Неожиданность (СИ) - Попов Борис (книга бесплатный формат .TXT) 📗
— Так повелось, милай, с давних пор, называть образки ладанками. Почему, никто уже и не помнит. Обычно велят крестик ни в коем случае не снимать, в нем вся сила. Нет креста — нет Христа.
У тебя же расклад иной. На твоем будущем обереге крест выбит на другой стороне, и его можешь носить без другого крестика.
Я вздохнул с облегчением: теперешний крестик мне почему-то очень мешал, с непривычки что ли? Все-таки всю жизнь не носил. Может быть образок приживется получше?
— Али передумал брать, что-то задумался?
— Покупаю точно.
— В православном Храме Божьем, милай, купли-продажи нету. Христос выгнал торгующих из храма в Иерусалиме.
— Я же дам деньги!
— Это ты внесешь пожертвование на нужды церкви, а она одарит тебя освященным образком Богоматери.
— Давай так, мне без разницы.
Меня одарили, я внес, и, довольный, отошел.
Так уходить или все-таки дождаться Николая? — думал я, любуясь неподвижной большой спиной святого отца. Хотелось бы все-таки обсудить силу воздействия Оранты Панагии на людей. Вдруг он трижды перекрестился, в пояс поклонился богоматери, повернулся и размашисто зашагал ко мне.
— Пошли. Я теперь могу лечить по-настоящему, — негромко сказал Николай и пошел к выходу.
— Это как? — засеменил следом я.
— Как сильные духом лечат, — объяснил протоиерей, — которые излечивают явно смертельные болезни.
Мы вышли на Епископский Двор, полюбовались осенним заходящим солнышком, рассказали друг другу, как на кого подействовало изображение Богородицы. Сначала святой отец выслушал меня, потом изложил свою историю.
— Я немного постоял, полюбовался замечательной работой Алипия. Наш мастер иконописи, свой, русский, доморощенный, а любого византийца за пояс заткнет! А потом вроде как у тебя — ощущение тепла и ласки от близкого человека, затем приток силы и приход знания о человеческих недугах и умение их лечить. И ощущение счастья: я могу! Я умею! Теперь жизнь не буду расходовать зря — пачкать на бересте писульки о храмовых доходах и расходах, распекать подчиненных за нерадивость, совершать отпевания, крестины, венчанья и прочие требы для прихожан — на все это есть другие попы. Мое дело — исцелять! Необычайная это икона, — констатировал священник.
Солнце окончательно зашло и стремительно похолодало.
— Мне, Володь, теперь позарез с митрополитом Ефремом надо поговорить, он полжизни так лечил, как я теперь буду после похода. Может и посоветует чего. А доживет ли он до моего прихода, неизвестно — уж очень быстро силы теряет.
— А ты в него этой силы и залей, — посоветовал я, — поделись с другом. Явно ж ты теперь по-всякому подлечить горазд. Глядишь, и старость немножко придержишь, и смерть отодвинешь.
Николай сделал стойку, как шотландский сеттер, учуявший утку в камышах, а потом бросился в Епископский Дворец.
Ну все, больше я его ждать не буду в этом холодильнике. Как ни крути, а за пять минут он не управится — неопытен еще как Божественный лекарь, щегол, еще можно сказать в этом деле.
А я бойко зашагал к Богуславу. Что ж как холодно-то сегодня? Видать, дело к заморозку идет.
Дошел быстро, неласковый морозец прошибал через легкий кафтанчик. По такой погоде вальяжно и не торопясь гулять климат не располагает. А я все ускорялся и ускорялся. К воротам уже подлетел как пушечное ядро, стал остервенело стучать кулаком в калитку и орать:
— Открывайте! Скорее открывайте! Боярин Мишинич пришел!
А на улице уже стемнело, подул холодный ветерок. Открывший мне караульный с сильным запахом алкоголя пробурчал:
— Приличные бояре в такой час по домам сидят, а не по людям шляются.
