Тени таятся во мраке (СИ) - Чернов Александр Викторович (е книги .TXT) 📗
Бывавший уже не раз во французской столице Гардинг, хорошо знал эту дорогу на восток от предместья Сен-Клу.
— Маркиз, а почему хозяева решили собрать нас всех именно в Версале? Разве там возможно соблюсти достаточный конфиденс наших встреч?
— Пусть все те, кто мог подсмотреть за нами, подумают так же, друг мой. Только мы едем вовсе не в Версаль. Через несколько миль будет поворот на юго-запад, в сторону Фонтенбло. Туда и лежит наш путь…
— Дворец в Фонтенбло? Место отречения Наполеона Бонапарта. Не слишком веселые для французов исторические аналогии, Вы не находите? Да и для наших совершенно не публичных целей, как представляется, он ничуть не удобнее Версаля.
— Нет, дорогой мой Чарльз, Вы во второй раз не угадали, — сдержанно усмехнулся лорд Ленсдаун, — Мы с Вами спешим в Во. Кстати, там уже все собрались, и первейшая наша задача — не опоздать к ужину. Поэтому бедняга Кортни и вынужден так гнать.
— Во-ле-Виконт? Печальное наследие несчастного Николя Фуке? Но ведь сейчас этот замок — чье-то частное владение, не так ли?
— Именно. Что, кстати, и позволило французскому правительству все организовать и подготовить, не привлекая лишнего внимания.
— Значит, как старый, мудрый заяц, путающий охотников и их собак, мы сделаем сдвойку два раза, милорд?
— В смысле того, — согласно кивнул глава Форрин Офис, — Но, согласитесь, мой друг, нам есть от чего страховаться, слишком высоки сегодня ставки.
— Да уж. Кстати говоря, в том, что конференция пройдет именно в этом замке, будет несомненно просматриваться еще одна занятная историческая аналогия, — Гардинг тонко улыбнулся, — Ведь король низверг Фуке, не только лишь узрев вещественный результат его излишеств и казнокрадства. Суперинтенданта сгубил тщеславный девиз над входом: «А что мне недоступно?», не так ли?
— «Quo non ascedam?.. Куда не поднимусь я?» И если бы только над входом, сэр Чарльз… я вчера тоже обратил на это внимание. Но ведь на гербе у него была изображена белка. Так что, с точки зрения геральдики, все безупречно.
— И все-таки, не напоминает ли Вам, милорд, эта поучительная история нынешние демонстративные лобзания Вильгельма с доверчивым русским государем? Ведь именно вызывающее поведение германца толкнуло нас на скорое согласие на эту конференцию.
— Пожалуй, Вы во многом правы, друг мой. Кроме одного, — в нас говорит не столько примитивная ущемленная гордыня оскорбленного сюзерена, сколько элементарный страх за наше будущее. Как и у Людовика, кстати.
Ему любой ценой нужно было перестроить финансовую систему страны, которая де факто зижделась на личных качествах, талантах и верности одного человека, а потому была критически уязвима. И он платил. Например, только за арест Фуке он отсыпал лично д’Артаньяну 10 тысяч ливров…
Что же до германских амбиций и гордыни, — конечно, они должны быть наказаны. Иначе пошатнется гармония мира. Нашего мира… — Ленсдаун многозначительно поднял вверх указательный палец, украшенный перстнем с темно-синим цейлонским сапфиром.
— Кстати, милорд, а кто еще, кроме военного министра, участвует в конференции с американской стороны?
— Президент прислал в Париж не просто чиновников, он прислал двух своих друзей и единомышленников, передав в письменном послании на имя Премьер-министра, что в данном конкретном случае, их совместное решение будет абсолютно тождественно его собственному. Иными словами, Рузвельт подтвердил со своей стороны высший уровень конференции личным векселем. С учетом невозможности для него прибыть в Париж инкогнито, мы приняли позицию американской стороны.
Вместе с Тафтом прибыл друг юности президента мистер Альберт Харт[2], которого сегодня в Штатах в сфере политических наук и истории ставят вровень с самим Мэхеном в области теории морской силы. И, кстати говоря, небезосновательно ставят.
