Вернувшийся к рассвету - Ясный Дмитрий (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
Моё солнышко смотрела на меня лучистыми глазами, её взгляд светился любопытством и ещё в нём волновался девятыми валами целый океан испуга за меня. Невесомо шагнув ближе, она робко взяла меня за руку и, опустив глаза, тихо спросила милую женскую глупость, чуть сжимая мои дрожащие от волнения пальцы:
— Дима, тебе не больно?
А затем, намного громче, так, что бы все-все слышали, а особенно подруга Ольга, что всё жмется к своему боксёру:
— А это ты их поймал? Этих… хулиганов!
Ответить я не успеваю. Юрка подлетает к нам маленьким смерчем и выпаливает единым духом, пытаясь одновременно говорить, крутиться вокруг нас и подхватить с травы телевизор:
— Он! Он! Димыч такой! Они идут, а он тоже, а у того нож и он как! А Димка раз ногой, раз по уху и тут физрук Тольке по уху тоже бах! И все лежат.
Резерв кислорода в его лёгких кончается, он несколько долей секунд стоит с распахнутым ртом, а потом заканчивает начатое — хватает заручку телевизор и, изогнувшись эльфийским луком, рывком поднимает его и всучивает тяжеленую бандуру в руки Наде.
— Вот! Они украли!
Я еле успеваю подхватить стремящийся к земле телеящик. Надя смотрит на меня восхищённым взглядом. Её пальчики сильно сжимают мои, а сердечко солнышка начинает биться чаще и громче и в её голосе слышится восхищение с тенью будущей заявки на полное и безраздельное владение моей душой и телом:
— Дима, ты такой смелый! Как… как….
Ей трудно подобрать определение, но на помощь к солнышку приходит физрук, нежно прижимающий к груди своё катушечное счастье:
— Как Гагарин! Настоящий мужик! Ну, станет, когда вырастет.
Физрук умолкает отступая назад и по пути, совершенно нечаянно, наступая на ногу Гнусу. Тот воет, физрук ревёт разбуженным медведем, заполошно ловя вываливающийся из объятий магнитофон, темнота распадается на голоса, мелькание лучей фонариков, мельтешение силуэтов, а у меня во рту разрывается связкой противотанковых гранат сотня лимонов. Скулы мои сводит, уши горят пылающими огнями корабельных маяков, а в голове крутится фраза физрука, разбитая на отдельные слова — «настоящий», «мужик», «когда вырастет». И вдруг я понимаю, что мне стыдно. Мне стыдно? Да, мне стыдно. Мне тошно до невозможности, противно видеть себя со стороны, этакого самовлюблённого мелкого поганца. А ведь он — я, вырасту и тогда мои сегодняшние мелкие гнусности превратятся в одну огромную подлость по отношению к моему мальчику и к себе. И чего тогда стоит моё обещание прожить его жизнь, так, что бы ни мне, ни ему не было стыдно за наше краткое пребывание в этом мире. Растёртого плевка? Или и того не удостоюсь? А ведь мне дали возможность всё изменить. Единственную и неповторимую. Невероятную, фантастическую, сказочную возможность начать всё снова, сначала, с рассвета. И прожить данную жизнь не как прошлую, истраченную, небрежно издержанную на одно лишь бесконечное зарабатывание и зарабатывание сперва денег, потом виртуальных энергоедениц, потом всего, до чего я мог дотянуться. Не жизнь равнодушного монстра, беспринципного людоеда, идущего к своей цели по головам, по мечтам, по душам людей и приведшую меня в будущем к абсолютному одиночеству и к существованию за охраняемым периметром. К жизни в клетке, пусть и золотой и с горами еды, топлива и прочего. Лучше бы я сдох тогда, когда все началось.
И что же я делаю, получив этот фантастический, сказочный шанс? Снова лезу в эту тухлую жижу и с удовольствием плескаюсь в ней, похрюкивая от самолюбования и самодовольства, от ощущения собственной крутизны. Сверхчеловек, мля! Икто я после этого? Парящая зловонием куча дерьма? Нет. От дерьма хоть польза для мух есть. А от меня…. А от меня даже запаха нет. Так, душок. Эх, всё не так. Всё не так, как надо. А как же, как же надо?!
