Сын императрицы (СИ) - Ли Владимир Федорович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Еще через неделю заходили в Авачинскую бухту, завершая растянувшийся на два года путь к Петропавловску-Камчатскому. Правда, пришлось ждать несколько дней у входа в губу, пока стихнет сильный встречный ветер, но то не умаляло общую радость от скорого окончания этой части похода — торопиться теперь некуда, все равно здесь зимовать. Да и место достаточно обжитое — прошло почти полвека, как поставили порт в незамерзающей круглый год бухте и построили поселение, довольно крупное на восточной окраине страны. Впрочем, с жильем придется справляться самим — нет в Петропавловске свободных помещений для расквартирования немалого отряда экспедиции. Не зря капитан велел забрать с прежней зимовки все до последнего гвоздя — на новом месте недолго поставить собственный лагерь, да и люди под приглядом, когда все рядом.
Для Лексея закончившийся поход стал очень важным — он научился в какой-то мере чувствовать окружающий мир. Сначала неосознанно, на уровне инстинктов, как чутьем у животных — чьи-то мысли и эмоции, надвигающийся ветер, приближение опасности. Шло через подсознание, откуда-то изнутри появлялось ощущение чего-то нового, необычного, а потом, когда происходило то самое, что вызвало предчувствие, применил свою логику, нашел какие-то закономерности между ними. Уже заранее знал, откуда подует ветер или можно ожидать дрейфующую льдину, что ожидать от окружающих людей, именно с его подсказки удалось заранее подготовиться к шторму. Малагин сразу поверил нежданному провидцу, да и его опыт говорил о справедливости высказанных опасений или советов. Во многом благодаря их общим усилиям и принятым мерам смогли довести корабли к порту назначения почти без потерь.
По прибытию в гавань корабли остались на рейде, а Малагин с капитанами дубель-шлюпов Никитиным и Фроловым отправились на ялике к руководству порта решать с зимовкой экспедиции и необходимым ремонтом бригантины в небольшом доке — для серьезных работ следовало идти дальше, в Охотск, где имелась своя верфь. Вернулись с лоцманом, он проводил корабли к местам парковки и ремонта в стороне от основного причала, почти сплошь занятого другими судами, а после указал участок сразу за территорией порта для разбивки лагеря. Вся команда экспедиции принялась за работу — сняли груз с кораблей и перенесли к назначенному месту, поставили временные палатки, а уже потом взялись за постройку теплого жилья. У Лексея с этим встала своя забота — ставить чум, который расщедрившийся тесть оставил своему зятю. С помощью матроса, предоставленного капитаном, с грехом пополам собрал жилище и перенес туда свое добро. После помогал другим воздвигать жилые и хозяйственные строения, через неделю общими силами привели лагерь во вполне жилой вид.
К Лексею подселили четверых матросов — капитан решил, что целый чум для одного него слишком много, когда в других разместились чуть ли не по десятку человек. Впрочем, сам хозяин был не против, посчитал — в теплой компании будет веселее в долгие зимние ночи. Сразу после окончания работ в лагере начальство дало всей команде увольнительную на два дня, а матросам еще по рублю на увеселение. Многие, с ними и Лексей со своими компаньонами по чуму, отправились в Петропавловскую гавань, как тогда называли город. Располагался он вдоль берега у подножья сопок на северной стороне бухты и растянулся на добрую версту по обе стороны от порта. Домов насчитал где-то с сотню, почти все деревянные в один, реже два этажа, только здания местной управы и администрации порта выложены из камня. Чуть поодаль от города южнее виднелись яранги стойбища, по-видимому, ительменов, составлявшими вместе с камчадалами коренное население этого края.
