Миттельшпиль (СИ) - Логинов Анатолий Анатольевич (книги без сокращений txt) 📗
— Понял вас, Петр Николаевич, — царь пожал плечами, словно говоря «ничего не поделаешь». — Первую причину устранить невозможно, да и необходимости нет. Ежели за нашими господами капиталистами не следить, то они людишек работных замордуют до бунта. А вторая… Синод уже принял решения по облегчению уз, на староверов наложенных. А ежели кто и сейчас в недовольных окажется и финансирование бунтовщиков и бомбистов продолжат, то вам, господа, с ними по закону следует поступить. Несмотря на все их прежние заслуги перед Отечеством и богатства. Ибо для Отечества и династии нашей неважно, по каким причинам злоумышляют против нас сии деятели и как они к крепости нашего правления относятся. Посему жду от вас Петр Николаевич и от вас, Виктор Вильгельмович принятия самых строгих мер.
Отпустив командующего Отдельным корпусом жандармов, император обсудил с Дурново еще несколько вопросов, включая кандидатуру нового министра внутренних дел, и милостиво попрощался с ним.
Вечером, как и обещал, Николай прошел к дочерям, которые ждали его в игровой комнате в сопровождении нянь и одной из фрейлин. Здороваясь, Николай машинально отметил, что видит эту фрейлину первый раз. И что она действительно красавица. «Аликс, полагаю, специально ее от меня скрывала — мысленно усмехнулся он. — А ведь красавица, черт побери. И похоже — из хорошей семьи. Надо будет Вале[4] указать, чтобы собрал про нее сведения».
Российская Империя. Санкт-Петербург, Гороховая ул., дом 2. Март 1905 г.
Акакий Дормидонтович негромко, но энергично помянул незлым нецензурным словом царя Давида и всю кротость его. Осмотрелся, не слышал ли его кто-нибудь из находящихся в присутствии. Потому что март в Петербурге — это вам даже не тот же март в Москве. Холодно и сыро. Сдав же смену, вместо того, чтобы спокойно идти домой, приходится сидеть в учреждении. Ибо начальство приказало доложить лично. И неважно, что он уже обо всем рассказал писарю — начальству надо услышать своими ушами. Зачем, Акакий не задумывался, ему вообще не хотелось думать. Хотелось пойти домой, по пути заглянуть в знакомый трактир, пообедать извозчичьей ухой и стопкой водки. А потом долго и вкусно спать в теплой комнате, зная, что завтра свободный день и можно никуда не спешить.
— Панферов! — окликнул его писарь. — Тебя ждут.
В кабинете начальника, как уже и ожидал Акакий, вместо начальника Особого Отдела его ждал уже знакомый господин в штатском, Леонтий Васильевич, из Третьего отделения…
— …Полагаю, Ваше Превосходительство, господин «Комиссионер» опытный в таких делах человек, — докладывал Акакий, несмотря ни на что, обстоятельно и неторопливо. — Он, вопреки своему обычаю, ехать прямо в контору фирмы «Блом унд Фосс», сменил несколько извозчиков, потом неожиданно сбежал в проходной двор. Но мы с напарником провели его до он прямо кофейни «Доменик» на Невском, двадцать четыре. Где «Комиссионер» заказал чашечку кофия и пирожных. Примерно через четверть часа за его столик сел за господин среднего роста. На вид лет сорока, худой, со небольшой испанской бородкой и усиками, которому мы дали кличку «Жан» — уж очень он похож на француза, Ваше Превосходительство. «Жан» заказал только кофий. О чем они меж собой говорили, услышать не удалось. Но я видел, как «Жиголо» передал какую-то бумажку «Жану», стараясь сделать сие незаметно для посторонних глаз. После разговора первым ушел из кофейни «Жан», а следом, через пять-шесть минут — «Комиссионер». За «Жаном» пошел мой напарник, а я отправился следом за «Комиссионер». Тот немного погулял по Невскому, более ни с кем не вступая в разговоры. Затем он вернулся в гостиницу «Европейская» и больше оттуда не выходил. Как я уже докладывал, в гостинице он снимает нумер девяносто один за четыре рубля в сутки
— А куда же направился «Жан»? — спросил Леонтий Васильевич.
— Ваше превосходительство, — Акакий ждал этот вопрос и поэтому ответил не задумываясь. — сей господин, по донесению напарника моего, Егора Молчанова, направился прямо по Литейному проспекту в направлении Сергиевской улицы. На сей улице «Жан» зашел в посольство Австро-Венгрии, которое, как известно расположено в доме нумер десять. Напарник мой через тамошнего дворника, осведомителя полиции, узнал, что «Жан» на самом деле секретарь посольства австрийского Генрих Айзенштайн. Мне сия фамилия известна из показаний наблюдаемого мною господина «Бомбиста», бывшего членом боевой организации социал-революционеров. Однако лично сталкиваться с сим господином не довелось, посему сразу он и остался неузнанным.
— Молодец, — похвалил филера Леонтий. — Прикажу выписать вам с напарником поощрение, а пока, — он достал из кармана пару «синеньких»[5] и отдал их Акакию. — от меня лично вам обоим. Заслужили. Иди, отдыхай.
— Покорнейше благодарю, Ваше Превосходительство, — Акакий отвесил поклон, спрятал деньги во внутренний карман, после чего еще раз поклонился и направился к выходу. Леонтий Васильевич же, печально вздохнув, остался дожидаться хозяина кабинета. Судя по полученным сведениям, ему сегодня предстояло лечь спать весьма поздно. Надо было получить копии официального отчета, затем сдать их в канцелярию и надиктовать писарю свое мнение об услышанном от филера. И только потом, если начальство разрешит, можно было ехать домой. В такие дни, которые с легкой руки одного из офицеров Отделения называли по-флотски «авралом», бывший жандармский поручик иногда жалел, что сменил спокойное место в петербургском отделении на сию беспокойную, хотя и денежную и более высокую по рангу должность.
Российская Империя. Санкт-Петербург, Сергиевская ул. Апрель 1905 г.
Как обычно в пятницу вечером, полицейское управление Санкт-Петербурга выслало наряд городовых на Сергиевскую, к особняку графини Кляйнмихель. Было известно, что в зимний сезон в эти дни в салоне графини собираются послы и министры, генералы и сенаторы, а также заезжие знаменитости. По заведенному командующим отдельным корпусом жандармов обычаю старшим по наряду назначался только тот из старослужащих, кто знал в лицо весь петербургский чиновный мир и дипломатический корпус, а также был способен сочинить на следующий день толковый отчет о всех пребывавших во дворце графини. Естественно, в помощь составителю доклада негласно привлекали и часть графской прислуги, работающей на охранку, дополняя описание подробностями происходящего внутри дома. Последнее же время, кроме агентов охранки, весьма вероятно, в особняке появились и агенты Третьего отделения. Но об их наличии можно было только подозревать, учитывая опыт «великокняжеского бунта». Но привычки так сразу не меняются и поэтому на таких вечеринках всегда можно было узнать много нового о настроениях в «свете».
Гости все прибывали и прибывали, а старший урядник еле успевал записывать их фамилии при свете горящего на улице новомодного электрического фонаря.
Хозяйка дома, окруженная старыми друзьями, успевала встретить всех и с милой улыбкой лорнировала входящих. Сухопарая и подтянутая, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, графиня стоя протягивала гостям для поцелуя надушенную руку. Поприветствовав гостя по-французски, она одной фразой, либо движением руки отправляла его к подходящему окружению. Кого-то она оставляла в первой зале, рекомендуя уже составившимся здесь двум кружкам, других посылала в следующую залу, где у клавесина собралась гвардейская молодежь, третьим указывала на уютную библиотеку, в которой стояли столы для покера и бриджа.
Единственный, для кого графиня поднялась со своего кресла и кого она встретила на пороге зала, был бывший министр двора барон Фредерикс, прибывший в сопровождении жены — испытанной и верной подруги графини и дочери Эммы. Впрочем, барон был последним прибывшим на нынешний прием.
Предложив руку Фредериксу, который, несмотря на свой почтенный возрасти и выход в отставку, еще сохранил немалые связи при дворе и довольно бодро передвигался, графиня повела его к креслу подле своего любимого дивана и заботливо помогла сесть. Барон милостиво кивнул гостям, прервавшим свою беседу в знак уважения к его сединам и встретившим его любезными улыбками.
