Магнатъ - Кулаков Алексей Иванович (первая книга .txt) 📗
– Следующие два вопроса очень важны для меня, и я буду ОЧЕНЬ благодарен за любой ваш совет. Вы несомненно знаете, что я владею кое-какими землями на Дальнем Востоке империи.
– Ну как же, как же! Наслышан.
– Когда там…
Князь легонько покосился вначале на потолок, а потом перевел взгляд на большой портрет императора:
– …примут решение о строительстве Амурской железной дороги, я бы хотел выступить в роли генерального подрядчика этих работ.
Министр путей сообщения, отчего-то чувствуя себя полнейшим дураком, задал (не мог не задать!) уточняющий вопрос:
– А что, разве подобное планируется?
– О, я оговорился. Конечно же – ЕСЛИ примут решение.
Вместе с ответом шелестнул очередной листок.
– Но Транссибирская магистраль уже строится, и я нахожу крайне привлекательным подряд на Кругобайкальский участок.
Игнорируя странный взгляд чиновника, князь доверительно поделился:
– Всегда хотелось попробовать свои силы в прокладке тоннелей. И компаньон мой, господин Нечаев, желает того же самого – он, кстати, ко всему прочему еще и неплохой мостостроитель.
Закрыв и несколько отодвинув от себя блокнот, посетитель едва заметно облокотился на стол:
– Ну и последнее. Возможно, этот вопрос покажется вам немного странным, но все же – как вы думаете, принесло бы империи пользу введение небольшого налога на ввоз дешевого охотничьего оружия иностранных производителей? Года через два-три.
Витте неопределенно пожал плечами.
– В нашей жизни возможно все, дорогой Александр Яковлевич.
– Несомненно.
Собеседники еще немного поговорили, обсуждая возможные превратности судьбы на примере отдельных представителей аристократического сообщества, затем посетитель ушел, а хозяин кабинета и министерства остался. Отмахнувшись от помощника и приказав не беспокоить его ближайшие четверть часа, Сергей Юльевич открыл блокнот, позабытый рассеянным князем на столе, и начал листать.
– Так. Так!.. Недурно.
На пятой странице его взгляд просто залип, раз за разом пересчитывая нули. Хотя там и считать-то нечего было, всего шесть, с предваряющей их троечкой. А на седьмой – двоечкой, и все с тем же количеством аккуратно выведенных ноликов. Три миллиона и два – хорошие, очень гармоничные суммы. А выраженные в виде банкнот, они и вовсе приобретали глубинный, просто невероятно прекрасный смысл. Притом что были и другие странички, с другими циферками – не такими четко определенными, но тем не менее. Тоже очень даже ничего!
– Да-с! День сегодня определенно хорош…
И кто говорил, что «сестрорецкого затворника» трудно понять? Очень даже можно. Да и не такой уж он и затворник – чтобы знать кое-какие сплетни, надо буквально жить в столице, постоянно вращаясь в высших кругах. И деловой стиль у него ничуть не странный, а вполне даже обычный. Вот только не для тихой и патриархальной империи, а для энергичных и стремительно развивающихся Северо-Американских Штатов. Ну так и что с того, если русский аристократ перенял кое-что хорошее за границей?
Тихое поскребывание по верхней филенке двери отвлекло министра путей сообщения от важных размышлений – все же его помощник свое дело знал отменно и застаиваться в ожидании просителям-посетителям не давал. Тихо зашел, ровно на пятнадцатой минуте указанного срока, четко кивнул, увидев разрешение продолжить прием, вышел – а Сергей Юльевич Витте, убирая блокнот во внутренний карман вицмундира, мимолетно улыбнулся.
Определенно, и день неплохой, и жизнь потихоньку налаживается…
– Эмик, дорогой – а ты меня любишь?
Супруга Герта мягко обняла своего мужа. Самым решительным образом отвлекая того от девственно-чистого листа ватмана, безжалостно распятого на настоящем пыточном станке – станке под названием инженерный чертежный центр. Массивная станина, сменные линейки из бука с белыми целлулоидными шкалами, стальной пантограф, большой щит из теплой липы, свободно вращающийся в двух плоскостях. Электрическая лампа на гибком основании, встроенный плоский пенал-готовальня для чертежных инструментов, изогнутый лоток для карандашей и еще кое-какие полезные мелочи. Вроде высокого поворачивающегося стула на колесиках и с удобно изогнутой спинкой – немногие, очень немногие конструкторы могли позволить себе подобное. Директор станкостроительного производства смог, даже того и не заметив, – для него это был всего лишь обычный, хотя и весьма удобный инструмент. Как ручка, как счеты, как лекала или там логарифмическая линейка… Вот только обычные счеты, если только они не золотые, тысячу рублей не стоят.
