Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей (читать полную версию книги .TXT) 📗
Ждать оставалось менее суток. Если план остался без изменений, уже завтра утром казаки войдут в станицу, и там только не зевай. Нужно как-то выиграть время! Причем не только выиграть, но и оказаться один на один с Чепаем.
Когда вбежал караульный и сказал, что «там такое», Ночков не знал, о чем и думать.
— Что — «такое»? — раздраженно спросил Чепай.
— Сами посмотрите.
Командиры во главе с Чепаевым вышли на крыльцо.
Перед штабом на голой земле лежали два мертвых тела. Одно, уже остывшее, в галифе, сапогах, расхристанной гимнастерке, с автомобильным шлемом на груди и ножом в скрюченных пальцах, с буро-желтой мешаниной вместо волос, принадлежало краскому Тверитинову. Второе, в исподнем, босое, свежевыпотрошенное и еще теплое, с окровавленным камнем в руке, присутствующие не опознали. Патрульные сказали, что на воротах было написано, будто это бандит Богдан Перетрусов.
Чепай смотрел на тела и что-то бормотал под нос.
— Чего? — переспросил Петька.
— Искать, говорю! Всю станицу перерыть, вверх ушами поставить, любитесь вы конем! Тот, кто это сделал, еще здесь, разве не понятно?!
Началась суета, командиры разбежались по подразделениям, Петька помчался руководить прочесыванием, Чепай с Фимой Бронштейном склонились над телом Тверитинова, и в это время один из связистов выскочил из избы и окликнул Ночкова:
— Товарищ начштаба, радиограмма из Сломихинской.
— Что там? — Ночков вбежал в избу и встал рядом со станцией.
— Говорят, что «Руссо-балт» угнан вчера вечером. В станицу пока не возвращался.
Скроив скептическую мину, Ночков сказал:
— Кто бы сомневался.
Слегка воспрянув духом, он вышел на крыльцо и спустился к Чепаеву.
— Из Сломихинской радиограмма. Машину вчера угнали, пока не возвращалась.
Чепаев молчал. Фима Бронштейн ползал перед Тверитиновым на коленях и все пытался придать ему благородный вид.
— Надень ему шлем на голову, — сказал Ночков Фиме. — Смотреть страшно.
Фима взглянул на Чепаева. Василий Иванович кивнул. Фима встал на ноги, снял с груди друга шлем и пошел куда-то в сторону — видимо, отмыть головной убор от крови. Пола куртки распахнулась, и Чепаев увидел распоротую подкладку.
— Ты это видишь? — спросил начдив у Ночкова.
— Вижу.
— Знаешь, что это?
— Видимо, какое-то послание вез. Может, найдут, когда станицу прочешут?
— Хрена они там найдут, — сказал Чепаев. — Да и не надо. Я знаю, что там было.
— Знаешь?
— Слово в слово. Эх, Тверитинов-Тверитинов, что ж ты не мог из Сломихинской радиограмму отправить!
Чепаев опустил голову, и Ночков в бледном утреннем свете разглядел в коротко остриженных волосах седину.
Василий Иванович постоял минуту молча, потом нахлобучил папаху на затылок и снова стал самим собой — собранным, резким, целеустремленным:
— Иди в штаб, радируй в Сломихинскую, чтобы прочесывали окрестности. Может, эти идиоты все же
ломанулись в ту сторону, хотя вряд ли. Второе: передай приказ о немедленной переброске всей группы сюда, в Лбищенск. Прибыть должны не позднее восьмого числа, ясно? Знаю я Попова, собирается в час по чайной ложке. Приказы из Уральска игнорировать, посыльных задерживать всеми правдами и неправдами. Так, что еще... — Чепаев хотел подкрутить ус, но вспомнил, что вчера его пышные усы сгорели, и махнул рукой. — Ладно, это уже с Петькой решу. Дуй в штаб! Петька! Петька, любись ты конем!..
Ночков в растерянности стоял над трупами и глядел вслед Чепаеву. Перетрусов, тварь такая! Подставил! Обманул, как ребенка! Значит, Колокольников и Деревянко могут еще приехать в Сломихинскую, и тогда вообще — конец всему!
Пришел Фима, кое-как нахлобучил мокрый шлем на голову мертвому другу. Вынул из руки Тверитинова нож и вложил вместо него мятую шоколадную плитку.
Ночков на ватных ногах вернулся в штаб. Отступать было некуда — он продиктовал радиограмму Попову в Сломихинскую. Тотчас пришел ответ: принято, выдвигаемся пятого. Значит, время еще есть. Главное — контролировать поступление радиограмм.
