Том II: Отряд - Джентл Мэри (читать книги .TXT) 📗
В то же время история «визиготской империи» все больше проявлялась в документах, сохранившихся от начала пятнадцатого века, вплоть до конца девятнадцатого. В интереснейшей рукописи, найденной историками Александрийского университета, рассказывалось о том, как после 1416 года племена иберийских готов начали заселять побережье Северной Африки, и об их позднейшем сращении с представителями арабской культуры (в процессе, несколько напоминающем крестовые походы «христианского мира на восток»).
Под Генуей обнаружились археологические находки, подтверждающие, что здесь произошло крупное сражение — новое подтверждение вторжения визиготов.
Во вселенную проникало все больше мгновений «первой истории», но они легко укладывались в общую картину мира. Не все: иначе и быть не могло, слишком сложно устройство вселенной, даже того ее «малого участка», который доступен восприятию человечества.
Это воссоединение первой и второй истории было очевидно для всех сотрудников проекта. Оно происходило наиболее интенсивно с 2000-го по 2005, особенно в 2002—2003 годы. Мы все считали теоретически возможным, что ослабление «пропавшей Бургундии» может вызвать своеобразную волну исторических парадоксов. И они возникали: каждый день приносил новые свидетельства, которые еще накануне не существовали в природе.
В эти первые дни тысячелетия мы жили постоянном ожидании: мир каждую минуту мог рухнуть. Каждому из нас случалось, просыпаясь утром, задумываться, прежде чем открыть глаза: тот ли он еще человек, который лег спать вчера вечером. Это чувство спаяло участников «проекта Карфаген» в товарищество, сильно напоминающее солдатское братство.
В 2001 году я писал, что мы еще не готовы стать богами. Любой, знающий историю, вправе усомниться, можем ли мы хотя бы остаться людьми. Прошедшее столетие беспримерных убийств и геноцида убедило участников проекта, что мы — худшие из всех разумных существ, каких только возможно вообразить. Видения геноцида и войны технологий, дополненные в нашем воображении способностью манипулировать реальностью, разворачивались в мысленные картины бесконечной человеческой жестокости. Бесконечная деградация человечества, страдания и смерть: кошмары. Если Дикие Машины способны были предсказать все это, их попытка не допустить подобных ужасов казалось высокоморальным деянием.
Мы воспринимали проект Карфаген как форпост в войне с ирреальностью: либо мы найдем способ стабилизировать «Бургундию», либо — если не сейчас, так через двадцать или двести лет — война чудес разрушит ткань мира.
Я, как историк, чувствовал себя обязанным обеспечить строгую документацию возвращения первой истории. К концу 2002 года мне стало ясно, что каждое из событий, попавших в мои отчеты, оставалось в пределах возможного. Как я утверждал в беседе по Интернету с Изобель:
…все появляющиеся артефакты подчиняются законам причинности. Мы обнаружили руины Карфагена пятисотлетней давности. Это совсем не то, что живой Карфаген, полный деловитых визиготов, выскочивший вдруг посреди современного Туниса, — никаких пришельцев, ничего, недоступного восприятию человека. Мы получили Карфаген, каким он и должен был стать к настоящему времени, если бы первая история продолжалась с 1477 года.
Несомненно, все новые проявления оказывались возможными событиями, вписывавшимися в ткань реальности. Никаких чудес.
Никаких чудес.
Я искал ее почти семь лет.
Впервые меня осенило в 2002-м. Длящееся мгновение — пятисотлетняя вечность, превратившая Бургундию в миф, более реальный, чем сама реальность, — закончилось. Мы должны бы остаться беззащитными, открытыми для хаоса чудес. И все же можно видеть, что целостность вселенной не деградировала за 2001—2002 годы.
Пропавшая Бургундия должна была потерять силу или, по крайней мере, ослабеть — иначе как объяснить возвращение ее в историю? Автономный рефлекс видового сознания, выбирающий из волны вероятности цельную реальность? Конечно, и это тоже, но этого объяснения не достаточно. Физики-теоретики в то время жили в ежеминутном ужасе, наблюдая потенциальную неустойчивость элементарных частиц. Они вели непрерывные наблюдения — и засвидетельствовали ее возвращение к обычному уровню.