– Поговоришь со мной?
Иммануил Викторович Герт бережно снял с себя нежные оковы – но только для того, чтобы тут же их поцеловать. Вернул на место рейсфедер, стянул нарукавники, которыми пользовался уже скорее по привычке, чем из действительной необходимости, проверил прическу и усы, поправил галстук и еще раз приложился к теплой ладошке супруги – с контрольным, так сказать, поцелуем.
– Люблю, золотце мое. Поговорю.
Хозяйка дома довольно улыбнулась, усаживаясь напротив мужа.
– Эмик. Меня спрашивают. У меня интересуются. А я даже не знаю, что отвечать!..
После отъезда Сонина со всем семейством в Москву именно госпожа Герт стала неофициальной «первой дамой» сестрорецкого фабричного сообщества (отдаваясь новому, но давно желанному делу всей душой). Статус же оный, кроме всего прочего, подразумевал: все, что она скажет своим подругам, должно быть если и не истиной в последней инстанции, то хотя бы просто – правдой.
– Что именно спрашивают, душа моя?
– После вашего вчерашнего большого собрания уволены пять начальников цехов, три мастера, без вести пропал счетовод, еще у одного начальника цеха приключился апоплексический удар, и он умер прямо на своем месте… И ты еще спрашиваешь, что за вопросы мне задают?!..
Гладя на задумчиво нахмурившегося супруга, его половинка понизила голос и добавила легкие просительные нотки:
– С утра приходила Ксения Валерьевна, просить, чтобы их не выселяли из дома – хотя бы еще месяц, пока они не найдут себе нового пристанища. Сказала, что Олег Петрович очень подавлен и абсолютно не понимает причин своего увольнения, плакала… Эмик, ну прошу тебя, объясни мне хоть что-то!..
– Хорошо. Только прежде, душа моя, распорядись о чае.
Все время, пока жена организовывала чай с обязательным (потому что любимым) вареньем из крыжовника в маленькой вазочке, Герт простоял у окна, наблюдая за дочерьми. Вернее, за своей старшенькой, весело перекидывающейся с подругой перьевым воланчиком. Причем игра в бадминтон не мешала Анастасии время от времени бросать озорные взгляды по сторонам – и особенное предпочтение отдавалось той самой стороне, где разговаривал с напарником Спиридон.
С немного испортившимся настроением вернувшись за стол, Иммануил Викторович сел, отпил из глубокой чашки и едва не поперхнулся – чай был настолько свежезаваренным, что просто обжигал.
– Кгхм!
Настроение опустилось еще на градус.
– Что же, начнем по порядку. Причиной вчерашних увольнений – и Олега Петровича в том числе – была, цитирую: «нелояльность нашей компании». Ты, конечно, понимаешь, кто именно это сказал?
Супруга медленно кивнула.
– И уверяю тебя, никакого недоразумения или же ошибки – их нелояльность была вполне убедительно доказана. Что касается начальника. Гм, бывшего начальника второго цеха и постигшего его несчастья, то Григорий Дмитриевич послал за врачом, едва увидев первые признаки удара. К сожалению, того не оказалось на месте – немного позже выяснилось, что он в этот день отбыл в Санкт-Петербург, пополнять аптечные запасы. Пока об этом узнали, пока прибыл медик из города – время было безнадежно потеряно. Увы. Но это всего лишь трагическая случайность.
Подействовавшая на присутствующих подобно удару хлыста – Герт вспомнил, как он сам время от времени скашивал глаза на кушетку, где дожидался врачебной помощи нач-два. Тихий хрип, синюшный цвет лица, перекошенного во всей правой половине, тоненькая ниточка слюны из уголка губ, невнятные конвульсивные движения левой руки… И тихие слова главного инспектора о том, что компания не потерпит даже малейшей нелояльности. Очень убедительные и чрезвычайно доходчивые – настолько, что буквально вплавлялись в память огненными письменами. Тем временем побледневшая супруга Иммануила Викторовича прижала ладонь ко рту, другой рукой налагая на себя крест.
