Морской волк. 3-я Трилогия (СИ) - Савин Владислав (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
А после, качаясь на волнах в надувной лодке, Хартман, помимо радости спасения, почувствовал злость и обиду. На фюрера, еще вчера бывшего для него гениальным вождем! Ведь если для истинного германского солдата война — это такая же профессия, как любая другая, то хороший вождь должен обеспечить солдату возвращение домой с победой, славой и добычей, войне положено быть выгодным делом, иначе зачем она нужна? И дураку ясно, что никаких земель и рабов на Востоке не будет, Францию бы удержать, заключив мир — если же это не удастся, то сжалься над нами небо! Хотя после той, прошлой войны, никто не истреблял германскую нацию — но и русские тогда не были в числе победителей, что же сейчас сделают с цивилизованной Европой дикие азиаты, в руки которых Хартман попал однажды под Орлом, не хотелось и думать!
Становилось холодно, и солнце было уже низко над горизонтом. Эрих с беспокойством подумал, что его могут и не найти! И его закоченевший труп так и будет плавать в этом море до скончания веков, если его не сожрут акулы — хотя вроде бы они не водятся в Средиземном море? Рассказывали, что в числе погибших на «Сатурнии» был очень много таких, слишком поздно найденных — и несколько суток спустя вылавливали мертвые тела в спасательных жилетах! Маленькую лодку на волнах так трудно заметить — неужели он, национальный герой Германии, спасся из обреченного самолета лишь затем, чтобы замерзнуть здесь?
Судьба была к нему благосклонна, послав спасательный гидроплан. «Дорнье» сел рядом, стрелок и бортмеханик помогли Эриху забраться в люк, дали фляжку с ромом и одеяло. И Хартман снова поверил, что жизнь прекрасна. В грузовом отсеке был еще один спасенный, стрелок с «Юнкерса», совсем мальчишка, как и бортмеханик летающей лодки. Они восторженными глазами смотрели на Эриха Хартмана — легенду люфтваффе. Второй член экипажа спасателя был уже седой, лет под пятьдесят, с обер-фельдфебельскими погонами, этот смотрел равнодушно, больше озабоченный тем, чтобы скорее долететь — а вдруг вернутся русские истребители?
Летающая лодка качнула крыльями, стала снижаться. Уже прилетели? «Нет, герр майор, сейчас еще кого-то подберем». Черт возьми, ну отчего еще не стемнело, когда всякие неудачники, плавающие в море, уже не видны? А если сейчас снова появятся русские «Яки»? Его, Хартмана, жизнь ценнее для рейха, чем жизни всех тех, кто там, внизу! Но ведь не прикажешь этим лететь и не замечать — сошлются на устав и инструкцию, и будут правы, лишь себя в глупое положение поставишь!
— Это русский! — крикнул бортмеханик. — Будем брать?
Отличить было просто: парашют, неотцепленный от лодки (его обычно использовали как парус или плавучий якорь) был белого цвета (у немцев — цветной). Было и множество других различий, заметных вблизи — особенно для экипажа самолета-спасателя, привыкшего подбирать с воды и своих, и чужих. Врага можно было и не брать на борт — смерть от холода, голода и жажды на плоту в море была гораздо мучительнее, чем от пулемета, так что развернуть турель и дать очередь было бы не зверством, а актом милосердия. Но пленный тоже представлял некоторую ценность как источник разведданных — а потому русского втащили на борт, избавив от пистолета и планшета. Строго по инструкции полагалось, положить пленного лицом в пол, связать руки, тщательно обыскать и до приземления держать в таком положении, под присмотром вооруженного караульного. Но у седого обер-фельдфебеля было иное мнение, на пятом году второй Великой войны. Не было ни единого случая, чтобы спасенный проявлял враждебность к экипажу — поскольку в авиации не служат дураки и самоубийцы, зачем бессмысленно отягощать свою судьбу? А янки и британцы специально указывают своим не сопротивляться, а то в следующий раз спасать не будут. С русскими же экипажи 7-го спасательного отряда люфтваффе прежде не встречались. Так что — оружие у пленного отняли, люк закрыли, самолет взлетел — и никуда уже русскому не деться! И даже если у него где-то припрятан второй пистолет — стрелять внутри кабины, на болтанке, когда пуля запросто может повредить что-то важное, стал бы лишь самоубийца. Ведь даже перестреляй он весь экипаж, что бы он стал делать с управлением совершенно незнакомого самолета?
