Красавчик. Книга пятая. Галопом по Европам (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович (книги txt, fb2) 📗

— Тогда мы просто введём туда войска. А ещё я попрошу свою знакомую волшебницу проклясть всех ваших потомков. — Весть о колдунье, что шастает по Вене, среди князей всяких распространилась мгновенно. Дедулька побледнел слегка, и Брехт решил его дожать.

— Ваших же земель тогда никто не тронет. Скоро следующая война с Наполеоном. Можете со своей независимостью опять под раздачу попасть. А так Карл Баденский будет вашим гарантом. Сколько сейчас жителей в вашем княжестве?

— Семь с лишним тысяч, в одном Аморбахе почти тысяча человек. Это теперь столица княжества. — По лицу и не понять, то ли гордится этот князь огромным своим владением, то ли переживает, что старое, которое по чесноку, ничем не больше этого, отняли французы.

— Я дам вам сто тысяч гульденов на приобретение коров. Разводите, торгуйте сырами и мясом, богатейте. Сыры будете мне в Петербург поставлять. Все куплю, сколько пришлёте. А вашего сына могу забрать с собой в Россию, где он обязательно станет генералом. Как я, например. Протекцию перед императором я составлю ему. За то, что вы добровольно вошли в кюрфюршество его тестя, Александр, думаю, на генеральские эполеты для вашего сына вполне пойдёт. Договорились?!

Ну, куда старому немцу деться? Кто же не хочет видеть своего сына генералом. Ну и очень много коров можно купить на сто тысяч гульденов.

— Договорились.

Фух, ну, хоть одной головной болью меньше. Теперь-то эта семейка от него отстанет. Хотя, принцесса не отстанет. Да Брехт и сам не сильно против.

Осталось обработать Бетховена и ехать в Линц можно. Уж больно хороший штуцера там делает этот Перч.

Глава 16

Событие сорок четвёртое

Многие люди умирают не от своих болезней, а от лекарств.

Мольер

Маленький домик среди леса почти, точнее, это окраина небольшого поселения, но домик совсем на краю и никаких огородов, заросло все кустами и деревьями и кажется, что прямо избушка лесника какого. И тропинка полузаросшая травой. Видно, что ходят по ней, прогуливается до скамейки, с которой вид на реку Дунай чудесный открывается, композитор. И с деревни этой поблизости женщина, должно быть, еду сготовить затворнику, да тряпки постирать, приходит.

Дормез до домика не доехал. Застрял. В прямом смысле. Дорога всё сужалась и сужалась, с обеих сторон кустарником окружённая, и, наконец, почти в тропу превратилась и конному-то узковато, а тут дормез огромный.

Брехт порычал на кучера, выбравшись.

— Осип, объясни мне тупоголовому, как ты собираешься теперь из этих зарослей выбираться. Тут же нельзя развернуться, у тебя задняя скорость есть?

— Думалось, что у дома-то есть, где развернуться, — шмякнул шапку тирольскую оземь мужик. Брехт всех под местных нарядил и теперь поголовно все в этих прикольных шапочках. Пейзане, нафиг, блин. На их рожах это украшение смотрится так себе.

— Думалось. Ладно, распрягай и попытайся вытащить. Далековато пешком шкондыбать.

Пётр Христианович отодвинул задницей ветки кустов, хорошо хоть не боярышник с шиповником, и помог Василисе выйти. Кони ещё ногами топали, чувствуя, что не туда их загнали, ругались на своём конском.

— Васька, композиторы они с абсолютным слухом …

— Глухой же говорили, Пётр Христианович.

— Тьфу, на тебя, не перебивай. Композиторы, они с абсолютным слухом. Если ты снова «Отче наш» прочтёшь, то он сопоставит, то, что ты говорила в театре и сейчас. Слов не запомнил, естественно, но тональность, ритм. Поймёт, что ты то же самое говоришь, потому читай другую молитву или эту, но не с самого начала. Ферштейн?

— А можно я рецепт тогда говорить буду? — ведьмочка решила инициативу проявить.

— Нет. В молитве определённый ритм. Молитву читай. Я скажу, когда остановиться. Да, и зыркай на него зло и пренебрежительно. Будто ты барыня, а этот ирод по твоей любимой клумбе с цветами прошёлся и все цветы измял. Надо бы выпороть, но он же дурачок деревенский, не поймёт, за что порют. Дурень. Вот так и на Бетховена этого смотри.

