Битвы за корону. Три Федора - Елманов Валерий Иванович (список книг .TXT) 📗
Теперь на свое подворье. Подъезжая к нему, я задрал голову, недоуменно вглядываясь в неописуемую красоту, возвышавшуюся впереди. Искрившиеся на солнце белоснежные стены какого-то терема словно вынырнули из сказки. Спросить, чье, не успел – вовремя дошло: мое.
Не зря мы с Остафием Чарой целых три вечера вбухали на обсуждение проекта. Ничего тот не забыл, ничего не упустил из заказанного мною. А ведь поначалу упирался, спорил. Ни к чему здоровенные окна делать, да и двойные рамы тоже! А двери зачем чуть ли не в сажень?! Однако в конечном итоге сделал, как я и хотел. Вон и просторные гульбища с перилами, то бишь открытые террасы на втором и третьем этаже, и башенка. Форма крыши повсюду разная – тут шатром, здесь бочкой, а там остроконечный шпиль. А резьба по камню на фронтонах какая! Но главное – все строение в целом выглядело легко, воздушно, словно и не каменное. Ой и славный ученик у Федора Коня. Полностью соответствуя своей фамилии, воздвиг он не палаты – чародейский терем-теремок.
Со временем было не ахти, но я не удержался, забежал вовнутрь, оглядев практически полностью готовую трапезную. В ней было непривычно светло из-за больших окон. Полы населили согласно моего заказа, паркетные, или, как тут говорят, кирпичом, причем не абы как, а в шахматном порядке. Здоровенная печь выложена рельефной изразцовой плиткой, любо-дорого глядеть. Швы меж ними практически не видны, чуть-чуть если специально приглядываться, а искусно подогнанный узор покрывает всю печь, как ковром, единым рисунком. С потолка свисает здоровенное позолоченное паникадило, то бишь люстра на тридцать три свечи.
А что у нас наверху? Я направился к лестнице, но Багульник меня предупредил, что туда еще рано заглядывать, пару недель погодить придется. Не готово там.
– Я и без того с упреждением старался, – виновато пояснил он, – но рассчитывали-то к Троицыному дню завершить, ан вишь ты когда прикатил.
– Ничего, – весело хлопнул я его по плечу. – Обождем.
Встрявший в разговор Короб посетовал, что запросто обошлись и вдвое меньшей деньгой, ежели…. Но я не слушал его. Порядочным министрам финансов положено ворчать на непомерные расходы, это как водится. Ничего. Зато теремом залюбуешься. А серебро – дело наживное. Авось рулетка в «Золотом колесе» продолжает крутиться, ежедневно вовлекая в свой водоворот и утягивая в бездонные сундуки панские монеты – талеры, злотые, флорины, цехины, гульдены, соверены, песо, экю….
Но в хорошем настроении я пребывал недолго. Испортили. Я ведь, исходя из родственного долга, не преминул нанести визит будущей теще в Воскресенский монастырь. Она-то и расстаралась, вывалив на меня свои проблемы. Впрочем, не свои – общие, сообщив о том, что у Федора с Мариной все гораздо серьезнее, чем мне подумалось. Три недели назад он бухнулся в ноги к матушке, прося ее благословения на свадебку. И самое неприятное – Мария Григорьевна его дала. Да, не в тот день, уламывал он ее чуть ли не неделю, но проку с того – уговорил, добился своего.
– Упрямилась, что есть мочи, – скорбно поджав губы, рассказывала она. – Поначалу чаяла тебя дождаться, да вместях его урезонить. И так с ним, и эдак. Ну на кой ляд ему распечатанная занадобилась, да к тому ж вдовица? Не зря сказывают, пей вино, да не брагу; люби девку, а не бабу. Может и хорош соболек, да измят. К тому ж и дите скинула – это как? А вдруг она вовсе рожать негожа? Ан нет, заладил одно – люблю и никаких. И в слезы. А тут Романов заглянул. Да не один, с Семеном Никитичем Годуновым. И оба наперебой бают: «Ты, де, в глазоньки его загляни – больно шалые они у него. Не иначе, как она его обворожила. Потому лучше благослови подобру-поздорову. Не то гляди, перегнешь палку – переломишь. Как бы худа над собой не учинил». Ну я и…. благословила, – мрачно подытожила она.
Одно хорошо – отсрочка у меня имелась, притом немалая. Когда Мария Григорьевна давала согласие, она специально напомнила сыночку про срок траура Марины. Мол, год ждать придется, ибо ранее на него дозволения от церкви не получить. Здесь на Руси ко вдовам действительно жесткие требования – похлеще, чем к детям усопших родителей. А за год успеем не раз и не два исхитриться и изобличить Мнишковну.
Я вновь взбодрился, но рано. Федор, зайдя в царские покои, не утерпев, первым делом принялся выяснять у Марины, как было дело с сотнями, и, переговорив с нею, радостный, рванул ко мне на подворье. Мол, поинтересовался, кому она сказывала про мой отъезд и….
– Стоп, – перебил я его. – А хочешь, я сам тебе расскажу дальнейшее?
И выложил опешившему парню, как Марина вначале отнекивалась, что никому ни единым словцом, и как после второго вопроса Годунова, «вспомнила». Мол, и впрямь состоялся у нее разговор с батюшкой. Да надо ж тому случиться, запамятовала она предупредить его держать оные слова в тайне. А уж как она огорчилась, узнав, к какой беде оно могло привести….
Я правильно вычислил – Федор слушал меня, открывши рот от удивления, а под конец, не сдержавшись, ахнул:
– Неужто видение у тебя приключилось?!
– Нет, простая логика, – отрезал я.
– Она и вправду горевала о содеянном, – подхватил Годунов, продолжив мой рассказ. – Да столь шибко…. Чуть не заплакала, бедная, – и он…. попросил не серчать на нее. Мол, дело прошлое, да и худа от того не приключилось, чего уж теперь.
Я немного поколебался, но делать нечего, и нехотя кивнул, а он, просияв, вывалил очередную «радостную» новость. Оказывается, едва он получил от матери благословение, как на следующий день отправился к патриарху и упросил Игнатия освободить полячку от обязательного срока траура. Получается, мы с ним наши свадебки можем сыграть одновременно аж до Троицыного дня.
Выпалив это, Федор обиженно уставился на меня:
– А ты ровно и не рад тому?
Я сделал глубокий вдох, удерживая в себе рвущееся наружу слова, подтверждающие мое безмерное ликование, и спокойно ответил:
– Очень рад. А молчу, потому что…. в зобу дыханье сперло.
Поверил. Успокоился. Хотел сказать что-то еще, но я перебил его. Жаждая повидать Ксению до пира, я деликатно пригласил его прогуляться вместе со мной до Запасного дворца. Зачем – он понял влет, но… заупрямился и сурово заметил мне:
– Не след тебе до свадебки.
– Так ведь в твоем присутствии, – напомнил я.
– Все одно: негоже, – набычился он. – Сам припомни, яко ты старательно с Мариной Юрьевной обычаи дедовские чтил, – и он с легким вызовом в голосе задиристо осведомился: – Али моя сестрица хужее московской царицы?
Я чуть не засмеялся – настолько забавным выглядело сравнение. Русская белая лебедушка и ощипанная польская воробьиха. Но вопрос не риторический – Федор явно ждал ответа – аж дыхание затаил. Я пожал плечами. Ну и как ответить, не обидя горькой правдой юного влюбленного? Но нашелся:
– Для меня твоя сестрица краше всех в мире.
– То-то, – проворчал Годунов и... облегченно вздохнул.
Такое ощущение, что он ожидал и в то же время боялся услышать нечто иное. Странно, очень странно. И о чем еще он хочет, но не осмеливается меня спросить? А ведь хочет – по лицу видно. Но я не стал подталкивать, вместо этого повторив свою просьбу о свидании.
– Не след ей до свадебки видеться ни с кем из мужеского пола, – последовал прежний ответ.
– И со мной?
– Особливо с тобой, – отрезал он. – Негоже невесте до венца с женихом встречаться. Обычай у нас такой на Руси. Сам ведаешь, – но, смягчившись, пояснил, что Ксения на пиру сможет меня повидать, пройдя по тайной галерейке к Грановитой палате. Правда, через решетку, но видно хорошо. Он сам мальцом там побывал, знает.
Мне припомнилось кое-что из…. Нет, не из Филатова, посерьезнее, из Алексея Константиновича Толстого. У меня приятель в МГУ за одной юной актрисой ухлестывал, вот и таскал меня постоянно на спектакли с ее участием, а их немного было, и все поставлены по историческим пьесам Толстого. И пока он с ней не расстался, мы с ним успели побывать на каждой раз пять, не меньше. Вот оттуда и хотелось процитировать:
