Ванька 6 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич (электронная книга TXT, FB2) 📗

А ведь, когда Перемышль взяли, сам император даже приезжал…

Как же — такая победа. Крепость захватили, пленных — море, трофеи — богатейшие. Ещё и не одну тысячу наших пленных освободили, которые в Перемышле содержались.

Правда, некоторые пленные и погибли. Нет, не враги их жизни лишили. От огня нашей артиллерии. Вот так и получилось…

У меня опять работы — непочатый край. Опыт профессиональной деятельности просто рекой льется. Правда, аппарат свой так ни разу и не накладывал. Было кому, но время, время, время…

С одним раненым провозишься, а несколько и помощь не получат.

Ещё и по действующей тактике эвакуации, раненых стараются скорее в тыл отправить. Грузят в санитарные поезда и везут в сторону больших городов. Сутки, вторые, третьи везут, время уходит, а потом — ампутации, хотя многим конечности и можно было спасти.

Как в штабе нашего полка говорят — фронт сейчас значительно выпрямился, имеются большие резервы. Однако немцы, то тут, то там прорываются.

Раньше напротив полка австро-венгерские войска стояли, а теперь — германцы. Они вояки получше будут.

Командир полка, с ним у меня как-то сами собой очень хорошие отношения наладились, недоволен вышестоящим руководством. Об этом он на каждом углу не кричит, но в приватных наших разговорах у него частенько такое прорывается.

— Вот ведь как, Иван Иванович, резервы наши сейчас распределены большими группами. То густо, то пусто… Немецкая разведка отлично работает и бьют они, там, где у нас тонкие места. Затем и лезут, и лезут в эти прорывы…

Да, правда. Вроде, войск у нас сейчас больше, чем у противника, а теснит он то тут, то там.

— Планирование ещё страдает, происходит без определенных точных задач. Выстроят в затылок стрелковые полки, пластунов, массу артиллерии, а они и стоят без дела… Результат — снова и снова потери и никакого успеха.

Потери — это точно. Раненых много…

Перевязочный пункт мой сейчас развёрнут недалеко от Мальнувской Воли. От самой передовой довольно далеко и как там дела на фронте, узнаем только от раненых.

Солдаты охотно делятся информацией, но много ли они знают…

— Пока, вроде, не сбивают нас…

— Утих немного германец…

Точно, утих. Три дня назад я непрерывно слышал артиллерийскую канонаду, а теперь — тихо. Нет, постреливают, но не часто.

— Дали мы им…

— Тысячами пленных взяли…

Оказалось — совсем неправда. Никаких побед и пленных не было. Напридумывал раненый. Головушкой он повредился.

Чем дальше, тем больше солдат с расстройствами психики. В большинстве случаев, они курабельны, но в специально созданных условиях и не быстро. Здесь, вблизи от передовой, с ними некогда заниматься.

По делам материального обеспечения перевязочного пункта сегодня я опять направился в штаб полка. Бумаги, бумаги, черт бы их подрал…

Штаб полка сейчас размещается у нас совсем не далеко от передовой линии в наполовину вырубленном лесу. Даже нормальными землянки там назвать нельзя. Так, всё какое-то временное, не серьезное.

Сходил на передний край. Немцы есть немцы. Укрепились хорошо, тщательно. Проволочные заграждения — в десять рядов. Сам я это не разглядел, получил сведения от унтера, что взводом командовал.

— Всё ползают и ползают перед нашими окопами, — говорил он мне с озабоченным видом. — Что ни ночь, перестрелки устраивают с нашим сторожевым охранением.

Заметил я, что все как-то пытаются со мной своими проблемами и опасениями поделиться, высказаться, груз с души снять. То даже командир полка, то вот, унтер, как сейчас.

Я всех внимательно выслушиваю, а им и легче становится. Правильно, врач — человек, после разговора с которым должно стать легче. Ну, если, это хороший врач. Он обязан уметь слушать, а не только говорить.

— Аэропланы эти ещё. С утра до темной ночи всё летают, что-то высматривают и вынюхивают…

Унтер не был лишен образности языка, ещё и сопровождал свои слова активной жестикуляцией.

