Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович (читать книги онлайн txt) 📗
– Не знаю. Никогда не слышал.
Комаров вздохнул, сделал вид, что собирается уходить, и словно что-то вспомнил.
– Да, ещё о динамите… Вы давеча показывали мне его.
Нечаев бросил на него острый взгляд и тут же отвёл глаза.
– Не дадите ли вы мне ваш динамит? – продолжал Комаров.
– Это ещё зачем? – насторожился Нечаев.
– У нас есть достоверные сведения, что у террористов тоже появился динамит. Хотелось бы определить, не в их ли мастерской и ваш кусочек изготовлен.
– Зачем? – подскочил Нечаев. Глаза его горели нехорошим огнём.
– Чего вы подскакиваете? Вам-то для чего здесь динамит? – спросил Комаров. – Всё равно стену не взорвёте – маловат заряд. А вот сами поранитесь…
Нечаев нахмурился. Потом внезапно закатился почти припадочным смехом:
– А нету у меня динамиту! Нету! Хоть всю камеру обыщите!
Комаров покачал головой:
– Ну-с, значит, вы опять в розыгрыши пустились. Ведь вы мне не динамит – кусок глины показывали…
– A-a… – глаза Нечаева сузились. – Так вот куда мой динамит девался. Это вы его выкрасть приказали? То-то я думаю: чего ради среди ночи из камер повыводили?..
Он усмехнулся.
– А в свой «динамит», кстати, вместо нитроглицерина я… Говнеца подмешал. Ваши-то эксперты что на это сказали, а?..
Он засмеялся тонким смехом.
Комаров вздрогнул, на лице его отразилось отвращение. Он сделал шаг назад.
Но настроение секретного узника вдруг круто изменилось. Нечаев грохнул кандалами и закричал, словно продолжая прерванный разговор:
– А я говорю – усилить! Усилить репрессии! Хватать всех подряд, вешать, стрелять, судить скорым судом! Чем больше будет трупов – тем лучше! Понимаете вы это, жандармская задница?!
Комаров вздрогнул. Молча развернулся и зашагал к двери.
– Нечаев! – внезапно прокричал издалека, из-за каменных стен чей-то голос. – Предатель, иуда! Я убью вас, Нечаев!!
И вдалеке загрохотала железная дверь.
– Вы знаете, кто это стучит? – громко, чтобы Комаров расслышал, выкрикнул Нечаев.
– Будьте покойны, – твёрдо проговорил Комаров, выходя и кивая надзирателю.
Комаров уходил из равелина под грохот ударов в дверь и продолжавшиеся вопли Дубровина, сидевшего в дальней камере:
– Я убью вас, Нечаев! Убью!..
«Совершенно безумен», – подумал Комаров то ли о Нечаеве, то ли о Дубровине.
«Совершенно!» – мысленно подтвердил Нечаев и тихо засмеялся, словно ребёнок, – колокольчиком.
В последние дни перед Пасхой дел навалилось – невпроворот. Маков работал до глубокой ночи. Да дела-то всё были дежурные, неважные, и о другом забота грызла. А тут еще очередной полицейский конфуз выяснился.
Сначала из Старой Руссы исправник полковник Готский прислал рапорт: к нему обратилась жена некоего домовладельца Достоевского с просьбой выяснить, осуществляется ли в настоящее время негласный надзор за её мужем.
«Домовладелец Достоевский» – Маков фыркнул. Писатель, который нынче в такой чести, что Победоносцев с ним на дружеской ноге, и даже цесаревич (через Победоносцева же, своего наставника) этого «домовладельца» в Аничков дворец приглашал. Слушал отрывки из нового произведения. Маков за творчеством Достоевского не следил, но знал, за что писатель на каторгу попал. И, между прочим, хоть теперь Достоевский и с Катковым дружит, и с Победоносцевым, и даже вот с цесаревичем общается, а впечатление от его романов… Ну, если прямо сказать: прочитаешь – и непременно захочется революции.
Но негласный надзор за писателем заинтересовал. Во-первых, напомнил о Филиппове, который о произведениях Достоевского отзывался с полным восторгом. Во-вторых, надзор… Неужели до сих пор не снят? Конфуз, глупость, «абсюрд», как изволит выражаться генерал Дрентельн. Н-да, наша бюрократия полицейская – что каток: разок зацепит, и уж не сойдет, пока в землю не вкатает.
Маков поинтересовался, какой степени надзор, – и вовсе руками развел. Выяснилось следующее: надзор был снят ещё четыре года назад! Причём – тут Маков не мог не улыбнуться – одновременно с Достоевским из числа поднадзорных тем же решением был исключен и «титулярный советник Александр Сергеевич Пушкин». Боже мой! Вот она, российская государственная машина! За покойником сорок лет надзирала. И в случае с Достоевским опять забуксовала, так что до Старой Руссы указание 1875 года всё ещё не дошло. И вся переписка супругов Достоевских до сих пор перлюстрируется. И задерживается, естественно. Вот супруга господина Достоевского и пришла к исправнику: письма от мужа что-то запаздывают, уж не надзор ли виноват? Конечно, надзор! Уже почти четверть века! Сам полковник Готский и вскрывает почту, и читает, и копии приказывает сделать, и в папочку их складывает.
Дураки. Вот уж точно – дураки!
Маков немедленно вызвал Готского в столицу, и тот, бедняга, перепугавшись, явился в тот же день – поздно вечером. Не иначе, впереди поезда бежал.
– Ну, голубчик, что там у вас за история с женой домовладельца Достоевского произошла? – спросил Маков почти добродушно, хотя вид у Готского был, – как говорится, краше в гроб кладут.
– Так дамочка эта пришла спросить, отчего их переписка с мужем задерживается. Я удивился и пояснил, что её супруг, подпоручик Достоевский, как политический преступник, находится под секретным надзором…
Маков нахмурился. И вправду, что ли, дурак? Или уж добряк, каких свет не видывал.
– А вы, полковник, случайно… гм… «дамочке» этой ничего не показывали?
Готский густо, до синевы, покраснел. Даже слёзы на глазах выступили.
Ч-чёрт, жалко человека. Впрочем, Готский, со своей стороны, в меру сил и разумения пытался исправлять ошибки ржавого бюрократического механизма.
Маков махнул рукой. Понятно: значит, показывал журнал, в котором фиксируются даты приёма писем господ поднадзорных.
– А вы знаете ли, кто этот Достоевский?
– Наслышан-с, – просипел натужно Готский.
– Домовладелец? – ядовито спросил Маков.
– Да, купил дом в Старой Руссе ещё лет десять назад… – Готский подумал, глянул искоса: – Романы пишет.
Маков оживился:
– А вы их читали?
– Как же! – Готский тоже оживился. – Про господина Раскольникова очень даже в душу запало. Ведь господин Достоевский вон ещё когда про нынешних-то «наполеонов» уже знал! Тех, которые нынче только себя людьми считают, людьми, «право имеющими»… Казнить или миловать…
Маков взглянул на полковника с изумлением. Уловил его мысль и продолжил:
– То есть, в романе «Преступление и наказание» Алёна Ивановна, которую Раскольников укокошил… это вроде… генерала Мезенцева? Раскольников – террорист, который «право имеет», а Мезенцев, получается, – «тварь дрожащая»? Вроде Алёны Ивановны или сестры её Лизаветы? Прихлопнуть такую «тварь» – что муху. Одна только польза обществу…
Готский молчал.
Макова внезапно осенило. Он ближе наклонился к сидевшему прямо, как доска, Готскому:
– А вы по делу Дубровина…
Готский насторожился, тоже слегка подался вперёд.
– По делу этого нашего подпоручика с домовладельцем Достоевским… случайно… не беседовали?
Готский смущённо прокашлялся.
– Сознаюсь… Неофициально, так сказать… Беседовал, и неоднократно.
– Вот даже как! – Маков откинулся в кресле, покрутил рукой мраморное пресс-папье. – Однако, вы дельный человек, господин полковник. И что же вам Достоевский сообщил?
– Сообщил, что лично с Дубровиным знаком, но шапочно. В гости, так-сать, не ходили-с.
– Ага, ага… А с чего же вы вообще взяли, что Достоевский мог иметь отношение к революционным делам Дубровина?
Готский снова прокашлялся. Не без усилия выдавил:
– Каторжанин же, ваше высокопревосходительство. Господин Достоевский, я имею в виду. А у нас в полиции поговорка есть: «с каторги никогда не выходят»; каторга – это на всю жизнь. До смерти не отпустит… Городок у нас, изволите видеть, небольшой. Так что господин Достоевский не мог Дубровина не знать. Вот я и составил с ним разговор.
