Отрок. Все восемь книг (СИ) - Красницкий Евгений Сергеевич (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
— Угу… Когда муж ее кукол в печке пожег, она пошла детей в лес искать, так и сгинула.
— Правильно. Нельзя человека из выдуманного мира силком вытаскивать — добром не кончится.
— А Михайла тут причем?
— Вспомни-ка, как отец Луки Говоруна умирал.
— Так он сам все решил! Он мне тогда так и сказал: два сына в бою полегли, достойно — с оружием в руках. Третий сын в десятники вышел. Дочек замуж выдал, жену схоронил, долгов нет, хозяйство в порядке — жизнь прожита, помирать пора. Лег и через два дня помер. Чего мы не делали… Даже на слова не отзывался.
— Все верно, Корнеюшка. Вот и Михайла твой не отзывается.
— Да он же не старик еще, жить и жить!
— Да! Только жизнь ему невмоготу стала: охотятся на него — убить хотят, неправедно пролитой кровью попрекают, проклинают прилюдно. А дел ты сколько на него навалил? И ребят учи, и крепость строй, и с приказчиком о торговле думай. Он справлялся. Как умел, но справлялся, даже Сучка окоротил, даже один от пятерых отбился. Но предел-то всему есть! Ему же только четырнадцать! Посмотри на его сверстников: с девками по кустам пошастать, втихую от родителей пивка попить, воинскому делу потихоньку учиться — это по возрасту. Самое же главное — только за себя отвечать, да и то, не очень. Случись что, родители помогут.
А ты, старый дурак, что с внуком наделал? Как лошадь загнал! За полсотни ребят — отвечай, за строительство крепости — отвечай, за все прочее… Он у тебя когда последний раз отдыхал? Только, когда раненый валялся? Девка у него, хотя бы, есть? Чего молчишь?
— Кхе… Засматриваются на него, я слыхал. И не одна, только он, как-то так — без интересу.
— В четырнадцать лет, и без интересу? Корней, ты себя-то вспомни!
— У него невеста нареченная есть, только он об этом пока не знает.
— Знает! Ему Анюта рассказала.
— Тьфу! Языки ваши, бабьи…
— Ага, бабы у вас во всем виноватые. Ты лучше подумай, какую ты ему еще одну заботу навесил, кроме прочих!
— Ну, уж и заботу!
— Заботу! Представь, что Агей, покойник, тебя насильно женить бы захотел. Представил? Ну, и как?
— Кхе!
— Вот, вот! А тут все в один день: Юлька ему показала, как ухо обрезано, глаз левый сам открыть не смог, попреков и угроз наслушался, забот навалилось, и — на тебе: Осьма на него ответ за жизни баб и ребятишек навесил! Да кто ж такое выдержит? Вот он и спрятался от этой жизни — ничего не видит, ничего не слышит, лежит пластом. Нету его! Нету, значит, ни о чем думать не надо, ни о чем беспокоиться, ни за что ответ держать.
— Кхе… Так это… Настена, чего ж делать-то теперь?
— Не знаю! И других лекарок спрашивать бесполезно — тоже не знают! И Нинея не знает! Такие случаи, редко, но бывали. Ничего не действует, даже каленым железом прижигать пробовали, не чувствуют такие больные ничего! Для Михайлы сейчас это все в другом мире происходит — там, где его нет, а, значит, не с ним.
— И что, никакого средства?
— Только ждать. Может быть, сам отойдет и вернется, но… не знаю. Ему сейчас там лучше, чем здесь, зачем возвращаться?
— Он хоть слышит, что-нибудь?
— Слышит… может быть. Ты слышишь, как куры за окном квохчут? Сильно это тебя касается?
— Гм, Настена… Я правильно понял, что нужно что-то, что Михайлу заденет, заставит к этому миру обернуться?
— Правильно, Осьма, видать, не зря тебя разумником считают.
— А что это может быть?
— Ох, ну назови кого разумным, он тут же дурнем и выставится! Говорю же: не знаю!
— Не сердись, Настена, если чего не знаешь, то подумать нужно. Корней Агеич, через твои руки молодых ребят много прошло, бывают такие случаи, что они, вроде, как не в себе делаются?
— Кхе… Бывает. Новики после первого боя, почитай все дуреют. Одних трясет, другие болтливые, как сороки делаются, третьи как бы замирают — сидит такой, пень пнем, и куда-то смотрит. Рукой перед ним помашешь, а он не видит. Особенно, если ранен или напугался сильно.
— Настена, похоже это на то, что с Михайлой сделалось?
— Как сказать… не совсем, но похоже.
— Корней Агеич, а что вы с такими делаете, как в разум приводите?
— Можно оплеухой. А еще лучше, хмельного налить, чтобы до изумления надрался, утречком опохмелится и порядок. Ну, и еще… всякое…
— Корней! Чего ты жмешься, как девка? Баб вы им пьяным подкладываете, скажешь, не так?
— Так… Если найдутся, конечно, не всегда же полон бывает… А, вообще, это — первое дело от всех хворей, что телесных, что духовных. Бывает так от крови и железа осатанеешь — себя не помнишь, а тут: винца или медку хлебнул, одну-другую бабу прихватил и, как рукой сняло… Э? Настена, так ты что, хочешь Михайлу эти делом полечить?
— Четырнадцать лет, плотских утех еще не отведал…Можно попробовать.
— Кхе! Так ты что же, сама, что ли…
— Корней!!! Я тебе точно сегодня чего-нибудь отобью!
— Так для лечения же…
— Кобель облезлый! Я тебе такое лечение сейчас…
— Корней Агеич! Настена! Перестаньте! Ну, что вы, как дети малые, ей Богу! О деле бы подумали, чем лаяться!
— С ним подумаешь! Только об одном — средстве от всех болезней…
— А сама-то, небось, и рада…
— Прекратить!!!
— Осьмуха, да ты рехнулся!
— Это ты рехнулся! Внук почти бездыханный лежит, а ты с бабой… Опомнитесь!
— Кхе… Настена, о чем это мы с тобой… Что ты там говорила?
— О чем, о чем… Все о том же! Средство измыслили, спасибо Осьме — догадался тебя о новиках расспросить, теперь надо думать, как лечить будем.
— Корней Агеич, я тут человек новый, есть в Ратном женщины, которые гм… болтают-то всякое, а как на самом деле?
— Про которых болтают — это для удовольствия, а то, что нам требуется — ремесло. Ближе, чем в Турове не найдешь. Настена, Михайла так долго лежать может?
— А ты что, в Туров его везти собрался? Не выйдет. Он же не ест, не пьет, потихоньку слабеет. Какое-то время пройдет, и дышать перестанет.
— Какой Туров? Я о другом говорю. Ты только не ругайся сразу… не будешь?
— Говори уж.
— Я, вот, подумал: может, ты кого из баб научить сможешь? Я ей заплачу, и в тайности все сохраним. Только быстро нужно, парень-то, ты сама сказала, слабеть будет.
— Ох, Корней, до седых волос дожил, а ума, как у младенца. Научить… Ты взялся бы, к примеру, Осьму на дудке играть научить?
— На какой дудке? Я и сам не умею…
— То-то и оно! Я лекарка, а не… сам понимаешь. Чему я в этом деле научить могу?
— Кхе… Да кто ж вас баб поймет? Может ты по лекарскому делу об этом чего-нибудь знаешь?
— Так и ты про дудку знаешь: суй в рот, да дуй посильнее, вот и вся наука. Ладно, не мучайся, знаю я, кто нашему горю помочь сможет.
— Кто?
— А вот это, Корнеюшка, не твоего ума дело. Собирай Михайлу, да вези ко мне в дом. А там уж, моя забота: кого позвать, да как все устроить. Юльку к тебе ночевать пришлю, рано ей еще таким вещам учиться, да и за Роськой приглядеть надо. Давай-ка снаряжай телегу, а я пока с Анютой переговорю. А ты, Осьма… Я думаю, ты и сам все понял, Осмомысл, не зря ж тебя так прозвали?
Мишка очнулся от ощущения приближающегося оргазма. Финал был мощным, как в молодости, сидящая на нем в позе "Маленькая Вера" женщина, тихонько застонала. В комнате было темно, но белеющий силуэт женского тела достаточно ясно давал понять, что партнерша была отнюдь не модельных статей, да и не первой молодости.
"Где ж я ее снял? Можно подумать, что на вокзале. Тогда, куда я ездил? Ни хрена не помню, надо ж было так нажраться! С каких это пор, сэр, Вы прошмандовок на вокзалах снимать начали? М-да, докатились…".
Мишка протянул руку, чтобы включить свет, но не нащупал не только лампы, но даже и тумбочки, на которой ей полагалось быть.
"Так, еще и не дома. И куда же Вас, сэр, занесло, позвольте поинтересоваться? Запах какой-то… вроде бы сеном пахнет. За город уехал? Нет, это уже ни в какие ворота — усвистать из Питера на дачу к этой корове… Как ее зовут-то хоть?".
