Люди или животные? [Естественные животные] - Веркор (читать книги без регистрации txt) 📗

Тем временем все члены экспедиции: Крепс, отец Диллиген и Гримы — возвратились на пароходе. Они привезли с собой двадцать самцов и оплодотворённых в разное время самок. На всю эту партию пришлось заключить особое соглашение с компанией фермеров. В одном из пунктов соглашения значилось, что потомство вывезенных в Англию тропи может быть востребовано компанией в любое время. По совету Дугласа это условие было принято, оно как нельзя лучше отвечало его планам.

Грим потребовал и сумел добиться от Королевского общества антропологов, чтобы приезд тропи в Лондон оставался в тайне и чтобы ему была предоставлена честь, на которую он имел полное право: первому сделать сообщение о Paranthropus Erectus в научной печати или в журналах. К счастью, излишняя развязность Джулиуса Дрекслера вызвала единодушное возмущение всех членов Королевского общества, что оказалось весьма на руку Гримам.

Таким образом, когда наступили сроки родов Дерри и других самок, привезённых в Лондон, о них ещё ничего не было известно ни среди широкой публики, ни в деловых кругах, ни среди учёных. Поэтому у Дугласа были полностью развязаны руки, а только этого он и хотел.

Доктор Вильямс прилетел на самолёте из Сиднея, чтобы присутствовать при родах. Самки разрешались от бремени в Кенсингтоне (с интервалами в несколько дней), в залах музея, специально переоборудованных для этого случая в клинику. Исключение было сделано только для Дерри, у которой Вилли принимал младенца, как и предполагалось, в Сансет-коттедже.

По телефону из Лондона были вызваны Грим и его жена. Месяца за два до этого Сибила, зная наверняка, что застанет дома только одну Френсис, без всякого предупреждения приехала к ним. Когда они расстались, Френсис с радостью признала себя побеждённой. И впрямь, думала она, все условности, весь строй наших чувств рушится перед такой женщиной. Непосредственность, обаяние, жизненная сила и то искреннее расположение, с каким Сибила отнеслась к Френсис, сразу же, как потоком, смыли все уже порядком увядшие злые чувства. Напрасно Френсис заставляла себя думать: «Эти руки обнимали Дугласа, ласкали его. Эти губы его целовали». Но она именно заставляла себя представлять — и не могла представить.

Напротив, она неожиданно ловила себя на том, что Сибила вызывает в ней необъяснимое, почти родственное чувство… А главное, было так очевидно, так ясно, что она не предъявляет и никогда не предъявляла никаких прав на Дуга; поэтому Френсис могла чувствовать себя в её обществе куда более спокойно, чем, думалось ей, в обществе какой-нибудь другой, менее откровенной женщины.

В дальнейшем она не всегда испытывала к Сибиле столь благородные чувства. Случалось, что образ непристойной Сибилы «с естественностью раковины», проскальзывал в какой-нибудь улыбке, жесте или слове. Но это длилось не больше минуты. Поток вновь уносил с собой все грязное, оставляя на берегах лишь светлый песок. Подчас Френсис раздражало также непринуждённое поведение Дугласа в присутствии Сибилы, свидетельствующее о его слишком короткой памяти. Дуг действительно вёл себя весьма непринуждённо. Он первый, как это часто бывает, полностью и безоговорочно отпустил себе свои грехи.

В тайниках сердца Френсис страстно надеялась, что рождение детёныша тропи, слишком похожего на человека, поколеблет решимость Дугласа.

И вот новорождённый спал перед ними. С первого взгляда он ничем не отличался от всех прочих новорождённых: так же гримасничал, был такой же краснолицый и сморщенный. Но все его красновато-оранжевое тельце было покрыто тонким и светлым подшёрстком, «будто свиной щетинкой», по словам Вилли. У него были четыре чересчур длинные ручки, слишком высоко посаженные оттопыренные уши и голова, как бы сросшаяся с плечами. Грим открыл ему рот и сказал, что челюсть изгибается в виде подковы, более широкой, чем у настоящего детёныша тропи; возможно, надбровная дуга развита не так сильно; череп… впрочем, ещё рано судить о черепе. В общем, ничего интересного.

— Вы уверены в этом? — спросил Дуг.

— Да, — ответил Грим. — Это тропи.

Френсис молчала. Вдруг она почувствовала, как две холодные руки обняли её сзади. Это была Сибила. Она увела Френсис в соседнюю комнату, и они долго просидели там вдвоём. Френсис все время судорожно сжимала руки своей подруги. Обе молчали. Но этот проведённый в молчании час окончательно скрепил их дружбу.

Френсис быстро справилась с минутной слабостью. На следующее утро она сама одела новорождённого — спеленала его, завернула в одеяло, прикрыла чепчиком его крошечный, покрытый пушком череп — и положила на руки Дугласа, словно это был их собственный ребёнок.

Спустя час Дуглас звонил у двери церковного дома в Гилдфорде. Пастор открыл не сразу.

— Прошла моя пора вставать до света, — извинился он. — Ужасные головокружения. Мои печень и желудок не ладят между собой. Полная анархия в стареющем государстве… Мне так же трудно убедить их жить в согласии, как и моих прихожан… Прелестное дитя, — сказал он, рассеянно откидывая край одеяльца. — Вы, я полагаю, хотите его окрестить?

— Да, сэр.

— Мы сейчас пройдём в церковь. Крёстные, должно быть, уже там?

— Нет, — ответил Дуглас. — Я один.

— Но… — начал пастор, с удивлением взглянув на Дуга.

— Меня принуждают к этому чрезвычайные обстоятельства, сэр.

Пастор отошёл к двери.

— А!.. — произнёс он, приближаясь к Дугу. — Понимаю, вы предложили свои услуги… Я слушаю вас, сын мой.

— Я только что женился, сэр. А это мой внебрачный ребёнок.

Лицо пастора с чисто профессиональным искусством одновременно выразило строгость, понимание и снисходительность.

— Мне хотелось бы, чтобы эта церемония осталась в тайне, — продолжал Дуг.

Пастор закрыл глаза и кивнул головой.

— Говорят, у вас при церкви живёт старый садовник с женой?.. Нельзя ли, сэр, попросить их…

Пастор продолжал стоять с закрытыми глазами.

— Очень хотелось, чтобы об этом знали только я и моя жена… Она с исключительным благородством отнеслась к рождению этого ребёнка. И мой долг оградить её от страданий, так сказать, от излишней гласности…

— Хорошо, мы сделаем все, как вы желаете, — ответил пастор. — Прошу вас, подождите минутку.

Вскоре он вернулся в сопровождении престарелой четы — садовника и его супруги. Все вместе они прошли в церковь. Старуха держала ребёнка над купелью. Ей очень хотелось сказать Дугу, чтобы доставить ему удовольствие: «Вылитый папочка!» Но, хотя на своём веку она перевидала немало безобразных младенцев, такого, право…

Его записали под именем Джеральд Ральф.

— Рождённый от?..

— Дугласа Темплмора.

— И?..

— У матери нет фамилии. Она туземка из Новой Гвинеи. Её зовут Дерри.

«Так вот почему он такой…» — подумала старуха.

Склонившись над книгой записей, пастор долго вертел перо в руках; он словно онемел, не зная, на что решиться. На сей раз он не сумел скрыть сурового осуждения, отразившегося на его лице. Наконец он записал в книгу, повторяя вслух каждое слово:

— …и от женщины… туземки…

Потом попросил расписаться Дугласа, крёстного и крёстную. И молча закрыл книгу. Дуглас протянул ему пачку банковых билетов:

— На ваши благотворительные дела.

Пастор все так же молча и степенно наклонил голову.

— Теперь мне придётся, — начал Дуг, — зарегистрировать его рождение в мэрии. Свидетелей у меня нет. Нельзя ли попросить вас ещё…

Старики взглянули на пастора. Видимо, его ответный взгляд не выражал прямого запрещения.

— Что ж, мы согласны… — сказала женщина, и все втроём они вышли. У старухи на языке вертелись десятки вопросов, но она не решалась задать их вслух. Она по-прежнему несла на руках спящего ребёнка. И старалась представить, какое лицо будет у этого мальчугана, когда он подрастёт. Она уже видела его в public school [16], видела, как издевается над ним детвора. «Бедный малыш, придётся ему горя хлебнуть…»