Смело мы в бой пойдем… - Авраменко Александр Михайлович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
— Ясно, товарищ Блюмкин.
— Учтите, что это высокое доверие, когда такое архиважное дело поручают именно вам и вашему отряду.
— Учту, товарищ Блюмкин. Только не маловато ли нас будет? Всего триста человек.
— Подкрепление уже в пути, товарищ Ковалёв. Подойдут два отряда самообороны и рота солдат из Бадаевских казарм. Проверенные товарищи. Помогут.
— Товарищ Блюмкин, разрешите идти?
— Идите. Товарищи будут ждать вас возле телеграфа.
— Спасибо, товарищ Блюмкин…
Скомандовал Алексей, и пошли красногвардейцы на смертный бой, контру уничтожать, не желающей свободу трудящимся дать. Идут бойцы. Гордо шагают по проспектам Петрограда, построенных на костях крестьян русских, которых царь-палач Пётр I на стройку согнал. Любили эксплуататоры по этим перспективам гулять, по косточкам замученных и казнённых на колясочках лакированных кататься. Ничего, вот победит Мировая Революция, и построим мы государство всеобщей справедливости. Каждому по труду, каждому по способностям! А буржуев эксплуататоров изведём под корень, всех, до единого!
Такие вот мысли мелькают в голове командира Ковалёва, пока отряд к Телеграфу идёт. Чувствует он, что смотрят из-за плотно закрытых штор на него глаза эксплуататорские. С ненавистью смотрят. Но ему, партийному товарищу, от их взглядов бессильных ни холодно, ни жарко. Сейчас вот выполнят задание, а потом возьмёт он своих ребят и пройдётся по Невскому, потрясёт гадов. Добро, неправедно нажитое, среди своих ребят поровну распределит. Кого потребуется — к стенке или в Неву, рыбу кормить. Заблудших — просветит партийной грамотой… Шагает Ковалёв, и становится ему от рассуждений таких хорошо. Ну что там телеграф, — думает он, — окопались души заблудшие, хорошего агитатора туда, и всё. Солдаты сами разбегутся. А дружинников… Сжимаются у него невольно кулаки при мыслях о гадах. Эксплуататоры то ещё пол беды, а вся беда вот в этих дружинах. Там люди тоже идейно подкованные, да только не такой правдой. У них на первом месте любой человек, а не только трудящийся. И государство сильное. А что такое государство как не аппарат угнетения пролетариата?…
— Товарищ Ковалёв?
— Я, товарищи.
— Вот наш мандат. Я товарищ Иселевич, а это товарищ Розмирович.
— Рад знакомству, товарищи.
— Мы тоже, товарищ Ковалёв.
— Отряд Ярославской Красной гвардии имени товарища Маркса готов к бою!
— Очень хорошо, товарищ Ковалёв. Наши отряды ждут только вас. Самокатчик уже как час донесение о вашем выступлении привёз. А вы только подошли. Не порядок.
— Учту, товарищи. Не повторится больше такое.
— Надеемся на это, товарищ Ковалёв. А теперь слушайте: вот здание Телеграфа. Захватить. Врагов Революции — не щадить! Убивайте всех, не давайте пощады никому! Надеюсь, не дрогнет рука?
— Не дрогнет, товарищи!
— Тогда вперёд. И помните, что сейчас Революция зависит от успеха вашей атаки.
— Помним, товарищи.
Окинул взглядом суровые лица бойцов Алексей Ковалёв, речь короткую, чтобы товарищей воодушевить, произнёс, а потом маузер из кобуры деревянной вытащил и крикнул:
— Вперёд, друзья! В атаку!
И побежал, чувствуя, как неудержимой лавиной бегут позади него бойцы, настоящие сознательные пролетарии… Да только не успел он и трёх шагов пробежать, как пуля эксплуататорская подлая ударила его прямо в ногу, и упал Ковалёв на булыжник. Сгоряча хотел вскочить и дальше бежать. Да вторая в плечо вошла. Больно стало до ужаса. И темнота вдруг липкая накатила. Хотел было удивиться Алексей Ковалёв, утро же, светло должно быть. Да сознание потерял. И в этом ему спасение было. Успели товарищи надёжные его вытащить из-под обстрела и к врачу верному доставить.
Дружинник Всеволод Соколов. Петроград. 1923 год
Капитан Тучабский, командир портупей-юнкера, Всеволода оставил барышень-телефонисток охранять, и в обиду не давать. Сидит Сева туча тучей в кресле у окошка. Барышни все к нему пристают, когда их по домам отпустят, где можно чаю попить, да и кушать хочется. А что Соколов сделать может? Ничего. Вот и остаётся ему у окна сидеть да проклинать свою долю несчастливую. Товарищи его позиции заняли, сейчас будут мятежников уму разуму учить, а он тут с барышнями. Стыда и позора потом не оберёшься! Всякий первокурсник будет за спиной перешёптываться, мол, вот он герой: пока соратники под пулями дрались, возле бабьих юбок отсиживался. И не объяснишь никому, что приказ такой. А ведь что по стрельбе, что по бою штыковому у Соколова верные двенадцать! Лучший на курсе был, и теперь такое… Позор!.. А барышни ничего, симпатичные… И молодые… Жаль, только сейчас такое творится, а то можно и приударить было… Стыдно, господин портупей-юнкер! Ваши друзья сейчас под пулями лежат, а вы о таком думаете… Вздохнул Соколов и в окно уставился, чуток шторку отогнул и выглянул, чтобы незаметно снаружи было. А там площадь как раз, мятежники специально в эту комнату барышень согнали. Если штурмовать начнут, так чтобы из пушек не садили, знали, что именно здесь девчонки молодые где-то, и любой снаряд по ним попасть может. И видит тут Сева, как какой-то красный главарь в кожаной куртке обернулся к своим и маузером махнул. Заорал что-то непонятное и сыпанули за ним его бандиты, словно саранча на посевы. Тучей бегут, куда попало палят, только дзинь, стекло посыпалось. Взз-жих! Пуля свистнула мимо уха. Не растерялся юнкер, видит, барышни уже рты открыли и воздух в грудь набирают для визга всполошного и как рявкнет во весь командный голос:
— Ложись на пол, дуры-девки! Там пуля не достанет!
