Филарет - Патриарх Московский (СИ) - Шелест Михаил Васильевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗
1 — 1552 год.
2 — Часослов — церковная книга.
3 — Азбуковик — букварь.
Глава 2
— Понимаю, деда. Тогда я не знаю, — пожал плачами я.
— Хоть что-то он не знает, — проворчал казначей его величества. — Ладно ты поработал, отдыхай пока. Можешь погулять по усадьбе, но далеко не уходи. Пошлю служку своего к государевым рындам, разузнать, где государь. Навроде в палатах быть должон. Спиной мается два дни. Испрошу а-у-д-и-ен-ци-и. Тьфу, прости Господи! Как ингличане повадились к государю нашему наезжать, так он стал требовать от слуг своих словеса иноземные употре, прости Господи, блять.
— Что со спиной?
— Стреляет в поясе.
— Понятно. Я тут похожу. В кузню загляну. Не погонит меня кузнец?
— Скажи, я дозволил, но к огню не лезь. Да и вообще, внутрь не заходи. Не любят оне. Всё! Побёг я сначала в казну, а потом во дворец.
— А сразу во дворец нельзя?
— Не по чину мне с рындами якшаться. Служку пошлю, разузнает.
Он чинно «побёг», выйдя из ставшей мне родной светёлки, а я положил подушку на её законное место и растянулся на лежанке.
— Может ну её, эту прогулку? — подумал я. — Вздремнуть бы…
Спина гудела от стояния у кафедры.
— Надо сделать нормальный письменный стол и кресло удобное, — продолжил я размышлять. — Помню, когда-то я мечтал поставить себе старинное бюро в кабинет. В кабинет? Какой кабинет? Нет у меня никакого кабинета. Или есть? Помню большие окна с прозрачными стёклами. Где это было? И большой стол со складывающейся крышкой и ящичками для перьев, чернил и бумаги.
Я понял, что задремал и резко дёрнулся. Нельзя спать. Надо выйти на двор. Зачем? Ах, да… Прострел!
С трудом сделав усилие, чтобы раскрыть глаза, я увидел не широкие прозрачные стёкла окон, а высокое удлинённое окно со слюдяными оконцами, вставленными в деревянные перемычки. Я в который уже раз за эту неделю сделал попытку что-то разглядеть через полупрозрачную пластину.
— Хрен там, называется, — подумал я, недовольно скривившись, и одёрнул себя. — А чем я, собственно, недоволен? В моём доме — в нашей спаленке на четверых — точно такие же окна. Узкие и совсем даже непрозрачные. И где я мог видеть широкие и прозрачные, как воздух? Только во сне, конечно, усмехнулся я и протёр кулаками глаза, успевшие за короткий сон слипнуться.
Всё хватит тут рассиживаться.
Схватив с кафедры пустую склянку, в которой ещё недавно были чернила, я заткнул её деревянной пробкой, сунул запазуху полотняной рубахи, опоясанной тонким кожаным ремешком, завязанным на хитрый узелок, и выбежал под июньское солнышко.
— Ну-ка… Если двадцать пять копеек раздать пятерым э-э-э опричным воям, сколько будет у каждого?
Я посмотрел на царя снисходительно, но удержался от того же в голосе.
— Пять, государь. Это просто, — сказал я.
Иван Васильевич уже некоторое время экзаменовал меня, но дальше таблицы умножения на «пять», почему-то озадачить меня не решался.
— Можно я сам себе придумаю задачу, государь. Похоже, вы меня жалеете.
Царь посмотрел на нахмурившегося Михаила Головина и, увидев, что тот кивнул, пожал плечами и сказал:
— Давай сам.
— Казна выдала сотнику для выдачи награды за сражение пятьсот копеек.
— Московских? Мало что-то… Что за сражение такое? Ежели сотня конная, то не меньше пяти тысяч.
Я улыбнулся.