— Посверкивают биноклями, ощупывают линии наших окопов, батареи, резервы… Как к нам пополнения и обозы подходят…

Ну, не унтер, а целый штабс-капитан.

— Вчера ещё «колбасу» подняли.

Точно, над равниной в указанном мне направлении имелся в небе аэростат. Гадать не надо, что там у немцев наблюдательный пункт. Далеко им оттуда всё видно.

Грамотно, собаки злые, воюют…

— Шебуршатся немцы, не иначе как подкрепления к ним подходят, подвозят боевые припасы. Готовятся к чему-то серьезному. Со вчерашнего дня их лёгкие орудия пристреливаются по нам шрапнелью, тяжелые — наши батареи нащупывают…

Нет, не штабс-капитан, а целый унтер полковник. Вон, как масштабно мыслит.

В штабе я задержался на целый день, канцелярии накопилось много. Только уже даже не вечером, а в начале ночи отправился к себе на перевязочный пункт.

Кругом тихо, тепло почти по-летнему, звёздно. Даже соловей поёт где-то близко-близко. Как и войны нет.

Мне хотелось думать о чем-то хорошем, мироном. Не знал я, какая буря вот-вот разразится.

Глава 31

Глава 31 Против закона Божьего и человеческого

Всё на этой войне перепуталось, всё смешалось…

Так, кавалерия, как во времена Саин-хана, сына Джучи, внука Чингисхана, друг друга пиками тычет.

Наши казаки — деревянными, германцы — полыми металлическими, в во французской армии, говорят — самому не приходилось видеть, пики вообще бамбуковые. У меня дома в младших классах лыжные палки были бамбуковые, а тут — пики…

Мля…

Внизу пиками тычутся, а в небе — аэропланы, аэростаты.

По той же кавалерии пулеметы лупят во всю моченьку.

Артиллерия за многие версты поражение чужой армии наносит.

Сегодня утром в мой перевязочный отряд поступило несколько солдат, пострадавших от немецких пламеметов.

Мля…

Ещё одна напасть…

Так-то создателем ранцевого огненного прибора является наш российский изобретатель Зигер-Корн. Ещё в девятнадцатом веке он предложил военному ведомству такое оружие, но что-то, как обычно у нас, не задалось…

Прибор был признан очень сложным и опасным в употреблении и не принят на вооружение под предлогом нереальности.

Немцы же позднее создали подобную конструкцию и без всяких на то колебаний приняли на вооружение.

Ещё, когда в Карпатах мы наступали, несколько таких пламеметов и захватили. Не успели вражины их против наших войск применить, а тут начали.

Сегодня утром германцы пламеметы и применили. Эх, вчера такой вечер хороший был, а утро вон совсем не задалось…

Старшему унтеру я ожог обрабатываю, а он мне и всё как было рассказывает. — Совсем рано ещё было. — мой пациент поморщился, видно — больно ему. — Германцы постреливать своими батареями начали. Вдруг, их первую линию огонь охватил. Не видно было, откуда он и появился. Летит огонь этот и черный дым в нашу сторону…

Унтер рассказывает, а я его перевязываю. Пусть говорит, немного хоть от обработки ожога отвлекается.

— Огонь — как бы крутится, ревёт ещё… Некоторые у нас закричали, по траншее заметались — страшно же, жуть…

Обожженный на секунду замолк.

— Не больно? — спрашиваю унтера.

— Не… Вот. Страшно, сильно страшно… Огонь всё ближе к нам подходит, в нашу траншею капли горящего масла повалились. Может и не масло, но — похоже. За огнём этим их пехота поднялась, густо в атаку пошла. Я ору, чтобы пулемет бить по ним начал. Федор и вдарил… Тут и все стрелять стали. На меня это масло и попало…

Унтер скосил глаза на свою руку, с которой теперь я и занимался.

— По всему полю наложили мы германцев, не помог им огонь этот…

Унтер — герой. Когда, как он выразился — горящее масло ему на рукав шинели попало, винтовку свою не бросил, стрелял до последнего, пока от боли сознание не потерял. Не сбивал другой рукой огонь, тем самым кисть свою и спас. Мог ведь и инвалидом остаться — сжёг бы кисть до костей, ампутировать бы её пришлось.