Вечный лес - Сван Томас Барнет (читать книги полные .TXT) 📗

Я зашикала на него, прижав палец к губам:

– И еще с его женой и боровом. А теперь быстро в повозку, они могут проснуться.

– Можно я буду править, пока темно?

– Нельзя, даже пока темно.

– Но ведь все крестьяне спят.

– Зато не спят их сыновья и дочери. Запихнуть его в повозку было так же немыслимо трудно, как втиснуть тритона в панцирь омара. [33]

– Оставь мне дырочку, чтобы дышать, – взмолился Эвностий.

Он лежал на спине, подтянув к животу колени, подбородок был прижат к груди, а руки вытянуты по швам. Сверху я засыпала его сеном.

– У тебя над головой сена не больше, чем один фут. Надо же спрятать рога. Так что ты не задохнешься. – На уговоры времени не было. – Только не чихай, – предупредила я, стряхнув на него с вил последний пучок.

Заняв место возницы, я обратилась к волу:

– Ну, дружище, поехали в Кносс.

Вол не реагировал.

– Ну, мой хороший зверь, трогай.

Его неподвижность переходила уже в высокомерие. Из-под сена послышался какой-то странный звук, похожий на ворчание.

– Никогда раньше не слышала такого примитивного языка, – буркнула я, – он нам не ровня, хоть мы и называем его зверем.

Тем не менее повозка тронулась.

Глава XIV

Мы ехали уже три дня, питаясь лишь ежевикой, грибами и раками, которых Эвностий ловил в речках, разбухших от таявшего в горах снега.

Как-то, разыграв перед одной доверчивой крестьянкой повредившуюся умом вдову, я получила козьего молока и яиц. Пока я проделывала это, Эвностий прятался в своем укрытии из сена. Каждую ночь, когда мы останавливались на ночлег, и все мое тело мучительно болело от дневной тряски, я ела желуди, хранившиеся в мешочке, и почти не вспоминала о своем дереве. Эвностий с легкостью, свойственной лишь молодости, разгибался и, свободно растянувшись, спокойно спал под повозкой. Рога и копыта мы прикрывали сеном или заворачивали куском старого полотна, оторванного от платья, которое я позаимствовала у Хлои. В последнюю ночь перед Кноссом Эвностий выкупался в пруду и смыл с себя дорожную пыль. Пока он плавал, я стояла на берегу в зарослях папируса [34], и следила, не идет ли кто. Затем мы поменялись местами, и я окунулась в ласковую, освежающую воду, стараясь при этом не мочить волосы, чтобы они не стали опять зелеными.

Я не смею считать счастливым то время, когда лишившаяся детей Кора ждала нас в Стране Зверей, и ее напряженное бледное лицо непрестанно стояло перед нашими глазами. Но ожидание, риск, надежда – а к концу пути мы почти уверовали в успех – все это еще больше сдружило нас, как солдат, вместе подвергавшихся опасности, и породило нежность, возможную лишь между юношей и взрослой женщиной, которая могла бы быть ему матерью (а если бы они не разминулись во времени, то и возлюбленной).

Наутро четвертого дня перед нами открылся фантастический вид Кносса.

– Эвностий, – позвала я. – Мы почти приехали. Но нас не должны видеть вместе. Когда мы доберемся до рыночной площади, я уйду, а ты вылезай не сразу, дай мне хотя бы несколько минут. Ты сам сообразишь, что надо делать.

Из сена высунулась голова:

– Смотри, будто радуга опустилась на землю! – Я быстро запрятала его обратно и получше прикрыла рога:

– Пока еще нет, дурачок.

Но он был прав. Казалось, радужный город вот-вот поднимется в небо. Я закрыла на секунду глаза и вновь открыла их. Это был волшебный город, но в такую минуту нельзя было поддаваться колдовству. Чтобы сбросить с себя чары, я стала припоминать слова моего критского любовника о том, что августейшим египтянам не нравится Кносс. Улицы, вместо того чтобы расходиться прямыми линиями, извиваются. Кровельные балки торчат, будто строители, вдруг, побросав все как есть, отправились к своим возлюбленным. Плоские крыши топорщатся неуместными фронтонами. Этажи беспорядочно громоздятся один на другой, и кажется, что их пристраивали уже после того, как все работы были закончены. Маленькие голубые домишки стоят бок о бок с багряными виллами, многочисленные окна которых затянуты ярко-оранжевым пергаментом. Такое буйство красок – признак безвкусицы, считают египтяне. Где благородство серых и коричневых тонов, приятного песочного цвета пирамид? И потом, каждый строит то, что ему вздумается, – это неразумно. Где величественные храмы с пилонами [35] у входа и обелиски, вздымающиеся к небу, как древки копий?

На это критяне лишь посмеиваются, вовсе не собираясь оправдываться за свою спустившуюся на землю радугу:

– Вам кажется, что мы слишком вольно обращаемся с цветом, – взгляните на весенний луг. Неужели цветы оскорбляют ваш взгляд тем, что в каждом из них можно насчитать десятки разных тонов? Вы говорите, наши дома стоят неровно. Посмотрите на лес. Разве деревья растут рядами? Разве их ветви образуют над стволом идеальную сферу? Кроме того, не мы, а Зевс строил наш город. Когда он был еще совсем маленьким, Великая Мать сказала: «Сынок, ты не должен сидеть без дела. Спускайся с горы вниз, в долину, и построй такой город, чтобы мое сердце возликовало». Ребенок послушался и отправился в долину, взяв с собой камни с горы, глину с берега ручья, еловые бревна из леса и еще радугу с неба. В его маленькой головке не было никакого плана, но он хорошо знал, что будет строить, и всего за одно утро вырос город. И тогда Великая Мать сказала: «Но улицы в нем вовсе не прямые, они, извиваясь, бегут куда-то». На что малыш ответил: «Как ручейки», – и мать улыбнулась его словам.

– Зоэ, я думал, мы уже приехали, сейчас я чихну.

– Мы действительно приехали, – сказала я, подгоняя вола, который наконец-то научился понимать мои команды. – Я просто немного передохнула. Ну, а теперь за дело.

Из всех великих городов только Кносс не был укреплен. Крепостные стены ему заменяли корабли, носы которых украшали фигуры быков. Но, хотя в городе не было ни форта, ни ворот, ни даже стражи, за исключением гарнизона дворцовой охраны, ни одна крестьянская повозка или военная колесница не смела туда въезжать. Крестьяне торговали виноградом, оливковым маслом, дынями – всем, что созревало в данное время года, на большой открытой площадке, окруженной виноградниками и оливковыми рощами. Или же отправлялись пешком в город, чтобы купить товары, продающиеся на лотках, стоящих под холщовыми навесами, трепещущими на ветру, как бабочки, или в торговых рядах, где торговки, демонстрирующие свои обнаженные груди, были такими же развеселыми и вызывающими, как те гончарные изделия и небольшие глиняные фигурки, что они продавали. Пока крестьяне отсутствовали, никто не трогал их повозок, потому что в Кноссе, в отличие от деревень, воровства не было. Но город этот вовсе не отличался добродетелью – он потреблял немыслимое количество пива и вина и славился своими многообразными и обильными сексуальными развлечениями, но суть грехов (с точки зрения египтян), или наслаждений (с точки зрения кноссцев), заключалась в том, чтобы принимать во всем участие самому, а не отнимать что-либо от Других. Крестьяне, приехав в Кносс, забывали о своей осмотрительности и расслаблялись, окутанные братской и разной другой любовью. Конечно, они торговались, спорили о ценах, повышая голос, и даже не на шутку сердились, но чтобы украсть в Кноссе? Такого не случалось. В городе не было ни сторожевых псов, ни каких-либо других собак, там жили только египетские кошки. Они дремали на крышах или разгуливали по чисто выметенным улицам и вовсе не вспоминали о своей родине. Ведь кошки, как и критяне, больше всего ценят свободу и ненавидят всяческие правила.

Знатные дамы и господа путешествовали по извилистым улочкам на носилках, которые несли слуги или рабы, а все остальные жители ходили пешком, ведь Кносс, в отличие от громадного Вавилона, был довольно маленьким городом с маленькими зданиями, построенными специально для маленьких людей, и громоздкие повозки или грохочущие колесницы были здесь столь же неуместны, как слон в винограднике.