Меня буквально осенило. Озарение снизошло на меня вскоре после похорон профессора Вогана Дэвиса — который дожил до времени, когда его странное существование в течение большей части его жизни было изучено и подтверждено экспериментами, однако до конца жизни не мог удержаться от ядовитых замечаний. (Он сказал мне перед смертью, ненадолго придя в себя: «Это гораздо интереснее, чем я предполагал, однако сомневаюсь, чтоб вы это понимали».)
В самолете, возвращаясь с Изобель Напиер-Грант домой после похорон, я вдруг сказал: «Люди возвращаются».
— Воган «вернулся», — ответила она, — в этом смысле. Полностью обеспеченный призрачной историей вероятного . существования в пропавшие для него годы. Ты думаешь, это могло случиться и с другими?
— Случилось — или случится, — ответил я и погрузился в работу на последующие семь лет. К тому времени, как Изобель отошла достать клетки с «чудными крысами» из багажного отделения самолета, у меня был готова программа исследований.
В мае этого года я вылетел в Брюссель, в штаб «отряда сил быстрого реагирования». Сами войска расположены за городом, в равнинной сельской местности: меня довез туда военный шофер. С нами был и переводчик: в армии, которую набирают по всей Европе, это насущная необходимость.
Пока летели, я представлял себе, как это будет. Она будет ждать в штабе: модерновом здании, освещенным ярким весенним солнцем; на стенах карты. Она будет в форме офицера «сил реагирования». Почему-то, даже имея перед глазами ее досье, я представлял ее старше: около тридцати.
Меня привезли на опушку соснового бора и пешком проводили по грязному проселку. Висела серая морось, но дождь перестал после первой мили, успев промочить нас насквозь.
Я нашел ее по щиколотку в грязи, в гетрах и солдатских башмаках, одетую в коричневатый комбинезон. Она оглянулась на нас, оторвавшись от расстеленной на капоте джипа карты, над которой склонялась вместе с кучкой офицеров, и ухмыльнулась. Должно быть, я выглядел мокрой курицей. Небо над головой расчистилось, показав клочок, синий, как утиное яйцо, и ветер сбросил ей на глаза длинную челку.
У нее были черные волосы, а глаза карие, и кожа смуглая.
В штабе отряда СБР мне дали разрешения на съемки и запись: я делал все это в прошлые разы, которые оказывались ошибками — не та. На этот раз я закинул видеокамеру за плечо и решил провести интервью на месте.
— Извиняюсь за неудобства, — весело сказала она, подходя. — Чертовы учения. Считается, что полезно срывать на них без предупреждения. Быстрое реагирование! Вы ведь профессор Рэтклиф?
В ее речи сквозил легкий акцент. Высокая женщина с майорскими погонами на прямых плечах. Проглянувшее солнце высветило на скулах тонкие серебристые полоски.
— Рэтклиф, — признал я, глядя на женщину, ничуть не напоминавшую описания рукописей, и, повинуясь внезапному импульсу, спросил: — Где ваш двойник, майор?
С виду — восточной расы, в форме майора СБР, с уверенной повадкой опытного офицера. Она уперла в бока грязные кулаки, ухмыльнулась. На поясе висела кобура пистолета. Ее лицо просветлело. Я уже не сомневался.
— В Дюссельдорфе. Замужем за бизнесменом из Баварии. Я их навещаю, когда в отпуске. Детишки меня обожают.
От джипа ее окликнули:
— Майор!
Человек держал в руках «воки-токи». Мужчина с сержантскими нашивками, лет тридцати восьми-сорока, с прикрытой беретом лысиной: его форма явно видала лучшие времена. У него был вид типичного сержанта — «нет ничего невозможного, только прикажите!»
— Вас командир бригады, босс! — отрывисто доложил он.
— Скажите бригадиру Оксфорду, что я уже выехала к нему. Скажите, что я сижу на дереве, придумайте что-нибудь! Скажите, ему придется подождать!
