Седьмая часть тьмы - Щепетнев Василий Павлович (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
— Замечательно, — невпопад отозвался Лернер.
— Немецкая пунктуальность отошла в прошлое, как и исполнительность. Представляешь, до сих пор не утверждено гражданское расписание на зимний период. В последний момент вернули на переделку. Разгрузить шесть направлений, сдвинуть рейсы на дневные часы.
— Военные командуют?
— Они, но отдуваться нам, — она показалась из прихожей. — У тебя все в порядке? Какой-то усталый. Давно дома?
— Усталый? — он понял внезапно, что это — правда. Не было сил подняться с дивана, даже раскрыть книгу, и именно поэтому он встал. — Я чайку разогрею.
— Я сама, сиди, — Надя прошла на кухню, но оставаться одному не хотелось.
Кухня была просторной и пустой. Питаться полагалось на службе, в столовых, в домовых кухнях; немощным доставляли еду на дом. Самостоятельная готовка практически исключалась, разве мелочь — чай, бутерброд сделать, и то — категориям не ниже Б, имеющим доступ к буфету. Остальным готовить было не из чего, да и не на чем, газ из труб исчез давно, керосин — стратегическое сырье, а электричества полагалось по три киловатт-аса на человека. В месяц.
Мелочные обывательские мыслишки-насекомые одолевали Лернера. Надо, надо отдохнуть.
— Ты голодна?
— Нет, какое. Дополнительно кормили, за сверхурочку. Опять полнею, — она хлопнула себя по животу. По тому месту, где когда-то был живот.
— Тогда оставь. Я тоже не хочу.
— Что? — сейчас она действительно встревожилась.
— Мутит. Тошно.
— Ты устал. Ты опять устал, — она взяла его за руку, вывела из кухни. — Голова?
— Немного. Чуть-чуть.
— Посиди.
Зажурчала вода из крана. Через минуту Надя вернулась: сложенное мокрое полотенце ловко положила на лоб, под спину подоткнула думку.
— Сбегаю за Гольцем.
— Не стоит, — неискренне воспротивился он.
— Ты сиди, — она шуршала пыльником. — Я мигом.
Почему нет? Врач жил рядом, в соседнем подъезде, не раз обращался к Наде с просьбой устроить билет. Рад будет оказать ответную услугу, не говоря о том, что лечить жильцов дома вменено ему в обязанность. Лечиться по обязанности — фу! Лернер вспомнил, как без протекции, Надюша была в отъезде, удалял зуб. Увольте.
Компресс помог: прохлада проникла под череп, и мысли стыли, как стынет холодец на леднике. Или река, чистая, сибирская, прозрачная насквозь, но ударит мороз, и шуга прикроет все — отмели, камни, коряги — берегись, чужак!
Холодная струйка стекла за шиворот, и Лернер встал, передернул лопатками. Полотенце свалилось, и тотчас же затлел, разгораясь, жар головы, нижняя губа занемела.
Где же доктор?
Крепясь, он прошелся по комнате, задержался у шахматного столика, где фигурки слегка запылились, столь долго стояла позиция партии с Максимом. Игралась партия третий год, ходы передавались в письмах, а писались они реже и реже. Недосуг. Забавы. Прошло время забав, давным-давно прошло. Или, напротив, вернулось? Все бросить, и кончать жизнь в ветеранском собрании, командуя деревяшками, коли разучился управлять людьми?
Он резко смахнул фигуры. Звуки падения отрезвили и устыдили его. Лернер наклонился, поднимая с пола бессловесные армии. Нехорошо, если Надя заметит, огорчится.
С покрасневшим от прилива крови лицом он искал шахматы и выпрямился не раньше, чем поднял последнюю пешку.
Успел к приходу врача.
— Что наш больной? — Гольц, толстый, шумливый, вкатился в комнату. — Э, батенька! По лицу ясно, ремонта не требуется. Крохотная профилактика, не более. На что жалуемся?
— Совестно вас беспокоить, право. Голова приболела немного.
— В висках стучит?
— Временами.
— Затылок давит?
— Когда наклоняюсь.
— Сердце?
— Не чувствую. Изредка защемит, если быстро по лестнице поднимаюсь.
— Отлично, отлично, — Гольц раскрыл саквояж, старый, натуральная кожа, вытащил аппарат для измерения давления, молоточек, зеркальце, деревянную трубочку. — Раздевайтесь.
— Да у меня только голова…
— Раздевайтесь-раздевайтесь. Тепло, комаров нет, чего ж церемониться.