— Пусть будет пять тысяч. Однако после сражения в сотне осталось э-э-э тридцать два всадника. Вопрос… Сколько денег у сотника если он «московки» поменял на «новгородки»?
— Хм… Мудрёно, — улыбнулся царь. — И сколько? Хотя нет. Расскажи, как считать будешь? Снова без счёта костьми? Только умом?
Я тоже улыбнулся.
— Да, государь. Начнём. Каждому конному воину за сражение полагалось по пятьдесят копеек, потому что пятьдесят тысяч мы делим на сотню. Правильно?
— Давай-давай, — подмигнул мне царь.
Похоже моя игра ему нравилась.
— Вот… Но конных осталось только тридцать два, поэтому пятьдесят умножаем на тридцать два.
— Что делаем? Умножаем? Это как? — сделал «стойку», подавшись вперёд, царь и тут же ойкнул.
— Э-э-э… Значит берём тридцать два раза.
— А-а-а… Так бы и говорил, — прокряхтел Иван Васильевич, морщась от боли. — Вот лихоманка бисова! Прости, Господи!
— Значит выдал сотник одну тысячу шестьсот копеек. Вычитаем их из пяти тысяч и получаем три тысячи четыреста «московок». Делим их пополам и получаем одну тысячу семьсот «новгородок». Как-то так, великий государь.
— Силё-ё-ён ты, брат. Значит ты всю «пифагорову таблицу» знаешь?
— Всю? — удивился я. — Всю её никто не знает. Она бесконечная. А до десяти знаю. Но в том то и дело, что слишком она неудобная для счёта, ведь не упомнишь всё умножение.
— Не упомнишь. Так для того счёт костями есть, — хмыкнул царь.
— А ты, государь, считаешь сам большие цифры?
Иван Васильевич смутился.
— Не особо. То не надобно мне.
— Во-о-о-т, — развёл я руками. — На костях посчитал, и буквами записал. Не ладно так.
— А как надо? — спросил царь и покачал головой. — Вот вы греки… Горазды на выдумки. Он у тебя, Михал Петрович, точно — Пифагор. Сказывай далее, отрок.
Я подошёл к счётной доске, специально принесённой для экзамена, и написал:BI.B=ДК.
— Вот — двенадцать помножить на два, получится — двадцать и четыре. Без костного счёта не посчитать. А если записать индийскими цифрами, то всё станет просто и поятно.
Я написал: 12.2=24.
— Это — десятки, это — единицы. На это указывает порядок расстановки.
Царь смотрел на доску ничего не понимая, а вот дед заинтересовался.
— Ну-ка, ну-ка, — проговорил он. — Эту цифирь я знаю. Приходил в Кафу купец из тех мест. Мы тогла с посольством там были, великий государь. Ну и торговали маленько. Вот он так записывал. Считал и писал сначала по-своему, а потом по-нашему. Сходилось. А ты, значит и это усвоил? Вот шельмец!
Дед восторженно разулыбался.
— Так ладно… Если эту цифирь вставить в таблицу Пифагора, вообще всё будет понятно. Вот…
Я написал: 1,2,3,4,5 по-горизонтали и то же самое по вертикали, а в точках пресечении цифр их произведение.
— Вот и всё. Легко, да? — спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
— Охренеть, — сказал дед.
— Тут даже ко мне, кажется, дошло, — медленно проговорил царь. — Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
— А сколько ему сейчас лет?
— Э-э-э, — задумался государь, что-то считая в уме. — Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
— Зимой восемь стукнуло.
— О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? — спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
— Так и есть, — кивнул головой я.
— Кто надоумил?
— Само пришло. Вот деда не даст солгать.
— Ховрины не лгут, — сказал дед и поправился. — Не лгут Московским царям.
— Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
— Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
— Не все так думают. Нет у нас такого понятия, — верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре⁈ Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
— Ох-о-хо… Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
— Великий государь, позволь помочь⁈ — спросил я.
— Чем ты поможешь, отрок?
— Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль… И всё лечение.