Что ж, это даже лучше, что русского не расстреляли в воде! Потому что он, Эрих Хартман, сейчас увидит, как этот недочеловек будет валяться у него в ногах, умоляя о пощаде! Подобно тому, как он, Хартман, раньше наслаждался стрельбой по выпрыгнувшим с парашютом, что позволяло загнать вглубь собственный страх — но после это мерзкое липкое и холодное чувство неизменно возвращалось и росло! А пьянящее чувство власти над чужой жизнью, ощущения чужой беспомощности, притуплялось с каждым разом. Проклятый (и любимый) наркотик требовал новых способов удовлетворения жажды крови. Теперь Хартман отлично понимал «берсерка» Тиле, которого интересовало не просто уничтожение врага, но лицезрение его мучительной агонии. Конечно, Тиле был тот еще псих, и сдох погано, в петле французских бандитов — так и не сумеет Эрих Хартман с ним расплатиться за то свое унижение на палубе «Фридриха», за безобразную сцену, учиненную Тиле совместно с японцем! Дозволить дикарю-самураю угрожать ему, герою люфтваффе, своим нелепым мечом — и не спасла «берсерка» от смерти эта железка, ха-ха. Этот русский сейчас ответит за все унижения, что испытал Хартман, истинно германский рыцарь! А в завершение унтерменш будет визжать, когда поймет, что сейчас его выкинут за борт без парашюта! И никаких последствий не будет — командование охотно поверит словам национального героя, что русский, будучи фанатиком, выбросился сам! А настроение самого Хартмана куда важнее для войны в воздухе, чем какая-то развединформация, добытая при обстоятельном допросе на земле.
От этих мыслей Хартман даже согрелся. Пора было приступать, и он подошел к русскому, держа в руке летный шлем и намереваясь для начала заехать оным шлемом по лицу пленному. Каждый пилот по-своему мстит за свой самолет!
И тут русский, от которого не ждали сопротивления, не связали и не поспешили обыскать, отшвырнул фельдфебеля и ударом в челюсть сбил Эриха с ног. Во взгляде русского, с ледяным презрением и яростью, как у того японца на борту флагмана Тиле, Хартман прочитал свой смертный приговор. И он не успел даже подумать о том, что русский жизнью заплатит за это удар — услышав истошный, слышимый даже через шум моторов, вопль: «Граната, у него граната!»
Хартман понял, что сейчас умрет. Пытался отползти, истошно визжа — он не был человеком в этот момент, а сплошным комком животного страха, даже не ощутил, что не управляет своим кишечником, распространяя по кабине мерзкую вонь. Сейчас будет вспышка, взрыв, и небытие! А эти, из экипажа, что смотрят — мерзавцы и трусы, моя жизнь куда дороже, чем все ваши вместе взятые! В гестапо после будете доказывать, что вы не изменники и не заговорщики! Приказываю немедленно схватить этого, отобрать гранату! Иначе — ваши семьи в концлагерь! И где тут парашюты?
Никто даже не пошевелился в ответ на его визг. Русский перешагнул через тело Хартмана и скрылся в кабине пилотов. И летающая лодка накренилась на крыло, поворачивая влево, на север.
— Кажется, мы летим к русским, — сказал обер-фельдфебель. — Только бы нас не сбили при посадке. Надеюсь, этот иван знает, что делает.
— Идиоты! Трусы! Предатели! — заорал Хартман, осмелев от того, что непосредственной опасности нет. — Вас трое, все с оружием. Почему никто не стрелял?
Фельдфебель поискал по полу кабины, поднял и показал кольцо.
— Это ты видел, герр майор? Он бы разжал руку, и все, мы покойники. А я еще хочу вернуться в Штеттин, к своей Эльзе.
— В кабину! — скомандовал Хартман. — Скрутить его! Нас четверо, он один! И пилоты помогут. Должен же русский понимать, что сам тоже… Любой благоразумный человек…
— Это мы благоразумные, — сказал фельдфебель, — а он русский. Я с ними еще с той войны знаком. Бывают среди них такие, сумасшедшие. Взорвется, не задумываясь, лишь бы нас всех тоже. А я жить хочу. И ты, Фридрих, тоже ведь хочешь?
