На исходе лета - Хорвуд Уильям (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt, .fb2) 📗
Но время всегда вносит перемены, изменило оно и ритуал помазания сидимов — самую отвратительную из всех вернских традиций. Мы расскажем об этом опасном и древнем обряде.
Сцирпас знал, что сидимам понадобится защита от врагов — последователей Камня, ведомых летописцами далекого Аффингтона. В те дни они были могущественнее и активнее, чем стали потом, и преследовали кротов Слова чуть ли не у самого Верна. Чтобы защитить своих сидимов, Сцирпас создал грайков.
Существует много легенд о появлении грайков, но большинство считает, что эту расу Сцирпас произвел от самки, угнанной из близлежащей системы под названием Грисдейл-Лат. Эта самка стала его супругой и родила ему детенышей. Среди них был один (остальных Сцирпас отринул), отмеченный порочным клеймом Слова. Мутант положил начало чудовищной породе, уродливой и ужасной, но его мерзкая кровь оказалась сильной. Его назвали Грайком, и Сцирпас обучил его искусству убийства.
Грайк был скорее хитер и коварен, чем умен, но его преданность не знала границ. Чтобы удовлетворить его адскую похоть, ему присылали кротих из близлежащих систем. Хуже того, соблазненные рассказами о вернском могуществе, влекомые чарами, природа которых до сих пор остается скрытой в вернских писаниях, кротихи сами приходили спариться со зверем по имени Грайк. И от них он произвел страшное семейство кротов, крепких, коренастых и похотливых, с не знающими жалости когтями и одним убеждением: «Закон — это Слово, и, следуя Слову, мы всегда правы».
Сыновья Грайка стали первым поколением грайков, и от его семени произошли все остальные грайки, и до сего дня кровь Грайка легко распознать в кротах, презирающих это свое родство. Грайки были мутантами от крови Сцирпаса, они пришли из темноты вернских холмов, от рождения унаследовав жестокость и страсть к насилию, и их единственной верой была покорность Слову и беспрекословное подчинение сидимам, для служения которым они были вскормлены.
❦
Все это Хенбейн прекрасно знала, хотя к ее времени роль сидимов и грайков изменилась и значительно расширилась. Хенбейн рассказывали эту легенду как историю, прославляющую Сцирпаса, а также придающую грозное величие Слову. Но теперь, обдумав ее заново, Хенбейн поняла, что подобно тому, как капля яда может отравить глубочайший колодец, так и две группы кротов — одна из фанатичных и ограниченных последователей Слова, а другая из их безжалостных слуг — отравили весь некогда прекрасный и спокойный кротовий мир.
Но с этим ужасным прошлым Хенбейн уже смирилась, благодарная хотя бы за то, что, насколько она знала, в ее жилах не течет кровь грайков. Впрочем, это было слабое утешение в той глубине мучений, которые терзали ее по ночам. Ведь ее кровь была кровью Руна и страшной Чарлок, а ее наследство — царство Сцирпаса.
Но если на ней это клеймо, как же вырваться отсюда? И куда бежать? Эти вопросы не имели ответа. Теперь Хенбейн не могла отделаться от мысли, что древние традиции, темные искусства, которым ее учили в детстве, заставили ее испортить и то единственно чистое, что она создала за всю свою жизнь, — Люцерна.
Да, она растлила его. Растлила своим телом, своей кровосмесительной лаской, когда все свое детство и юность, а потом и начало взрослой жизни он мог прикасаться к матери и обращаться с ней так, как может только любовник. Она сделала с ним то, что в свое время сделали с ней ее родители.
Но Хенбейн знала о себе и худшее. Когда Люцерн чуть подрос, но еще не вымолвил свое первое слово, она, прекрасно сознавая, что делает, выбрала ему наставника — Терца, старшего и самого омерзительного из Хранителей.
Терц любил молодежь. В самом деле, все служившие ему сидимы были юны, все умны, а некоторые просто прекрасны. Казалось, само Слово направляло его карьеру к единственной цели: стать достойным наставником для одаренного, способного на величайшее зло юноши — Люцерна.
— И все же он не был порочен, пока к нему не прикоснулся этот крот Терц… — прошептала Хенбейн, когда в самые мрачные воспоминания о поступках, которые уже не исправить, вкралось это: совершенно сознательно она отдала своего единственного детеныша Терцу…
Листы, хранящие сведения о появлении Терца в Верне, были уничтожены — возможно, самим Терцем. Протоколы собраний Хранителей, где его сделали Двенадцатым избранным, ликвидировал он сам. Все записи, относящиеся к роли Терца как Хранителя и наставника Люцерна, были «затеряны» — тоже дело его лап.
Но хотя бы в общих чертах мы кое-что знаем о прошлом Терца. Он родился в Крее, что чуть севернее Верна, в скромной семье, имена его родителей остались неизвестны. Избранный своим предшественником, он всего за восемь дней твердо заучил свою самую трудную Истину — Двенадцатую. Чтобы обуздать честолюбие и гордость Терца, ему дали задание: укрепить дисциплину среди уорфедейлских грайков-гвардейцев. Его единственная просьба — дать ему помощника — была удовлетворена, и, как выяснилось позже, роковым образом. Выбранного Терцем крота звали Лейт, и он был идеальным исполнителем. Жестоким и неразборчивым в средствах был этот крот, и не было у него большего желания, чем служить тому, кто даст ему власть, причем власть прочную. О да, эти двое выполнили задание и навели среди грайков порядок! Хуже того, они добились власти над ними: одни говорят, с одобрения Руна, другие говорят — без его ведома. Но получилось так, что в долгие дни, пока Хенбейн со своим полководцем Рекином и адъютантом Уидом захватывала южную часть кротовьего мира, Терц добился власти среди Хранителей. Умный Терц остался незамаранным, когда Хенбейн после смерти Руна стала Госпожой Слова, и он первым предложил свою службу Хенбейн.
— Позволь мне стать наставником твоего сына Люцерна, — попросил Терц, — я научу его такому, на что не способен никто, кроме тебя самой.
— Он станет Господином Слова после меня, — ответила она.
И Терц согласился — что да, станет. Ибо как Лейт не имел желания занять место Терца — он гордился своей ролью тени, — так и Терц не собирался бороться за власть с нынешней ее обладательницей. Не собирался бороться для себя. А вот для Люцерна — совсем другое дело. На это он пойдет.
— Можно мне взглянуть на детеныша, Госпожа?
И Хенбейн велела привести молчаливого и робкого Люцерна к грозному старшему Хранителю.
Терц внимательно осмотрел малыша и протянул лапу.
Люцерн не дрогнул от прикосновения Терца, а подарил его блестящим, гордым взглядом.
— Я хотела бы, чтобы он постиг твою Истину, — сказала Хенбейн.
Терц продолжал внимательно смотреть. Люцерн не отвел глаз. Терц улыбнулся, и Люцерн улыбнулся в ответ. Терц с удовлетворением отметил, что малыш не боится.
— Он прекрасно усвоит ее, — сказал Двенадцатый Хранитель. — Я научу его всему, что знаю сам.
— И сделай это со всей суровостью, как некогда учили меня, — велела Хенбейн. — Но пусть он по-прежнему видится со мной.
— Отдай его мне в Самую Долгую Ночь, Госпожа, — попросил Терц, — и я подготовлю его, чтобы он стал Господином Слова, первым среди равных, выше всех, кроме тебя.
— Пусть в учебе у него будут товарищи. У меня в детстве их не было… и теперь я жалею об этом.
— Я выберу ему хороших товарищей. Но только двоих, как предписывает традиция. И еще, Госпожа… — Терц замолк, словно не решаясь сказать.
— Говори прямо, Хранитель.
— Госпожа, пусть он сосет твое молоко и выйдя из младенческого возраста. Это привяжет его к тебе крепче, чем любые слова, а в конце концов заставит ненавидеть тебя, и эту ненависть я обращу против камнепоклонников. В подобных делах Двенадцатая Истина сделала меня мастером.
— Мне известно это, — сказала Хенбейн, — я сама колебалась, отлучать ли его от сосцов. И теперь не отлучу — да он, похоже, и не хочет этого. Он до сих пор спит у моего соска. Значит, до Самой Долгой Ночи, Терц, а потом я отдам его тебе.
Оставив Госпожу Слова с ее детенышем, Терц услышал за спиной отвратительный рефрен:
