Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗

– Что случилось? – спросила она, подходя.

– Все встало на свои места, – сказал он очень тихо, не глядя на неё.

Захлопнул дверцу, и авто укатило. Она пошла следом. Будто надеялась, что он остановит таксомотор возле следующего перекрёстка, выскочит, кинется к ней. Нет, конечно, она не надеялась. Она просто шла куда-то. Ей казалось, что она умерла вместе с выкриком «Нет!» Марцелла. Но цочему-то она ещё могла двигаться, могла дышать, и это её удивляло. Сделала круг, вернулась к дверям клиники. Но прошла мимо вестибула и двинулась дальше. В таверне на углу выпила воды со льдом.

«Встало на свои места?» – Какие места? Чьи?

«Я поглупела», – сказала она себе.

Марцелл явно на что-то намекал, а она не могла догадаться. Ибо догадка была слишком чудовищна. И вновь она петляла по улицам, и вновь вернулась к дверям клиники. И только теперь вошла.

«Надо отослать статью Флакку, – решила она. – Сегодня. Немедленно. Я ещё успею… Может быть».

Глава IX

Игры в Северной Пальмире

Элий ходил по просторным комнатам огромного дома. Останавливался у окон, смотрел на парк с облетающими жёлтыми деревьями и неработающими фонтанами, на серое, низко висящее небо и пытался представить, что он живёт в окрестностях Рима. Но не представлялось. Рим остался в другой жизни. А он, Элий, в изгнании.

Виллу эту называли «Виллой Аполлона», потому что у входа стояла мраморная скульптура покровителя муз. Для бога Света уже привезли деревянные щиты – не сегодня-завтра мраморного красавца упрячут в деревянный саркофаг. Комнаты пустовали, каждый шаг отдавался в покоях гулким эхом. Но было тепло: дом наконец стали отапливать и подключили воду. Отремонтировали атрий, таблин, экседру. В спальнях работали маляры. В этом поместье много лет никто не жил. И вот теперь это дом Элия. Возможно, на долгие годы. И он будет жить в этом доме один. Он подумал об одиночестве как о страшном и неистребимом враге. Ведь Элий не философ и никогда не стремился к уединению. И все же… да, все же… Раз за разом одиночество его настигало, с каждой победой зверь набирал силу. И в очередном поединке все тяжелее его одолеть.

В давние времена, в эпоху Камилла, Сципионов и даже Цезаря римляне не знали, что это за божество. А если и догадывались порой, как Гай Гракх, – кольнуло в сердце, сдавило виски, – то не говорили об этом вслух и не поклонялись ему никогда. Недаром так страдали изгнанные из Рима. Они отрывались не только от базилик, храмов, терм, но и от друзей, от всех родных и близких душ, всех, кто приходил поздравить сына с совершеннолетием или посидеть вместе с обвиняемым на скамье подсудимых и поддержать своими кивками и пожатиями рук, от всех, кто утром теснился в атрии на салютациях, а вечером в триклинии возлежал с ними за столом. Житель Рима – частица живого организма. И вдруг – удар ножа, и ты – отсечённый кусок живой плоти, истекаешь кровью на берегах Понта.

А теперь одиночество так же заурядно, как авто, винтовки и кинофильмы.

Элий прошёл в триклиний. Здесь от прежнего хозяина сохранились дубовый стол и резные ложа. Хорошая добротная работа. Пришлось только заказать новые матрасы и подушки. Обивка цвета листвы кленов в начале октября. Элий присел на крайнее ложе. На столе – чашка кофе и на тарелке несколько пирогов с дичью. Квинт постарался. Незаменимый Квинт. Элий взял пирог, отломил кусок и положил на край стола в дар покровителям дома, чтобы ненароком не съесть все до конца. Старая привычка. Ненужная. Ларов больше нет.

– Хороший дом, – сказал Элий вслух. – И почти не разрушился. Как будто у него есть Лары.

– А с чего ты решил, что нет? – спросил косматый, весь поросший серой шёрсткой старичок, выходя из дальнего угла триклиния и взбираясь на ложе напротив Элия. – Это у вас там, в Риме, всякие неурядицы, а у нас все как положено: домовой, леший, овинник, банник. Все при деле. Берегут, охраняют. – Старичок взял отложенный для него кусочек и стал жевать. Даже ладошка у него поросла серыми волосками. Нестерпимо хотелось погладить такую ладошку. Элий невольно улыбнулся. – Мне тут, между прочим, без хозяев голодно было. Одно удерживало: думал, сбегу – так дом в три года сгниёт и порушится. Вот и берег изо всех сил, знал, что приедете. И мне спасибо скажете. Дом-то хорошо сработан, на годы, жалко такой разорять. Только отопление мне ваше не нравится – воздух горячий по полу и стенам снизу идёт. По мне так лучше печку сложить да изразцами украсить. И в атрии всегда зимой холодно, и со стеклянного потолка снег сгребать несподручно. А сгребать приходится, иначе в снежную зиму стекла полопаться могут. И вниз капает часто. Бр-р…

– Так ты Лар? – спросил Элий, разглядывая старичка.

– Ну, по-вашему – Лар, а по-здешнему – домовой.

– Спасибо тебе, что дом сберёг. – У Элия перехватило горло. У него есть настоящий дом и собственный маленький домашний божок. Дом для римлянина всегда больше чем жилище. Это его убежище и храм.

– Я-то сберёг, да ты, гляди, не разори. Дом хороший. Гарпоний Кар строил его сразу после войны. В те года много было мерзких коробок понаделано, потому как Руфин, учитывая обстановку в Империи, провёл в сенате закон против роскоши и обложил налогом каждую колонну. Таких уродских зданий полно в Северной Пальмире.

– В Риме их тоже хватает.

– Но Гарпоний Кар был достаточно богат, чтобы построить красивый дом и не подсчитывать, сколько придётся заплатить за колонны. А хозяйка твоя скоро прибудет? Ты не бойся, я над ней шутковать не стану.

– Нету хозяйки. – Элий опустил голову.

– Э, так не пойдёт. Без хозяйки дому нельзя. «Дом холостяка несовершенен» – это ваша римекая поговорка. Я не для того дом берег, чтобы несовершенство терпеть.

Слова домового вызвали боль. «Несовершенство» прозвучало как «уродство». В древности уродство и несчастье считалось карой богов. Тот, кто несчастен, не угоден небожителям. Горе надо прятать, от горя – очищаться. Потом люди стали терпимее, и боги смягчились. И все же в несчастьях всегда видишь кару и в первый момент непременно воскликнешь: «За что?»

– Ты – мужчина ещё не старый, женись. Неужто никого нет на примете?

– Есть…

– Так в чем дело?

– Она меня не любит.

– Вот так удивил! Не любит – так влюби. Что она любит больше всего? Конфеты, сладости, наряды? Что?

Элий на секунду задумался.

– Больше всего она любит игры. Театральные представления и гладиаторские бои.

– Так устрой ей игры. Или спектакль. Постарайся для любимой, хозяин. А уж я постараюсь, чтобы у тебя в дому всегда был уют.

– Элий, тебе прислали письмо, – сказал Квинт, заходя в триклиний и оглядываясь – проходя через атрий, он слышал голоса, а вошёл и увидел только Элия. Не рехнулся ли хозяин окончательно? Сидит один в триклинии и разговаривает сам с собой.

Элий разорвал конверт.

«Лета просит тебя прибыть в гостиницу „Европа“, в номер „L“.»

Ему казалось, что сердце его сейчас разорвётся.

Лета… Так Летиция назвалась при их первой встрече.

Хитросплетения металлических ветвей и цветов, покрытые тончайшей позолотой. Элий остановился возле решётки подъёмника. Для изгнанника в Северной Пальмире слишком много золота, мозаик, дорогих ковров, тепла, света. И времени… Но времени в любом изгнании более чем достаточно. Только время это отравленное, оно бесконечное и одновременно мгновенно проходящее. Здесь ничего не дождаться: ни подъёмника, который почему-то не желает спускаться с верхнего этажа, ни новостей, ни перемен – ничего. Элий вновь глянул на золочёную стрелку. Она упорно стояла на цифре «III». Элий открыл дверь на лестницу и стал подниматься. Квинт тащился следом.