На улице горн заиграл общее построение. Ночков выглянул в окно. Конник с горном кружил в центре площади и трубил почти без перерыва.
— Эй, чего шумишь? — Ночков вышел на крыльцо.
— Приказано шуметь — вот и шумлю, — ответил горнист и снова затрубил.
Ночков дождался перерыва и снова спросил:
— Кем приказано?
— Начальником дивизии.
— Общий сбор? На площади?
— Так точно!
Ночков снова задумался и пробормотал себе под нос:
— Что ты опять задумал, мерзавец?
Перетрусов
— Зовут-то тебя как? — спросил Богдан.
— В книжке записано — Семен Бумбараш.
— А по-настоящему?
— Не скажу.
— Че? — не понял Богдан.
— Через плечо, — ответил «казачок» слишком дерзко для безоружного человека. — Думаешь, если ты такой душегуб, то я тебя испугаюсь?
Они остановились в узком проходе меж двумя хлевами. Пахло навозом, вдоль стен густо разросся бурьян, лопухи и крапива.
— С чего вдруг так осмелел? — беззлобно спросил Богдан.
— Ас того. Сейчас пойду к Чепаеву и все, как есть, ему расскажу.
— А как есть?
— А так. Что ты бандит и головорез, а я к нему от самой Астрахани пробираюсь.
— С казаками?
— Хоть бы и с казаками. Тебе-то зачем знать?
— Мне все равно, а вот Чепаю интересно будет, что ты за фраер такой и откуда выпал посреди степи.
— Чепаев — не ты, он не упырь, своего сразу узнает.
— Так и я в тебе своего узнал, выходит, ты тоже упырь, — улыбнулся Богдан.
— Я людей не убивал.
— А Чепаев убивал, да еще и тысячами.
— Он врагов убивал!
— Я тоже врагов.
У «казачка» даже дыхание перехватило от такой риторики.
— Ты!.. Да как ты смеешь!
— Ну, ладно, ладно. Придешь ты к Чепаю, скажешь — я свой, возьми меня, Чепай, к себе, буржуев бить. А Чепай тебя примет, за стол посадит, скажет: как же тебя зовут? И что ты ему ответишь?
Где-то невдалеке горнист сыграл общее построение.
— Что надо, то и отвечу.
— Значит, правду скажешь? — спросил Богдан.
— Правду.
— А он тебя спросит: откуда же у тебя документы Семена Бумбараша? Знаешь ли ты, что Семен
Бумбараш пропал, когда защищал обоз от бандитов? Мы-то думали, Семена схватили, живьем в землю закопали. А ты, видимо, видел, как Семена в землю закопали, вот и решил с него, мертвого, форму снять.
«Казачок» смотрел на Богдана с отвращением, будто на дохлую кошку.
— Живьем?! Ты человека живьем закопал?
— Я же бандит, душегуб. Мне положено, — Богдан сделал вид, что брезгливость «казачка» его не задевает.
— К стенке тебе положено встать, ирод, — сплюнул «казачок».
— А сам? Сам чистенький, да? — зашипел Перетрусов. — Думаешь, сбежал с хутора, увел коня — и все?
«Казачок» смотрел, ничего не понимая. Горн продолжал надрываться. Земля начала гудеть от топота ног и копыт.
— Что, не понимаешь? — у Богдана от ярости задергалась щека. — Ты-то сбежал, а они вместе с нами остались. Ты думал, что им все с рук сойдет, да? Думал, за такое прощают?
— За что?
— За предательство! Их предупреждали — сидите тихо, и все нормально будет. А они решили, что слишком умные. Вот и получили! И ты в этом виноват! Ты!
— Что ты сделал? — спросил «казачок». Он уже понял, о каком хуторе идет речь.
— Я?! Я сделал?! Нет, я ничего не сделал. Я только проучил. А сделал — ты.
— Ты их убил, — понял «казачок».
— Не я!
— Чтоб ты сдох, ирод, — «казачок» повернулся спиной и пошел прочь.
— Стой! — закричал Богдан. — Стой, это ты виноват!
Горн надрывался, уже не переставая. «Казачок» шел на этот хриплый требовательный звук и совсем не обращал внимания на Богдана.
— Стой, говорю! — голос Богдана сорвался на визг, и он неожиданно для себя разревелся. — Стой! Это не я! Я не мог! Я не ирод! Я не хотел! Это не я!
Он упал на колени и зарыдал так сильно, как не ревел даже в детстве.
