Император и Сталин (СИ) - Васильев Сергей Викторович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Да я не про Ширинкина, хотя и про него тоже. Что нам делать с этим багажом, которым снабдил нас наш дражайший монарх?
— Бросьте! Очередная забава скучающего мизантропа. Мало ли их уже было? Сначала балерины, потом богоискание, теперь вот на марксизм потянуло. А вы сразу всё так серьёзно. Право, это того не стоит!
— Перестаньте ёрничать! Вы серьёзно думаете, что можно, полежав месяц больным, встать с постели другим человеком?
— Вы тоже это заметили?
— Это даже слепой заметит!
— Значит вы считаете…
— Я считаю, что невозможно войти в спальню домашним котиком и через месяц выйти из нее диким тигром…
— Но болезнь, душевные переживания, близость смерти наконец, меняют человека…
— Так, что он начал конспектировать и наизусть цитировать документы, которые никогда не читал? Не верю…
Собеседники замолчали… Слышно было, как за бортом плещется неспокойная вода, да по сходням стучат матросские ботинки, подгоняемые окриками боцмана.
— Что вы намерены сказать Фальку?
— Только правда, мой друг, исключительно и только правду. С ним вообще лучше молчать, но если начал говорить, то только то, что есть на самом деле…
— И как вы с ним свяжетесь в таких условиях?
— Думаю…
Опять пауза, плеск воды, грохот ботинок об сходни, короткие лающие команды, сдобренные солёным морским словцом.
— Замолаживает…
— Да, становится сыро. И уже совсем темно… Вы идите, чтобы не простудиться. Я докурю и тоже пойду отдыхать…
Неторопливо дойдя до своей каюты, один из собеседников, налив полный бокал «Шустовского», долго стоял перед иллюминатором, как будто вглядываясь в тьму, мгновенно накрывшую гавань. Затем не спеша, сел за стол, достал пачку свежей бумаги, золотое перо, и, решительно придвинув чернильницу, написал красивым каллиграфическим почерком:
«Его Императорскому Величеству…
Всеподданнейший доклад
В соответствии с Вашим Высочайшим повелением и принятыми мной на себя обязательствами во время нашей последней встречи, имею честь всеподданнейше сообщить о состоявшейся встрече на борту яхты «Штандарт» с военным министром Куропаткиным, в ходе которой мне удалось узнать следующее…»
Декабрь 1900. Тифлис
Чем ближе кортеж приближался к Тифлису, тем мрачнее и задумчивее становился император. Причиной накатывающей на него меланхолии были два человека, за один только взгляд которых он готов был отдать полжизни. Первой была Мама, его строгая добрая мама.
Он питал глубокую привязанность к матери, которая, как он сам считал, серьёзно повлияла на формирование его личности. Суть такого влияния раскрыл Фрейд, заметивший, что «мужчина, который был безусловным фаворитом своей матери, на всю жизнь сохраняет чувство победителя, ту самую уверенность в успехе, которая часто и приносит настоящий успех.»
Она не колебалась ни минуты, чтобы сказать своему сыну, ставшему главой государства, с чисто материнской бестактностью и безапелляционностью: «А жаль, все-таки, что ты не стал священником!» То, чем он стал, её не интересовало. Он не стал служить Богу, как она этого хотела. И сын был восхищён её непреклонностью. Беззлобно вспоминал: «Как она меня била! Ай-яй-яй, как она меня била!» И даже в этом был для него знак её любви.
Она так и не захотела покинуть Грузию и переехать жить в Москву, хотя он звал её. Ей был не нужен столичный уклад, она продолжала свою тихую, скромную жизнь простой набожной старухи.
В его архиве остался присланный ему из Тифлиса жалкий список вещей, оставшихся после ухода матери владыки полумира. Она прожила жизнь нищей и одинокой. Такой и умерла.
«Здравствуй мама моя!
Как живёшь, как твоё самочувствие? Давно от тебя нет писем, — видимо, обижена на меня, но что делать, ей богу, очень занят.
Посылаю тебе сто пятьдесят рублей, — больше не сумел. Если нужны будут деньги, сообщи мне, сколько сумею, пришлю. Привет знакомым. Твой Сосо.»- писал он 25 апреля 1929 года.
