Боги не дремлют - Шхиян Сергей (читать книги полные TXT) 📗
Как часто бывало во время правления Павла, за возвышением следовала опала, и потом новое возвышение. В начале 1798 г. последовала неожиданная отставка Ростопчина, который был вынужден выехать в свое имение. Однако уже в августе следующего года был вновь принят на службу при дворе и осыпан милостями, в числе которых были титул графа и назначение вице-канцлером. Кроме того, Федору Васильевичу пожаловали несколько имений, сделавших его очень богатым человеком.
Здесь нет смысла вспоминать обо всех проектах, в разной степени успешно осуществленных имперским графом. Однако кончилось все не совсем благополучно. Несмотря на все бесспорные заслуги Ростопчина, в феврале 1801 года вновь последовала опала, на этот раз надолго. Удаление Ростопчина было организовано П.А. Паленом, который, готовя заговор против Павла I, убирал с дороги всех, кто мог помешать осуществлению его планов. Перед самой смертью Павел I отправил Ростопчину депешу: «Вы нужны мне, приезжайте скорее». Ростопчин отправился в путь, но в пути получив известие, что Павла I не стало, вернулся в свое подмосковное имение.
Там ему пришлось провести одиннадцать лет. Он открыто осуждал Александра I за переворот, приведший к гибели отца, и категорически не принимал либеральных реформ, связанных с деятельностью Негласного комитета и М.М. Сперанского.
Ростопчин прожил эти годы большей частью в своем имении Вороново. В деревне он увлекся новейшими методами в сельском хозяйстве: стал экспериментировать в этой области, использовать новые орудия и удобрения, специально выписал из Англии и Голландии породистый скот, сельскохозяйственные машины и агрономов, создал специальную сельскохозяйственную школу. Ему удалось достичь значительных успехов, к примеру, вывести породу лошадей, которая называлась «Ростопчинской».
Но постепенно он разочаровался в западноевропейских методах ведения хозяйства и стал защитником традиционно русского земледелия. В 1806 г. Ростопчин опубликовал брошюру «Плуг и соха», в которой старался доказать превосходство обработки земли с помощью сохи.
В феврале двенадцатого года, в преддверии войны с французами, Александр Павлович назначил его генерал-губернатором Москвы и ее главнокомандующим. Почему именно его? Об этом говорили разное, но многие считали, что это назначение состоялось по настоянию сестры императора, великой княгини Екатерины Павловны.
Понятно, что в исторической науке, как в болоте, всякий кулик ищет подтверждение своих идей и мнений. У меня до момента нашего знакомства никаких своих собственных взглядов на роль Ростопчина в Отечественной войне, просто не было. Да и будь таковые, проверить их правильность было бы практически нереально.
Не спрашивать же было у московского генерал-губернатора, почему царь его назначил на эту должность; где он спрятал свои сокровища не найденные до сих пор и почему у него сложились плохие отношения с фельдмаршалом Кутузовым. Говорить с ним на эти темы было невозможно еще и потому, что пока что, я был для него случайным человеком, всего лишь никому не известным Алексеем Григорьевичем, шапочным знакомым женщины, за которой он немного ухаживал. Оставалось просто за ним наблюдать, чтобы составить собственное мнение, если не как о государственном деятеле, то хотя бы как о человеке.
…Мы легкой рысью ехали по лесной дороге. Лошадь Ростопчина споткнулась, он придержал ее поводьями, потом будто проснулся и сказал, поглядев на небо:
– Скоро рассветет.
С тем, что он прав, трудно было спорить уже по тому, что тьма поредела, мы легко могли различать друг друга, дорогу, по которой ехали, и даже рассмотреть окружающую местность.
После спешного отъезда с крестьянского подворья, прошло уже часа два, но за это время наша кавалькада преодолела не более восьми верст. Много времени заняла переправа через какую-то небольшую, но глубокую речку. Один из сопровождавших губернатора охранников, никак не мог отыскать брод, несколько раз лазил в воду, весь вымок, и только с четвертой попытки нашел нужное место, после чего мы наконец перебрались на другую сторону.
