Прорвемся, опера! (СИ) - Киров Никита (книги онлайн полностью бесплатно TXT, FB2) 📗
Вот куда киллер попал. В меня.
— Товарищ полковник! — крикнул кто-то, но перед глазами сгущался туман, и я не видел говорившего. — Павел Алексеевич! Вы ранены? Дежурный! Скорую!
— Кто? — прохрипел я, глядя вперёд. — Кто… заказал отца?
Успеть бы узнать, но Федюнин уже закатил глаза, почему-то именно это я видел ясно. А вокруг всё расплывалось.
— Павел Алексеич! Что с ним?
— Ранен! Скорую!
Не успел, а ведь было так близко. Киллер мог бы и сказать, облегчить душу перед смертью. Но он утащил эту тайну в могилу, а я уже никогда не узнаю ответа. Мне и самому осталось недолго этим мучиться.
Кто-то мне что-то кричал, но я не мог разобрать слова.
Зато в голове возникали воспоминания. Всё как в тот раз, когда капитан Филиппов меня спас в девяносто шестом, на том злополучном выезде… А сам погиб. Только дело было в грязной квартире, на кухне. Девчушка в ночнушке, которой прикрывался убийца, вопила изо всех сил, а я тогда растерялся, как и Лапин сейчас. И не помог Филиппову.
Но мой наставник знал своё дело. Он спас и меня, и ту девушку, только ему это стоило жизни.
Зато сейчас я успел. Можно сказать, хоть какой-то должок я вернул, тоже помог молодым. Пусть через поколение, но вернул. Эх… Вот бы начать все заново…
— Скорая едет? — услышал я далёкий голос. — Может, быстрее его в больницу самим увезти? Надо…
Фраза затухала, и на какое-то время стало очень тихо. Глухая, бесконечная тишина.
Но то, что говорили дальше, я услышал очень ясно:
— Нет, никуда мы не поедем! — заявил какой-то мужик. — Бензина нет, без него никуда.
— Ну так слей откуда-нибудь, — ответил ему другой человек, и вот его голос и странный выговор был мне смутно знаком. — В первый раз, что ли?
— У кого слить?
— Ну вон, у тех возьми, они уже никуда не поедут.
Я открыл глаза, но ещё не вставал. Если меня подстрелили, двигаться может быть опасно. Но они что, успели притащить меня в гараж? И как это они умудрились так быстро?
Я лежал на скамейке у стены, укрытый шинелью, а рядом, у старой служебной «шестёрки», спорили два человека, один в форме, только какой-то совсем старой, мышиного цвета, другой — очень высокий мужчина в очках, одет в потасканную кожанку.
А на стене надо мной висел какой-то древний календарь с Ельциным. Кто его сюда повесил? Рядом с ним была надпись большими буквами, но слова «Голосуй» ободрали, осталось только «…проиграешь».
В плохо освещённом гараже были и другие машины — «уазики», «шестёрки», и одна «Волга». Древность. А среди служебных тачек стояла вишнёвая «девятка» с разбитым лобовым стеклом, к которой и пошёл мужик в старой полицейской… нет, милицейской форме, держа в руках короткий шланг и канистру.
Рядом с машиной стояло ещё несколько человек, одетых так же, ещё один сидел внутри, на месте водителя. И откуда они раздобыли такую форму? Совсем старая же, такую уже много лет как не носят.
Из девятки донеслась музыка:
— Зайка моя, я твой зайчик…
— Переключи эту хрень, — потребовал кто-то.
Раздалось шипение, потом заиграла другая песня:
— Я тучи разведу руками…
Снова шипение, кто-то переключал радиоволну. В этот раз раздался голос диктора:
— … ради подписания мирного договора. Как заявил генерал Лебедь, хасавюртовские соглашения — это…
Это что, на радио вспоминают этот день в истории?
— Сергеич! — крикнул водитель в форме. — А чё это твой студент дрыхнет?
— Умотался он, почти сутки на ногах, — ответил высокий мужик, глядя на меня. Он стоял в тени, но его лица я не видел. — Вставай уже, Васильев. Пора.
Обращались явно ко мне. Странно, что раны я не чувствовал. Куда мне вообще попали? Я начал осторожно подниматься. Даже спина не болела, а я ведь каждый год мучаюсь с грыжей в пояснице. Наверное, воткнули столько обезболивающего, что я уже ничего не ощущал. Даже одышки нет.
— А чё ты вообще сам поехал, Сергеич? — водитель тем временем открыл крышку бензобака. — Тебе ваще таким заниматься не надо, пусть вон новенький один едет.
— Нет, так не пойдёт, — высокий вышел на свет. — Не нравится мне это дело. Надо самому ехать. Да и вот помрём мы все, опера старой закалки, кто молодняк-то тогда обучать будет? Натаскивать? Это тебе не баранку крутить.
Я увидел его лицо в маленьких очках и с сильно выраженными азиатскими чертами. Твою дивизию! Я узнал его… Это что, капитан Филиппов? У него мать якутка, да, поэтому его так и прозвали, Якутом.
Но… почему он жив? Его же убили на моих глазах… Но когда? В какой день? Столько лет ведь прошло. Стоп! Я что в прошлом? Неужели именно сегодня его убьют? Но если жив он, то значит, ещё жив отец… и остальные. От осознания этого сердце радостно забилось.
— Ну что, студент? — капитан подмигнул мне. — Поехали. Подстрахуешь меня, напарничек…
Глава 2
Это всё было как внезапный удар молотком по голове. А я знаю, о чём говорю, однажды довелось получить по башке на вызове.
Только что я, полковник Павел Алексеевич Васильев, начальник управления уголовного розыска УВД города Верхнереченска, схватил пулю из ПМ, а потом вдруг…
Я полез во внутренний карман потёртой китайской ветровки с вставками из кожзама и достал оттуда красную корочку, еще почти новую, в глянцевой накладной обложке, видимо, купленной в каком-нибудь ларьке. Раскрыл. Так, ну это точно не Советский Союз, потому что на обложке написано: МВД России. Я снова лейтенант Пашка Васильев из отдела уголовного розыска Верхнереченского ГОВД, работаю опером в отделении по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против жизни и здоровья, в народе его прозвали — убойным. Сейчас вот сижу в прокуренной машине, которая куда-то несётся по разбитому асфальту. А за окнами проплывает Верхнереченск образца девяностых.
Хорошо, что Якут сказал, что я не спал сутки, никто не удивится, почему я так странно себя веду. Потому что у меня никак не укладывается в голове, почему я вдруг не лежу раненый в коридоре УВД, а сижу здесь, на продавленном заднем сиденье справа (потому что слева дырка, и туда никто не садится), когда-то убитый старший оперуполномоченный Филиппов разместился, как всегда, впереди, а водитель — тот Степаныч, которого я раньше знал, треплется обо всём на свете, легко перескакивая с одной темы на другую.
— … мороженого ему дали вместо получки, всю морозилку забил. Ладно бы зимой, шурин бы за окно повесил, а так пришлось морозилку включать. А она много мотает на счётчике. Но он-то говорит — продаст, так потом свет вырубили на трое суток, и всё растаяло! Прикинь, Сергеич! — Степаныч с расстроенным видом стукнул по рулю.
— М-м-м, — только и отозвался неразговорчивый Якут.
— И собрали они эту массу в кастрюлю, говорят, спроси у своих, может, кто купит по весу, ложкой есть будет. А кто купит-то? Там окорочка раньше лежали, ножки Буша, всё мороженое ими провоняло! Прикинь, да!
То ли я умер, то ли нет. И даже не спросишь у народа, не поймут, решат, что у меня поехала крыша. Я посмотрел в окно, едва узнавая город. Здесь ещё нет торговых центров, улицы не утыканы экранами с рекламой, но зато деревья ещё не спилили. Сейчас осень, листья жёлтые. На разбитом асфальте много ям, заполненных дождевой водой, Степаныч пёр прямо через них, не объезжая, отчего меня сильно подбрасывало. Я даже в потолок упирался руками.
Но это мой город, я всё равно его вспомнил. Двигались мы по улице Ленина, проехали мимо памятника вождю. Машины вокруг, в основном, старые отечественные, но иногда встречались иномарки, в большинстве своём — узнаваемые япошки восьмидесятых и начала девяностых годов.
Пробок нет, но возле рынка столпотворение, как раз начиналась торговля, жители окрестных деревень и посёлков привозили в город выращенное на своих грядках и огородах. Кто торговал внутри, а кто прямо возле ворот, например, бабушки. Не видно из машины, что именно они продавали, но там наверняка сигареты поштучно и жареные семечки, которые отмеривали стаканчиком. Полный или половина.