Следующее письмо — только через пять лет:
«Здравствуй мама моя!
Письмо твое получил. Получил также варенье, чурчхели, инжир. Дети очень обрадовались и шлют тебе благодарность и привет. Иосиф».
И последнее:
«Маме моей привет!
Посылаю тебе шаль, жакетку и лекарства. Лекарства сперва покажи врачу, а потом прими их, потому что дозировку лекарства должен определять врач». Май 1937 г…
В том же году мама умерла. А он не смог даже приехать на похороны… Обстановка в столице не позволяла. В любой момент можно было отправиться вслед за мамой. Требовалось всё держать в своих руках, не теряя бдительность ни на минуту…
Сколько раз после этого он мысленно разговаривал с ней, просил прощения, объяснял, почему он так непростительно мало уделял ей времени. А она в его мыслях просто стояла и смотрела куда-то вдаль, строго поджав губы…
И вот теперь у него есть возможность лично сказать всё, что не смог и не успел сказать тогда… До Гори — рукой подать… Но как он явится и что скажет в таком обличье?
Однако не меньше, чем думы о маме, голову императора занимали мысли об ещё одной женщине, живущей в Тифлисе на изящной Фрейлинской улице, как раз рядом с военным штабом, куда они сейчас и направлялись… Какое всё-таки хорошее слово — «живущей», то есть, живой… Она сейчас жива, его Като. Первая и единственная любовь, мать его первенца — Яши.
Они повенчались в 1907-м, что для революционера-марксиста-атеиста было немыслимо. Какая церковь? Но она настояла, и он сдался. Она умела говорить мягко, нежно, но так, что Сосо всегда соглашался… Они повенчались, и он почти сразу уехал делать свою революцию. Вернулся только на похороны и, не раздумывая, прыгнул в могилу, желая остаться с ней навсегда. Когда вытаскивали — отчаянно брыкался, плакал и даже кусался, но уже ничего этого не помнил.
И вот теперь он может её увидеть, обнять… Но как? Пойти самому? На каком основании? Послать кого-то? Он представил себе, как на Фрейлинскую приходит раздутый от важности жандарм и громогласно заявляет: «Като Сванидзе? Вас желает видеть Его Императорское Величество!» А чего это вдруг он её желает видеть, если он вообще не должен знать о её существовании?
Император с силой грохнул о пол кареты ножнами нелепой сабли, на наличии которой настоял Фредерикс, и кортеж замер, как вкопанный. Поспешно подскочивший ротмистр-кавалерист открыл дверцу и вытянулся во фрунт, вопросительно заглядывая в глаза начальству. Где-то он уже попадался на глаза… В Ливадии? На манёврах?…
— Где мы? Что за здание? — вслух непривычно глухим голосом задал вопрос император.
— Тифлисский кадетский корпус, Ваше Величество! Желаете посетить?
— Нет, не будем. Уже поздно. Переполошим всех. Кадетам завтра на занятия. А вон там что? — стараясь, чтобы не дрогнул голос, аккуратно спросил монарх.
— Магнито-метеорологическая обсерватория, — менее уверенно отрапортовал ротмистр, удивлённый вниманием самодержца к такому невзрачному домику.
— Отлично, — неожиданно обрадовался царь, — там работа должна вестись круглосуточно, не так ли? Давайте разомнём ноги!..
Решение пришло неожиданно, но показалось императору простым и логичным. Конечно же, ему не требуется сейчас ехать в Гори или идти на Фрейлинскую. Для этого у него есть он сам — никому еще неизвестный Сосо Джугашвили, и магнито-метеорологическая обсерватория, где он дежурил по 12 часов и, вполне возможно, прямо сейчас находился там.
Император не представлял, как он встретит сам себя и что скажет, но уже уверенно шагал к обсерватории по пыльному Михайловскому проспекту, сопровождаемый сбитой с толку и ничего не понимающей свитой.
Да-да, вот эта знакомая башенка и стоящий рядом с ней на высоких ножках метеорологический шкаф, которые он сам красил в ослепительно белый цвет. Обсерватория — это первое рабочее место, где он получил бесценный опыт, так пригодившийся потом в жизни. Наблюдать, запоминать, фиксировать, накапливать полученную информацию и на основании её делать безошибочные выводы.
