Седьмая часть тьмы - Щепетнев Василий Павлович (лучшие книги без регистрации .txt) 📗

— Ее, наверное, на граммофон записали, речь. Услышим, думаю. И синема — хроника…

— Консервированные новости, — принц закрыл сак. — Ты иди, что тебе меня ждать. Я, может, совсем эту ночь спать не стану. Значит, проявить пластины следует до завтрашнего полудня?

— Чем скорее, тем лучше. Раствор для проявления я приготовил, он двойного действия — сразу и фиксирует. На десять минут нужно погрузить пластинку.

— Я помню, Константин, спасибо, — принц составил точную, по пунктам, инструкцию для себя, Много, много на небе звезд. И места много для черных, невидимых. Опять же, пылевые туманности…

— Реактивов хватит на двадцать дюжин. Экономить бессмысленно, даже и в сухом виде храниться долго не сможет — месяц максимум.

— Месяц — срок большой. Ну, хорошо. Ты порыбачь, отдохни, думаю, сейчас здесь куда безопаснее, чем в столицах.

— Безопаснее?

— Ты, похоже, и позабыл, что идет война.

— Я не совсем вас понимаю, Петр Александрович, война войной, но — столицы? У Коминтерна практически нет воздушного флота, и бомбежек больше не боятся самые опасливые старушки.

— То старушки. Члены государственного совета покинули Москву, тебе это ни о чем не говорит?

Вот они, телефонные переговоры.

— Не в первый раз.

— Да? Когда же ещё совет радовал москвичей своим отсутствием?

— Ну, кажется…

— Четыре года назад, во время рейда Красной Армады.

— Но ведь с тех пор воздушный флот Коминтерна так и не сумел восстановиться. Чего же бояться сейчас?

Принц посмотрел, словно раздумывая — говорить, нет, затем все-таки сказал:

— Принято решение — выполнить союзнические обязательства перед Японией и начать войну против Соединенных Штатов Северной Америки. В самое ближайшее время. Возможно, в ближайшие сутки.

Константин ошеломленно смотрел на Петра Александровича. Оснований сомневаться в правдивости слов принца не было ни малейших, но опять воевать на два фронта? Покончили, насколько это вообще возможно, с гоминдановским Китаем, а теперь — Америка?

— Такие пироги, Константин.

Если принц прибегал к простонародным оборотам, значит сердится не на шутку. Причины веские: мало того, что царская семья фактически отстранена от правления, вчерашние охотнорядцы объявлены солью нации и упразднены политические свободы, перечеркнув Манифест Николая Второго, так извольте получить новую войну.

— Возможны налеты?

— Воздушный флот американцев не чета германскому. Последние конструкции цеппелинов летят на высоте пятнадцати верст, поди, достань. Твои маски, конечно, штука неплохая, но если они распылят над Москвой тысячу пудов своего нового газа, спасет разве водолазный скафандр.

— Я не понимаю, дядюшка, как вы можете заниматься вашей астрономией, когда…

— Когда что, Константин? Я живу, вернее, доживаю отпущенный мне срок. Режима не принимаю, не поддерживаю, войну не люблю. Сижу здесь, в глуши. Участвовать в заговорах? Увольте. Заговорщиков хватает и без меня, но менять одну свору на другую? Страна больна, согласен, но следует предоставить процессу развиваться естественным путем. Достанет сил России — выздоровеет, нет — пал Рим, пала Византия, знать, и наш черед. Так что позволь мне заниматься вечным, — свою тираду принц произнес не гневно, скорее удрученно, противореча сам себе. Явно подавлен.

— Я… Я ничего.

— Хорошо, оставим. Может быть, обойдется грозными заявлениями, — но видно было, что принц говорит это без надежды, просто из правил приличия. Соломинка утопающему.

— Я пойду, Петр Александрович.

— Да, поздно, поздно… — принц рассеянно играл ручкой сака. Торопится проводить свои эксперименты. Константин позавидовал: увлеченность отвлекала от многого.

Было действительно поздно, луна, показываясь в просветах облаков, превращала английский парк дворца в декорацию какой-ибудь любовной грезы — признания, вздохи, объятия, жаль, соловьи в сентябре не поют. Никто не поет, даже деревенские петухи смотрят свои глупые птичьи сны.

