Небеса ликуют - Валентинов Андрей (е книги TXT) 📗
– Топоры-ножи-ножницы-сечки! – донеслось из-за спины, и я почему-то вновь подумал о бессонном точильщике.
Что случилось с его бородой?
Да, жизнь действительно театр. И хорошо, если приходится играть в комедии. Тычки, затрещины, любовник в сундуке. Глупо, конечно, но это все-таки лучше кровавой красоты шекспировских ужасов.
Итак, играем!
Декоратор постарался. Задник сцены в меру мрачен и в меру нелеп. Темные потрескавшиеся стены древней гробницы, грустные пинии вокруг – и белые ажурные зубцы поверху, словно могила Цецилии Метеллы надела чепец, какой носят субретки. Предрассветное серое небо, далекий глухой голос колокола…
– Ага, вот и они! Однако же прохладно, дорогой де Гуаира!
На эту реплику можно не отвечать. Я – Арлекин, принявший вызов чванливого Капитана и теперь, дабы посмешить благородную публику, во всем подражающий своему врагу. Нос надменно вздернут, ботфорты гордо попирают холодную твердь, покрытую влажными желтыми иголками.
– Доброе утро, синьоры!
Их снова трое – крепыш, толстяк и высокий. Три Капитана – надутые щеки, брови – к переносице, носы, как и у меня, – к зениту. Играют от души.
Почему их трое? Маркиз, синьор Монтечело и…
«Хватайте ее, синьор Гримальди!»
Да мы, оказывается, знакомы!
Вся труппа в сборе. Приступим?
– Прежде чем мы начнем, синьоры, хочу исполнить свой долг и предложить вам принести взаимные извинения…
Реплика звучит неубедительно, фальшиво, и сам шевалье понимает это. Вновь можно не отвечать, достаточно покачать головой.
Крепыш превосходно играет. Его лицо в меру мрачно, в меру горделиво. Разглядывать его я не собираюсь – не время.
Играем!
Плащ падает на землю. Поверх него – камзол. Холодный воздух заполняет ворот рубахи.
– Жребий, синьоры!
Тяжелый дукат неохотно, медленно взлетает к низкому серому небу. Взлетает, замирает на миг, словно раздумывая.
Орел?
Решка?
Вместо орла – чей-то заносчивый профиль в окружении полустертых латинских букв.
Вместо решки – рыцарь в доспехах с пучком стрел в левой руке.
Рыцарь – это я. И стрелы со мной, маленькие, завернутые в белую тряпицу.
Дукат все еще падает. Медленно, медленно… Публика замирает в ожидании, начисто забыв, что это все – комедия, где бьют и убивают понарошку.
Орел!
Лицо крепыша в этот миг становится похожим на золотой профиль. Его выстрел – первый.
Сарбаканы!
Краснодеревщик постарался: «дудочка» маркиза ничем не отличается от моей, даже лучше – полированная, с затейливой змейкой орнамента.
Колючки!
Тряпица разворачивается медленно, дабы зрители успели почувствовать, ощутить весь ужас этих маленьких стрел, готовых вонзиться в руку, в горло, в лоб.
Все?
Нет, не все. Арлекин не был бы Арлекином, если бы упустил возможность потянуть время. Скучным равнодушным голосом поясняю, как лучше брать колючку, как вкладывать ее в «дудочку».
Капитаны сердятся, супят брови.
Смешно!
Теперь веселая игра: у кого ноги длиннее. Вы победили, синьор Гримальди, значит, вам и шаги отсчитывать!
Раз… два… три…
Один плащ – налево, второй – направо.
По местам!
Синьор Гримальди вкупе с синьором Монтечело успешно делают вид, что им не по себе. Не отстает и шевалье. Маркиз внешне спокоен, но мне почему-то никак не удается разглядеть его лицо.
Новая игра: у кого руки длиннее. Так-так, дорогой дю Бартас, значит, вам и платком махать.
Литавры, барабанная дробь, тихий вздох зала, белый всплеск слева…
…И легкий, еле заметный ветерок у самого уха.
Все правильно! Злой Капитан не может поразить доброго веселого Арлекина.
На то и комедия!
Теперь можно повертеть сарбакан в руке, поднять колючку, поднести к глазам.
Пауза – уже последняя. Публика это любит!
Еще, немного еще…
Пора!
Опускаю сарбакан, вытираю платком губы и облегченно вздыхаю.
Отыграл!
Теперь очередь Капитана. Сейчас он должен поднести руку к горлу, нащупать иголку…
Подносит, нащупывает.
Падает.
Падает?
Хорошая импровизация, очень хорошая! Маркиз оказался прекрасным актером. Но почему кричит синьор Монтечело? Почему синьор Гримальди…
– Он… Он умер! Господа, он мертв!
Что такое? Эта реплика – лишняя, совсем лишняя! Ведь это все – комедия! Зачем же…
Холодный воздух – в лицо, теплое запястье – под пальцами.
Все еще теплое…
Отпускаю его руку, встаю, хотя на плечах – глыба свинца, словно у дантовских грешников.
Слишком поздно!..
Слишком поздно я понимаю: таких комедий не бывает. Смерть – никудышный актер, у нее все – взаправду.
– Гадюка!
– Я попросил бы вас, синьор Гримальди, выбирать выражения!..
– Трусливая гадюка! Подлец!
Занавес опустился, но ничего не кончилось. Кажется, секунданты уже готовы взяться за шпаги.
Дабы все удвоить.
– Ma foi! Все состоялось согласно уговору и правилам, принятым…
– Гадюка!
Открываю глаза. Лицо маркиза рядом, и я впервые могу рассмотреть его. Лет двадцать – не больше. Мальчишка. Мертвый мальчишка с широко раскрытыми глазами, в которых навеки застыл ужас.
Синьор Монтечело стоит рядом и странно шморгает носом. А синьор Гримальди…
– Это была не дуэль! Ты подлец, ядовитая змея, убийца!..
Гримальди тоже молод, немногим старше маркиза. Высокий, крепкий, жилистый. Ему бы к отцу Хозе, тому нравились такие – длиннорукие, голенастые.
Ничего уже не исправишь, не спасешь – кроме истины. Наклоняюсь над телом. Колючка легко выходит из ранки.
– Извольте убедиться, синьоры!
Легкая боль в запястье – и дружный вздох со всех сторон.
– Mort Dieu! – Это, конечно, шевалье.
Минута, другая… Вынимаю колючку, отбрасываю, не глядя.
– Там нет яда, синьоры. Можете убедиться.
На меня смотрят, все еще не веря. Синьор Гримальди подхватывает упавшее на покрытую желтыми иголками землю черное жало, морщится, укалывает палец.
И вновь мы ждем, время тянется, а в глазах мертвого маркиза – все тот же ужас и холодная пустота.
– Там нет яда, – повторяю я невесть зачем.
– Но почему?! – В голосе синьора Монтечело – слезы, и на лице – тоже слезы. Он самый старший. Жаль, что тогда, на набережной, он не смог сдержать глупых мальчишек, решивших поиграть в banditto.
Объяснять не хочется, тем более объяснять очевидное.
– Он умер от страха, синьоры. Просто от страха…
Правда – но, конечно, не вся. Его убил я. Убил – хотя и не желал этого. Хотелось проучить, оставить с мокрыми штанами, чтобы запомнил и закаялся навек…
Дорога в Ад, я тоже тебя мощу!
– В любом случае, синьоры, – несколько неуверенно произносит дю Бартас, – дело кончено.
– Вовсе нет!
Синьор Гримальди дергает рукой. Ножны отлетают в сторону, тускло блещет серая сталь.
– Защищайся, ублюдок!
У меня нет шпаги. Сарбакан – в левой руке, колючки – настоящие – за поясом, но я не хочу никого убивать!
– Защищайся, трус! Дайте ему шпагу! Шпагу!
Сарбакан с легким стуком падает на землю. В моей ладони – теплая рукоять. Я даже не успеваю понять, чья это шпага.
– Вот тебе, каналья!
Его шпага взлетает вверх, затем устремляется вперед, и я даже не замечаю, как вновь превращаюсь в маленькую лохматую обезьяну…
…которая растерянно глядит на длинную тяжелую железяку, не понимая, зачем странные люди всучили ей это диво. Надо быть очень глупым, чтобы пускать подобное в ход, забивая голову бесконечными квинтами, терциями, рипостами и флаконадами ан корте. Зачем такая тяжесть? В крайнем случае хватит обломка бритвы или маленького ножичка, который так удобно зажать в пальцах ноги.
Ай! Страшный человек делает шаг вперед, зачем-то тычет сталью в бедную маленькую обезьяну.