Я, не слушая глупых поучений, пронесся в дом. Да, с этими переездами все южнее и южнее моя акклиматизация явно запаздывает.
В тереме меня тоже больно то не разжарило — потеплей конечно, но до хорошего как-то далеко. Побежал в свою комнату — не укутаюсь в одеяло, так хоть переоденусь.
По дороге столкнулся с дрожащим от холода в одном легком халате персом.
— Дядя, — простучал зубами водных дел мастер, — мал-мала печка топить надо!
И то! Тут же все в наших руках, не центральное отопление. Правда, истопник, наверное, давно отработал и отбыл домой, а самому искать поленницу по двору желания не было. В доме дрова вряд ли держат…
А почему вряд ли? У меня в Новгороде повар Федор поленьев на две — три растопки складировал, чтобы не шарахаться за ними рано поутру по темноте.
— Пошли в кухню, дровами разживемся.
Фаридун-остад не сразу, но понял и пошел за мной следом. В кухне варили ужин, и было очень тепло. Нас обоих перестало трясти.
Подскочил подавальщик, бойкий молодой парень.
— Чего желаете, господа?
Я поглядел на часы. До ужина еще часа два, а жрать охота неимоверно. Может я и мерз с голодухи? Или от холода так проголодался? Неважно! Я друг хозяина, одет богато, мне не откажут.
— Водки нам и закуски какой-нибудь легкой. Взвару или чего там у вас есть, чтоб запить.
— Понял! Подавать?
— Тащи!
Присели прямо в кухне — поближе к огненному печному боку было потеплей, чем в обеденном зале. Нам быстренько подали зелено вино, которое я по привычке звал водкой, и кое-какие заедки.
Эх, а перс-то, поди, мусульманин — ему вина нельзя. Ладно, на всякий случай налью, а там видно будет. Не будет пить алкоголь, значит просто так в тепле отогреется.
Еще как выпил, остад-лозоходец! Аж крякнул.
Запили, заели, завязался неспешный разговор. Сразу перешли на персидский — на русском беседа не клеилась. Познакомились. Его для краткости можно было звать Фарид. Фаридуну было тридцать пять лет, на Русь подался за длинным рублем — история более обычная для 21 века, чем для одиннадцатого. Впрочем, гастарбайтеры были, по-видимому, во все века. Особенно на Руси. То от викингов проходу не было, теперь азиаты почву прощупывают.
Здесь с работой было плоховато: Переславль еще не в степи, и тем более не в пустыне стоит, и там, где впадает речка Альта в Трубеж, воды всегда хватало. А в степи никому ничего не надо — половцам колодцы после печенегов достались, а новые рыть они не хотят. Да и соваться к ним опасно — враз в рабство продадут. Поэтому воду Фаридун искал редко, перебивался случайными заработками. Опять же соскучился по любимой жене Тахирих. В общем, пора домой!
— Фаридун, а чего ты так в тереме-то озяб? Или в своих краях кроме жары, другой погоды и не видывал?
Погоду Фарид видел всякую. В Персии, которую сейчас под себя сельджуки подмяли, конечно потеплей, чем тут, но он приехал в Переславль прошлой осенью и пережил здешнюю зиму. Можно сказать — видал виды. Но бегать по морозу в тоненьком халатике и летних чувяках ему раньше не доводилось.
Остад, оказывается, поставил у Богуслава, подаренного ему митрополитом коня, получил от боярина комнатку для ночевки и подался улаживать последние дела (церковники сорвали его с места внезапно). Когда собирался, еще припекало солнышко, поэтому оделся легко, по-летнему. А пришел незадолго до меня и тоже по изрядному холодку.
Спросил его о запрете на вино.
— В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.
Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:
Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!
Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.
Выпили по второй, и я спросил:
— А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?
Фаридун криво усмехнулся.
— В основном нас гоняют братья-мусульмане — это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.
Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.
— Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства — мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?