Куранты на башне отбили одиннадцать часов. В провинции, особенно в провинции патриархальной, укладывались рано, это в Москве, в Питере разгар светской жизни. Константин немного побродил по саду, но луна норовила укрыться за тучей надолго, и пришлось идти к себе, в «свитские номера».

Его встретила «Песня Сольвейг», фройлян Лотта музицировала в гостиной. Играла она, восполняя пробелы техники душой, что это значило, Константин не понимал, но так было принято говорить, когда не хотели обижать исполнителя. Да и откуда техника? Нет ни учителя, ни ценителей. Инструмент, впрочем, был хороший, и поддерживался в приличном состоянии, что редкость в нынешние времена. Баронесса приветствовала его любезным наклоном головы, а Лотта, прекратив играть, поздоровалась, как это стало модным, по-мужски крепко пожав руку (и при этом очаровательно покраснев). Видно, кто-то донес сюда из столиц плоды эмансипации.

— Вам, наверное, мешает музыка?

— Нисколько, напротив, очень приятно.

Он из вежливости посидел четверть часика, а потом, пожелав спокойной ночи, поднялся к себе. Действительно, дом был выстроен отменно, и в своих комнатах рояля почти не было слышно. За письменным столом Ипатыч поставил старый «ремингтон» и стопку бумаги. Совсем как в прежние времена, когда он мнил себя талантливым литератором, писал помногу, по роману за лето, издал четыре. Первый раскупили, второй заметила критика, а один маститый, а, главное, любимый писатель прилюдно похвалил, но третий и четвертый провалились совершенно. Тогда он был молод и легко принял решение — если не лучший, то никакой.

Константин сел, несколько раз ударил по клавишам. Подавались они с трудом, западая. Надобно почистить, смазать. Где-то был и другой, с латинским шрифтом, он печатал на нем рефераты, взятые на лето, когда учился в Кембридже. Химик пересилил литератора. Не ту машинку поставил Ипатыч. Или он выбрал не тот путь? Вечер располагал к философским размышлениям: луна, отдаленные звуки рояля и… Он заглянул в шкапик: так и есть, шотландский виски, его любимый сорт. Ночной колпак, чтобы слаще спалось. Из окна был виден дворец. Пару раз, уже после смерти Карла, принц предлагал ему жить там, но Константин отказывался, а потом больше и не предлагали. Ему и здесь неплохо. Не то, чтобы было неловко перед принцессой, она ему благоволила, вероятно, в память о сыне, с Карлом они были близкими друзьями, какими бывают только в юности, искренними и бескорыстными, но — зачем? Тогда еще у принца была идея официально усыновить Константина, в этом не было бы ничего удивительного, собственные его родители давно умерли — отец во время англо-бурской войны, волонтер, воевал на стороне англичан, что было странно, сочувствовали бурам, мать — во время покушения на великого князя Михаила в четырнадцатом году, адская машина, семьдесят шесть погибших, памятник в Калуге. На усыновление он не согласился, хотя знал, что настоящий его отец — принц Петр, но влезать в семью через запасной вход не хотел, считал зазорным. Мы уж как-нибудь сами. Двойственность положения сопровождала всю жизнь, он привык, перестал ее замечать, а вслед за ним перестали замечать и другие. Вот разве баронесса… Пожалуй, она пришла к выводу, что он — достойная партия дочери. Нужно, нужно уезжать. Новые газы… Скафандр… Пожалуй, цветной фотографии придется подождать. Формулу газов он знал, и даже синтезировал нейтрализующий раствор. Вот если сделать его стойким, не раздражающим кожу, и пропитать одежду… Карандашом он записал идею на бумаге, вечерние идеи, ночные идеи наутро часто оказывались ерундой, вот утром и обдумает.

С новым стаканчиком виски он постоял у окна. Небо окончательно заволокло, похоже, фотографировать звезды нынче не придется, зря он разводил эмульсию, готовил пластинки, все пропадет. Ноги овевало холодом, ночами выстывало, конец сентября, и Константин чувствовал, что, как давеча, покрывается гусиной кожей. Он поспешил в постель, лег, укрылся даже с головой, но никак не мог согреться, казалось, что не от холода он мерзнет вовсе, а от чего-то иного, и не помогут ни виски, ни одеяло, ничего.