А для дополнения картины из винтовки своей в потолок: Ба-БАХ! Сразу легли, не разговаривая. А то, что половина из них чувств лишилась и в обмороке оказалась, так это ерунда. Сева опять к окошку прильнул, а красные уже совсем близко. Не выдержал он, прицелился в командира и выстрелил. Попал, правда, не туда, куда целили, а в ногу. Рухнул на брусчатку их главный, да в запале подняться попытался. Тут ему второй пулей и всадил юнкер вновь, пришпилил сволочь к земле. А когда следующего мятежника стал выцеливать, так Телеграф будто взорвался: сразу грянул залп, а следом и пулемёты ударили. Никто и понять ничего не успел, как половина атакующих сразу на земле оказалась, а когда уцелевшие назад побежали — встретили их недавние товарищи огнём заградительным из, двух «шошей» по звуку. Обрадовался Сева, пускай они друг друга бьют, нам легче будет. И только додумал, как дверь сзади открылась и голос такой знакомый, юнкера Никольского:
— Соколов, к командиру!..
Понурил голову портупей-юнкер и побрёл прочь из комнаты. Знает, что сейчас его продраят с песочком за то, что самовольно, без приказа стрельбу открыл. И только к двери подошёл, как вдруг всхлипнул Никольский, а из груди у него словно игла показалась. Обмяк первокурсник и вниз пополз, а за спиной у юнкера здоровая морда испитая образовалась…
Да не растерялся тут Соколов и успел сорвать с плеча винтовку. Патрон был в стволе, и он спустил курок. Удар пули, выпущенной в упор, отшвырнул мятежника прочь. Опешили тут бандиты, на секундочку буквально, да хватило этого мига маленького портупей-юнкеру, чтобы затащить Никольского внутрь и дверь захлопнуть, да ключ повернуть. А створки в комнате массивные, дубовые, такие плечом не вышибешь, таран надо. И шуму тут много будет. Стали бандиты прикладами в дверь стучать, но толку у них мало было. А пока долбились, словно дятлы тупоклювые, успел Соколов обойму в винтовке сменить, да Никольскому пакет санитарный к ране приложить, и барышням его поручить. Одна у них бойкая оказалась, курсы милосердные успела закончить, сразу та барышня вокруг раненого захлопотала. А Всеволод винтовку Никольского подобрал и проверил, да рядом с собой поставил. Потом вздохнул, перекрестился и давай стрелять прямо через дверь. Одну обойму выпустил, вторую, и пока перезаряжал, услыхал крик и вопли за дверью. Услыхали дружинники и на выручку подоспели. Перекололи мятежников, с чёрного хода зашедших. Всех. Но пока сам капитан Тучабский лично Всеволода Соколова по имени не назвал, до тех пор портупей-юнкер дверей не открыл и стоял наготове, чтоб в любой момент огонь открыть или в штыки кинуться… Глянул командир, глянул и Гумилёв на Соколова, ничего не сказали и ушли молча. Стоит Сева, губы кусает, чтоб не расплакаться от обиды. Да тут появился дружинник пожилой и велел юнкеру вниз идти. Вышел Всеволод в коридор, и ахнул: не зря он через дверь стрелял. Четверых положил пулями. Отборных, здоровых. Все в кожанках самооборонческих, с повязками жёлтыми. Гвардия. А сам коридор вообще, Мамаево Побоище. Всюду кровь ручьями течёт, мертвецы грудами, вперемежку наши и красные. Внутренности пораскиданы, осколки черепов, прикладами расколотых, кое-где мозги розовые, обрывки кишок человеческих. Ногой ступить некуда, чтобы не влезть во что-нибудь. Этакое. Что после человека остаётся, когда того убивают. Спускается Сева вниз, плохо ему. Мутит. Земля под ногами покачивается. Хорошо, углядел тот дружинник знакомый, беспалый, что белый парнишка совсем, вот-вот сомлеет. Подскочил. Да пощёчину ему, одну, вторую. Первое дело при таком по щекам нахлестать, сразу в себя приходишь. Очнулся Сева. Водички хлебнуть ещё дали. Совсем в себя пришёл. Выделили портупей-юнкеру позицию, как стрелку классному, и стали защитники телеграфа следующей атаки ждать… Да не дождались. Через полчаса в тылу атакующих вспыхнула яростная перестрелка, и вскоре на площадь перед зданием выехали три броневика: один «Гардфорд-Путиловец» и два «Остина». Над машинами развевалось чёрное знамя с молнией в белом круге. Это пришли на выручку рабочие Путиловского Завода, не поддавшиеся большевистской агитации. Вначале они решили держать нейтралитет, но после грабежей и насилия мятежников перешли на сторону дружинников.
