Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна (бесплатные версии книг txt) 📗

Малек испытывал все возрастающее беспокойство.

Бог должен быть всемогущ. Беспомощный бог – что может быть унизительнее? Вер расхаживал по комнате и повторял вновь и вновь: «Андабат». Он повторял это слово день за днем с утра до вечера. Он был уверен, что слово это имеет какой-то очень важный смысл. Оно может разогнать тьму, и бог узрит свет. Но тьма не рассеивалась. Постепенно Логос научился видеть в темноте. Только видел он не комнату, а какое-то поле, затянутое густым зеленым туманом. Туман шевелился, его полотнища то поднимались вверх, то стлались к земле. Белые студенистые фигуры то появлялись из тумана, то вновь тонули в зеленых волнах.

Логос шел наугад.

– Андабат, – сказал Логос.

Идущий впереди обернулся. Голова его была закрыта шлемом – глухим шлемом без прорезей для глаз. Так вот для кого с утра до ночи во тьме твердил Логос одно-единственное слово «Андабат». Слова слились вместе и приняли чеканную форму шлема.

– Андабат, – повторил Логос.

Человек подался вперед, будто делал выпад. Боец. Но он лишь протягивал руку. Логос поймал его ладонь.

– Идем.

– На арену? – спросил Андабат.

Голос из-под шлема звучал глухо.

– Скорее! – сказал Логос.

– За что я буду сражаться? – спросил Андабат.

Он сильно хромал, но следовал за Логосом.

– Как всегда – исполнять желания. Или ты забыл, зачем сражаются?

– Просто так, – сказал Андабат. – Ради крови.

Поле кончилось – они стояли перед черным зевом пещеры.

– Сюда, – сказал Логос и шагнул в галерею.

И вновь ослеп. Рванулся вперед – во тьму. Андабат бежал следом.

– Сними шлем! – крикнул Логос. – сними шлем. Теперь ты видишь!

Рванулся вперед и с размаху впечатался в стену. Последнее, что услышал Логос – это слабый возглас и звук неровных шагов.

Вер лежал на полу. Голова раскалывалась. Он поднес руку ко лбу. Так и есть: набил здоровенную шишку.

– Дверь была совсем рядом, – раздался голос матери.

– Опять забыл, – Вер попытался улыбнуться. – Глупо.

Она подала ему руку:

– Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли.

– Что за капли?

– Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.

Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Да, сосед не обманул, эти капли непременно помогут.

– А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? – спросил он.

Глава XI

Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

Элий шел по Риму. Город был пуст – ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролете арки Септимия Севера. Занималось утро – розовые облака исчиркали небо над Эсквилином. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же черными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галереях базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нес дальше – на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесет вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы – печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер и уже настоящий бумажный ураган несся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.

Элий силился закричать, но не мог – он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…

И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вдох может оказаться последним. Элий ощупал шею – она все еще болела – и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего – это не госпиталь Нисибиса – он много раз бывал там и помнил маленькие его палаты. Это не Нисибис – с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Не щетину, которая колет ладони, а именно бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», – попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…

Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А здесь он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.

Ветер пустыни…

Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух – он вдыхал его когда-то.

Пустыня…

Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.

Пустыня…

Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он – пленник, другого объяснения быть не могло…

Когда Элий вновь открыл глаза, то увидел, что в изножьи его кровати кто-то сидит. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.

– Так плохо? – спросил Элий, решив, что в бреду ему привиделся огромный зверь.

– Не особенно хорошо, – отвечал тигр человеческим голосом почти весело – видимо замешательство римлянина его забавляло.

– Я умру? Моя рана смертельна?

– Ты не умираешь от смертельных ран, римлянин. Твоя душа накрепко пришита к твоему телу. Так что выздоравливай – тебе еще не суждено умереть.

Слова тигра, умеющего разговаривать человеческим голосом не особенно успокоили Элия. «Это я, я… я же знаю, что не могу умереть, и тигр знает… но почему тигр? В зверинце видел когда-то, в детстве… на арене Колизея на детских представлениях дрессированные тигры часто прыгали через огненные кольца…»