Вы ведь, сэр Чарльз, несомненно, читали его великолепные «Основы американской внешней политики»? Лично для меня этот труд до сих пор остается настольной книгой. Я возвращаюсь к ней, когда что-то в действиях «белых американцев» начинает вызывать вопросы или опасения. Ибо при всей нашей близости с ними, мы не единое целое, как по ментальности, так и по общему мировосприятию.
— Конечно, читал, и, откровенно говоря, милорд, перспектива личного знакомства с мистером Хартом мне весьма импонирует.
— Безусловно, это выдающаяся личность, как и мистер Тафт. Но лично мне оба они будут действительно импонировать лишь тогда, когда искренне и полностью осознают, что время сидения на том берегу для янки закончилось.
Правда, рассчитывать сейчас на подписание каких-то обязывающих документов американцами, не следует. Как и мы, естественно, не подпишем никакого формального антигерманского или, тем более, антирусского союза.
Другое дело, что мы должны будем всесторонне обсудить проблему и, в идеале, прийти к трехстороннему джентльменскому соглашению на случай угрозы любого германо-российского союзного выступления в Европе. Переводить же тему в глобальную плоскость мне не хотелось бы. Так как янки непременно начнут увязывать свое участие в деле со «свободными дверями».
Если бы с нашей, европейской стороны выступали только мы с Вами, Премьер-министр и лорд Эшер, пожалуй, я мог бы не слишком волноваться за исход всего дела. А сейчас, я откровенно опасаюсь, как бы галльская горячность не спутала нам карты.
— Но президент у французов — вполне адекватен и сдержан, насколько я знаю.
— Я опасаюсь темперамента мсье Делькассе[3], а также изрядно расшатанных нервов Вашего французского коллеги по дипкорпусу в Петербурге. Ведь кроме всего прочего он настрочил в свой МИД панический меморандум о грядущей российской экспансии в Индокитай, в связи с явно наметившимся курсом Петербурга на дружбу с Сиамом. Мсье Теофиль любезно дал мне ознакомиться с этим документом.
И тут как раз вырисовывается главная задача для Вас, друг мой: пользуясь правом владения самой свежей информацией из русской столицы, горячие галльские головы вовремя и тактично остужать.
— Я понимаю это, маркиз.
— Не сомневаюсь, что с Вашими талантами, Чарльз, Вы вполне преуспеете в этом тонком деле…
— Что же по поводу Индокитая и прочих пустых разговоров о грядущей российской экспансии, то мое мнение остается неизменным: сегодня в Петербурге никто ни на что подобное замахиваться не станет. Страна изрядно поиздержалась на войне с японцами. А уж говорить еще и о подготовке русских к военному столкновению с Францией — это действительно плод больного воображения. На задуманные и уже объявленные царем реформы нужны десятилетия мира и огромные деньги. Так что в этом плане Столыпин — абсолютный реалист.
Вы ведь знаете состав их нового Кабинета?
— Конечно.
— В нем примечательно полное отсутствие «ястребов». Ни Сахаров, ни Дубасов, не являются ярыми алармистами. Все же остальные портфели розданы людям, готовым все силы положить на реформы — то есть, на внутригосударственные вопросы. Таким образом, по моему разумению, сейчас русский медведь желает одного: чтобы его в берлоге не беспокоили. И даже неизбежные вопросы по проливам и Персии не будут ставиться русскими с видами на перспективы географических приращений…
В том же, что царь с распростертыми объятиями принял в своей столице кузена с его рурскими и гамбургскими воротилами, я лично не вижу признаков роста агрессивности. В отличие от французов, германцы оказались готовыми на более выгодные для Петербурга условия промышленных инвестиций и кооперации. В этом все дело.
Вдобавок, свой и так громадный парижский долг Николай критически увеличивать не желает. Он воспринимается им как удавка. И позволять галлам решительно влиять на его политику с помощью этого рычага он, судя по всему, больше не намерен. Отставка фон Витте, в этом плане, — жест показательный… Кстати, еще раз об аналогиях. В отличие от печального конца Фуке, бывший русский суперинтендант получил «за труды» не камеру и железную маску, а почти полмиллиона наличностью.