Лернер покорно сносил расспросы, постукивания, замес живота, сгибал и разгибал руки, приседал, послушно глядел в зеркальце, которым доктор слепил его, пуская зайчик.
— Позвольте коленку — постучать… М-да… А теперь встаньте, закройте глаза, и указательным пальцем коснитесь кончика носа…
Потом мерялось давление, на одной руке, на другой, выслушивалось сердце, еще и еще…
Наконец, доктор вернул инструменты в саквояж.
— Нервы. Одни только нервы. Легкие — отличные. В сердце шумок, но пустяшный. Э-э… Стул нормальный?
— Да.
— Вот видите! — невесть чему обрадовался Гольц. — Рациональная диета. При вашей конституции, доведись — ну, в порядке гастрономических фантазий, — доведись вам икру ложками наворачивать, всякие трюфеля с расстегаями — в год кондратий хватит. Полный прогрессивный паралич. А при диете — смотреть приятно.
Лернер торопливо застегивал рубаху.
— Значит, ничего страшного, доктор? — Надя пытливо смотрела на врача.
— Абсолютно. Главное — отдыхать. Не выматываться. Я микстурку пропишу, попьете недельку-другую. И обязательно гулять перед сном, полчасика ежевечерне. Сегодня и начните.
— А травы? Стоит травы пить?
— Ну… Пустырник, валериану… Не повредит.
Надя с Гольцем вышли в коридор, о чем-то зашептались. Конспираторы.
Заправив рубаху в брюки, Лернер попытался прислушаться, затем подошел к двери. Не вовремя скрипнула половица.
— От Дмитрия, Братца, вестей нет? — вопрос был скользкий. Правда, Гольца они знали давно, еще по Швейцарии, и подвохов не ждали.
— Нет, — коротко ответила Надя.
— Мы ведь с ним однокорытники. Как развела судьба, — доктор вздохнул. — Ну, я побежал. Помните, Надежда Константиновна: покой, прогулки и сон.
Лернер на цыпочках вернулся к дивану, пережидая, пока уйдет Гольц.
— Ты слышал, что говорил доктор? Покой! Попроси на службе отпуск.
— Уже, — и он рассказал о сегодняшнем, рассказал, как всегда, без утайки, умолчаний. Надя не перебивала, не охала сочувственно, просто сидела и слушала.
— Пусть отойдет, отстоится, тогда и решишь, — после минутной паузы сказала она.
— Отстоится, — повторил Лернер. Он смотрел, как копается Надя в бюро, перебирая пакетики и, найдя, радуется:
— Остался один! А завтра закажу в аптеке.
— Кто остался?
— Корень валерианы. Сейчас сделаем настой.
Подлив в спиртовку лилового денатурата, она разожгла огонь. Пламя, хорошо видимое в свете тусклой пятисвечевой лампочки, оказалось жарким, вода вскипела быстро. Сняв кружку с огня, Надя отмерила ложку трухи, высыпала в воду и прикрыла блюдцем.
— Пока настаивается, мы погуляем.
— Не хочется сегодня.
— Погуляем, погуляем. Обойдем квартал.
Он подчинился, хотя ноги гудели, на неделю назад нагулялся.
Вечер случился теплый и тихий. Окна домов по привычке оставались зашторенными, хотя воздушных налетов не было с весны. Фонари светили почти прилично, новые «экономические» лампочки позволяли если не читать, то спокойно идти, без риска споткнуться, ступить в лужу.
Навстречу попался отряд швайнехундов. Ведомые бригадиром, они шли на ночевку.
— Десять часов, — заметил Лернер.
— Да, им бром не потребуется. Пока дойдут, кормежка, политзанятия — глядишь, полночь. А в половине шестого — подъем.
— Ты, кажется, их жалеешь?
— Возможно, — было непонятно, шутит Надя, или говорит серьезно.
— Напрасно. Им повезло. Немцы — нация прагматиков. Никакой мести, зряшной траты человеческого материала. Только справедливо — отработать века праздности и тунеядства. В России с подобными иначе поступят.
— Иначе? Будут стрелять, резать?
— Именно. И вешать, непременно вешать. Слишком много грехов скопилось. Но хватит, давай наслаждаться вечером, раз гуляем.
Они обошли квартал дважды, и, когда вернулись, настой совсем остыл. Лернер пил его осторожными глотками. Отписать Максиму, справиться, нет ли подходящей вакансии где-нибудь в Вене. Или прямо к нему попроситься, в издательство? Жаль, разбросал шахматы. Придется поднимать переписку, восстанавливать позицию. Надюшу озадачить?