Петропавловская гавань
Конец сентября выпал теплый, так что шли налегке в матросской робе — камзоле и штанах из парусины, — оставив теплые парки в чуме. Лексей был в той же одежде — на время плавания его зачислили в рулевые, — только вместо башмаков носил мягкие сапожки из оленьей шкуры, в них чувствовал себя удобней. И в немалой мере из-за своей обуви попал под горячую руку флотского офицера, когда подошел с попутчиками ко входу портового кабака. Тот вышел навстречу еще с одним чином, оба уже навеселе, и надо же такому случиться, что им на глаза попался Лексей, а не кто-то другой из матросов. Наверное, те успели скорее сориентироваться и быстро расступились, а он оказался прямо перед подвыпившим начальством. Не подумал о том, что надо вытянуться во фрунт и есть глазами старшего — на своем корабле и в лагере ничего подобного с него никто не требовал, — поплатился за то разносом:
— Матрос, тебя не учили почитанию чина или тебе, сиволапому, наука не впрок? Как стоишь перед офицером, дубина стоеросовая, хуже коровы на палубе! Почему обувь не по форме, что за шкуру прицепил — у туземцев украл? С какого корабля, сучий выродок, скажешь своему капитану, что мичман Одоевский со 'Святого Георгия' назначил тебе сто плетей!
Насколько судил Лексей по рассказам матросов, офицеры на кораблях нередко относились к нижним чинам безжалостно и порка, о которой упомянул этот мичман, была еще не самым страшным наказанием. Протягивание под килем, купание с реи, подвешивание на мачте и еще многое другое, опасное для жизни, могло прийти в больную голову такому начальству. Встречались и нормальные командиры, как на кораблях экспедиции, но они считались редкостью, потому матросы ценили их и радовались, что им повезло. Та ситуация, что складывалась сейчас именно с ним, представлялась неоднозначной. Одетый в форму матроса, он не имел права на оправдание, не говоря уже об обжаловании — любой старший чин мог наложить взыскание, даже без всякого основания. Но как офицер, причем в присутствии знавших о нем матросов, не мог оставить без ответа прозвучавшее оскорбление:
— Господин мичман, позволю себе представиться: — прапорщик Ее Императорского Величества кавалергардского полка Бобринский, честь имею! Нахожусь на корабле капитан-командора Малагина Федора Степановича 'Архангел Михаил' — можете осведомиться у него обо мне. Не требую от вас извинений — форма матроса могла ввести в заблуждение. В дальнейшем настаиваю на соблюдении офицерской чести!
Мичман явно принял лишнего — не вник в сказанное Лексеем и продолжил в том же тоне:
— Какой еще прапорщик, сучий потрох…, - и тут же замолк, получив чувствительный удар локтем от второго офицера, стоявшего рядом и все это время хранившим молчание. Тот, по-видимому, сохранил здравый ум и сообразил — к чему может привести афронт собутыльника, — произнес примирительно:
— Прошу не держать зла на Одоевского — перебрал анисовой. Я мичман Корневой, также с корвета 'Святой Георгий'. Если будет у вас время, то приглашаю завтра на офицерское собрание — мы собираемся дважды в неделю в гостевых апартаментах портовой администрации. Посидим за столом, замнем это недоразумение. Нам еще долго быть здесь и лучше, полагаю, в мире, чем в ссоре. Как вы, согласны?
Вот так, можно сказать, с курьеза, состоялось знакомство с рассудительным и толковым офицером, перешедшее в долгую дружбу. Иногда, когда судьба и служба сводили их вместе, вспоминали этот эпизод. Василий Корневой со смехом рассказывал слушателям: — Представляете, выходим мы с Семеном из кабака, немного навеселе, а перед нами стоит матрос в форме, глаза на нас пялит, а на ногах — туземная обувь! Семен стал его отчитывать едва ли не матом, а он оказался вовсе не матрос, а офицер гвардии! Должны понять наше состояние, уж думал — без дуэли не обойтись, но, — слава богу! — Лексей сохранил благоразумие, а Семену я помог заткнуться…
Глава 6
В Петропавловске Лексей нашел себе занятие — уходил в сопки и слушал природу. Иногда пропадал на несколько дней, ночевал в попадавшихся на пути стойбищах, а потом шел еще куда-то. То чувство окружающего мира, проявившееся в море, теперь звало познать все многообразие живой и неживой среды. Некое ощущение каких-то явлений, которое было вначале, переросло в зрительное представление в его сознании. Закрывал глаза и все равно видел облака на небе, снег вокруг, очертания пока неведомых существ. Не раз встречал животных обитателей этого края — оленей, медведей, волков, рысь, — чувствовал их заранее, на большом расстоянии. Старался избегать, но если не удавалось, то не боялся идти им навстречу, а они его не трогали, сами уходили в сторону.