Садом эти заросли назвать язык не поворачивался. Заросли. Это правильное слово. На паре яблонь даже небольшие яблочки имелись, и в углу слива выдавала своё присутствие жужжанием ос и запахом гниющих слив, но и на самой сливе ещё висели тёмно-синие плодики, не все ещё в траву упали. Под деревьями целые заросли молодой поросли, которую никто не убрал, и не подойдёшь, если захочешь сливой полакомиться.

Хозяин, видимо, услышал хождение во дворе и вышел на крыльцо. Не полностью слух ещё покинул господина Бетховена. Рядом тут же нарисовался его нонешний ученик Фердинанд Рис. Молодой, лет восемнадцати человек, резко отличался от учителя. В жилетке из парчи и белой рубахе, кучеряшки на голове, херувимчик такой. А вот сам маэстро был тёмен ликом, небрит, как всегда не чёсан, и с мешками под глазами. И в жилете из грубой шерстяной, какой-то самопальной ткани, с начёсом почти, непонятного грязно-серо-коричневого цвета.

— Господин князь! — Струхнул Бетховен и было от чего. Его же ссукина сына сама волшебница Василиса по-доброму попросила подстричься.

— Василиса давай, — шепнул Брехт ведьмочке.

— Господи Боже наш, во спасительном Твоем смотрении сподобивый в Кане Галилейстей честный показати брак Твоим пришествием, Сам ныне рабы Твоя яже благоволил еси сочетатися друг другу, в мире и единомыслии сохрани, — насупив брови, которыми союзна, пафосно так пропела Василиса.

Это что при бракосочетании такую читают? Выбрала блин! Рычащих ноток нет. Ну, да ладно, придётся работать и с этим материалом.

— Ты музыкант, вообще никого не боишься, что ли? Ни чёрта, ни бога. Ни даже Василисы?! — Брехту-то никто рычать не запрещал. — Тебе, смерду, русским языком было сказано постричься и помыться. Спрашивает волшебница, вообще, может, слуха тебя лишить, раз ты её не услышал. Или ты дурак просто, спрашивает Василиса Преблудная. Осёл? В осла тебя превратить хочет.

Бряк. Опять выпал в обморок Бетховен.

— А-а-а! — завопил этот пацан в кучеряшках.

— Не, вопи, а то и тебя в осла. Помоги лучше в дом отнести. — Взялся за ноги, в каких-то стоптанных-перетоптанных, не по размеру, сапогах, Пётр Христианович. — Кровать-то есть в доме?

— Ать?

— Мать. Бери под руки, понесли.

В доме царил беспорядок. Зато, почти посредине небольшой, в общем, комнаты стоял приличный такой рояль. Как его только занесли сюда. Стену, небось, разбирали. Брехт, водрузив тушка мэтра на незаправленную кровать, не спешил того в чувство приводить, прошёлся по комнате, оценивая. Тёмно-коричневый величественный инструмент от французской фирмы «Эрар». Ножки витые. Интересно смотрится. Затейники французы. Знать бы ещё хорошо это или плохо «Эрар». Брехт как-то читал, что рояли Бетховену дарили чуть не все фирмы, что эти рояли выпускали.

— Тяжёлый механизм, учитель жалуется, — пискнул из-за спины Петра Христиановича Фердинанд Рис.

— А скажи мне, Федя, из чего Людвиг наш злоупотребляет?

— Ик. А? Чего? — закрутил головой, на плойку завитой, молодой человек.

— Спрашиваю, из чего маэстро вино пьёт. Кубок, там, чаша? — Брехт читал, что у Бетховина была любимая чаша или кубок большой, отлитый из сплава олова и свинца, ещё и оттуда травился наш Людвиг ван.

Событие сорок пятое

Нет лучшего способа для создания идиотов, чем алкоголь при его продолжительном употреблении.

Эмиль Крепелин

— Почему у вас бардак такой? А, да ты и по-русски говорить не можешь. Неуч. — Брехт оглядел комнату внимательней. На самом деле красивое русское слово «бардак» никак не описывало обстановку. Это была свалка или помойка. Скорее помойка, на нотах, наваленных под столом и роялем, валились засохшие макаронины, и жирные пятна от соуса или чего-то похуже были почти на всех нотах. На этих же листах и кофейный порошок уже использованный горками присутствовал. Одежда валялась на кровати, на столе среди бумаг, на спинке стула.