И тут я начинаю смутно понимать, что мне надо делать, каким путем идти, что бы не чувствовать себя раздавленным плевком на дороге. Что бы моё солнышко продолжало смотреть всё таким же сияющим взглядом. Хотя бы недолго, потому что это путь предательства и смерти. А потом поняла и простила, ведь иначе не получится — слишком много в ней чистоты и света. А во мне тьмы.
А потом что-то ударяет меня по голове и земля, стремительно приближаясь, бьёт мне в лицо неожиданно твёрдыми травинками.
Глава седьмая
Трещина на потолке моей палаты напоминала мне…. Я перевёл взгляд на левую половину потолка, ближе к окну. М-да, нужно искать новое сравнение. Не пользованное. Многозначительный образ задумчивой змеи я уже использовал. И образ грустного верблюда и сурового мужика в плаще с капюшоном, с противогазом на морде, как его там? Чёрт, забыл. Ладно, пусть мужик будет безымянным.
Выйти мне, что ли, в коридор, перечитать ещё раз выцветшие листы ватмана в «Уголке здоровья»? Или пошататься по этажам корпуса, потом забраться в тупик у запасного выхода и полюбоваться на все эти жутковатые приспособления с грузами для вытяжек? Особенно меня привлекала ржавая рама Бакланского, разобранная и небрежно сваленная в углу комнаты. Все эти погнувшиеся штанги с облезлой краской, исцарапанное металлическое ложе, кронштейны, с налипшей на «барашки» паутиной, подстопники и прочее, производили на меня просто убойное впечатление. Для полного антуража не хватало ковыляющих в темноте жутких медсестёр с окровавленными скальпелями в руках, но и так было неплохо. Атмосферно. Совсем как в «SillentHil». Особенно вечером, в темноте. Прокрадешься после ужина мимо поста дежурной медсестры, заберёшься с ногами на подоконник и сидишь, в окно смотришь. А вокруг тебя мрачная обстановка дизельпанка с элементами социалистического классицизма в виде холодной настенной плитки мутного белого цвета и монументальных дверей. Внушает. Только дождя не хватает для ноток минорности. Но в начале июня дождь по вечерам идёт редко.
Так сходить прогуляться или нет? Я перевёл взгляд на часы на руке — три часа дня. Оглядел палату и сопалатников. Дед Борис гипнотизирует взглядом мой приёмник и, вцепившись в него обеими руками, насторожено поглядывает на присутствующих в палате — не претендует ли кто на его честно выпрошенное сокровище? Дяди Миша и Федя, родственнички неожиданные, свалили в курилку и, насидевшись в сумраке и выкурив по паре сигарет, скоро вернутся в палату, благоухая табачищем. Хотя нет, не скоро. После короткой беседы с Длинным они после перекура выгуливаются во внутреннем дворе корпуса и ждут ещё минут пять, что бы пижамы проветрились. Все-таки, Макс с Длинным умеют находить подход к людям. Каждый к каждому, разный к разному. Умудрились буквально на следующее утро прорваться ко мне в палату, сунулись вдвоём в палату, быстро огляделись и, не здороваясь, сволочи невоспитанные, резко прикрыли двери и растворились в коридорах корпуса. Я даже несколько растерялся от столь поспешной ретирады, но дергаться не стал и за ними в коридор не выскочил — решил подождать.
Через пятнадцать минут в палату ввалился Длинный и с довольной физиономией поставил возле моей кровати совершенно новую тумбочку. Ну, не совсем новую, но у неё была нормально закрывающаяся дверца и столешница имела всего две царапины. Макс отсутствовал дольше, но и добычу принёс познатнее — стул, новый матрац и одеяло. Судя по отсутствию крови на их руках и довольным сияющим рожам, обошлось без смертоубийства. Хотя я совершенно не представлял, как можно вырвать из рук сестры-хозяйки подобное богатство? Разве что Макс отдал все заготовленные на подкуп медсестёр шоколадки?
После замены матраца и установки добытой мебели, ещё более довольные, они уселись со мной рядом. Макс на стул, а Длинный на соседнюю, пустующую, койку.
— Здороваться-то будете, охламоны? И как вы узнали, что я здесь, в больнице?
— Здорово! Так мы к тебе….
— Привет! Мы с Длинным же….
Я поморщился, невольно потрогал закутанный в сотни слоёв бинтов затылок и попросил:
— Парни! Давайте по одному и… — я ещё раз поморщился — и говорите не так громко. Голова болит.