Куда мы едем, спросить не решался не только я, но и Матильда. После нападения французов, Ростопчин пребывал в мрачном расположении духа, сердито одергивал своих людей, так что мы с француженкой предпочитали помалкивать. Честно говоря, мне в этой ситуации больше всего хотелось как можно быстрее распроститься с генералом и его воинством. И дело было не только в его интересе к Матильде. Просто я как-то привык обходиться без командиров своим умом.
– Все равно побьем супостатов! – отвечая каким-то своим мыслям, неожиданно, сказал Ростопчин. – Ведь что, проклятые, наделали в эти двадцать лет! Все истребили, пожгли и разорили. Сперва стали умствовать, потом спорить, браниться, драться; ничего на месте не оставили, закон попрали, начальство уничтожили, храмы осквернили, царя казнили, да какого царя! Отца!
Он даже плюнул от возмущения. Мне стало интересно послушать, что он еще скажет умного, и я подъехал поближе. Граф продолжил разбор французской истории:
– Головы рубили, как капусту; всё повелевали – то тот, то другой злодей. Думали, что это будто равенство и свобода, а никто не смел рта разинуть, носу показать и суд был хуже Шемякина. Только и было два определения: либо в петлю, либо под нож.
Он пришпорил коня, тот от неожиданности дернулся и укоризненно повернул в сторону седока голову, Ростопчин, извиняясь, потрепал его по холке и продолжил:
– Мало показалось своих резать, стрелять, топить, мучить, жарить и есть, опрокинулись к соседям и тех начали грабить и душить. А там явился Бонапарт: Сенат взашей, забрал все в руки, запряг и военных, и светских, и духовных и стал погонять по всем по трем. Сперва стали роптать, потом головой качать, и кричать: «Шабаш республика!». Вот Бонапарта стал главой французской, и опять стало свободно и равно всем плакать и кряхтеть; а он, как угорелая кошка, и пошел метаться из угла в угол и до сих пор в чаду. Чему дивиться: жарко натопили, да скоро закрыли. Революция – пожар, Франция – головешки, а Бонапарт – кочерга.
Речь получилась яркая, эмоциональная, жаль только, слушателей оказалось мало, лишь мы с Матильдой. Честно говоря, мне самому не очень нравится Великая французская революция. Казненный Людовик, говорят, был вполне приличным человеком, а оголтелые романтики революции действительно били и душили всех кто попадался под руку, в основном мирных обывателей, но такое, как у Ростопчина, упрощенное отношение к развитию общества мне нравится еще меньше.
Потому, хотя стоило промолчать, я не преминул ответить:
– Это все в человеческой природе. Люди пробившись наверх, даже благодаря своим талантам, стремятся занять все место под солнцем и хотят оставить его только за собой и своими близкими. После них, появляются другие, может быть не менее талантливые, которые их сгоняют с теплого местечка. Жестоко, но справедливо!
Кажется, Ростопчин, увлекшись собственными значительными мыслями, не очень меня понял, во всяком случае, ничего не ответил. Да и мне спорить под дождем на «общественно-философские» темы никакой нужды не было. Тем более, с богачом и генералом. Такие люди лучше все прочих знают, что для нас смердов благо, как нам нужно правильно пахать землю, рубить дрова и чем быть счастливыми.
Мы выехали из леса. На открытом месте было значительно светлее, чем между деревьями. Над самой землей узкой прослойкой висел густой туман, скрывая под своей молочной белизной черную землю да и весь окружающий ландшафт. Только кое-где из него торчали, словно метлы, верхушки голых кустов и небольших деревьев. Кони сами по себе пошли быстрее, что говорило о близком жилье.
– Скоро будет деревня, – обернувшись с седел, радостно сообщил скачущий в авангарде человек, судя по голосу тот, который в избе опознал во мне француза.
После второй бессонной ночи и вчерашнего вынужденного пьянства, отдых и тепло были нам с Матильдой просто необходимы. Она постоянно засыпала в седле, да и у меня появилось ощущение, что глаза засыпаны песком.
