Анизотропное шоссе [СИ] - Дмитриев Павел (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗

Только тут до меня дошла причина устроенного перфоманса. Украденный паспорт! Мой паспорт гражданина РФ! Неожиданная, прямо сказать, память на лица у товарища уголовника. Хотя, если подумать, вот попал ему в руки странный документ, да еще с деньгами, кредитками и мелочевкой типа студика, и что должен думать предводитель шпаны районного значения? Списать все на фальшивку? Это ламинированную страницу с голографиями двухглавых орлов? Цветную, напечатанную на принтере фотографию? Лазерную, не деформирующую бумагу микроперфорацию номера? А еще водяные знаки, цветопеременную краску, шикарную полиграфию с эффектом муара, металлизированную полоску пластика в купюрах? Ну уж нет! На подобную глупость даже отмороженные чекисты со Шпалерки не решились бы, и без проверки в ультрафиолете понятно: [119] нет таких технологий ни в СССР, ни у капиталистов.

Достигла ли мысль хроноаборигенов степени абстракции, допускающей путешествие во времени? Этот вопрос я успел хорошо изучить в «библиотечной» камере, поэтому ответ прост и однозначен: да! Кроме древнего, но не забытого «Янки при дворе короля Артура» и намеков Берроуза в «Марсианском цикле», есть вполне автохтонные авторы некоего «Бесцеремонного романа», [120] в котором главный герой, техник Верх-Исетского завода славного города Екатеринбурга, бежит от разрухи гражданской войны с советами мирового масштаба к Наполеону, да не просто так, а с прогрессорством в виде выигранной битвы при Ватерлоо и дальнейшего развития мартенов, швейных машинок и прочих браунингов.

Таким образом, за отгадкой дат из 21-го века далеко ходить не надо, идея доступна даже для сомнительного культурно-образовательного уровня главаря банды. Однако стоит ему хоть на минуту поверить в пришельца, как немедленно приходит мысль об очевидном приказе: «Всем, всем, всем! Из-под земли достать такого-сякого, приметы и фото прилагаются!». Чтобы потом, не торопясь, в душевной, располагающей к откровенности обстановке вытрясти из тушки все знания о будущем. Уж очень полезно в СССР наперед знать извивы линии партии. Так что готов ставить термобелье против старых кальсон, искали меня блатные с огоньком, не иначе весь свой околоток с ног на уши поставили.

Мои размышления прервал подозрительно-приценивающийся вид Михаила Федоровича. Не заставил себя ждать и закономерный вопрос:

— Давно знакомы?

— Заочно, можно сказать, обстоятельства свели, — в попытках сползти с темы я не придумал ничего лучше, как ляпнуть правду. — По всему выходит, кто-то из его шайки у меня документ из кармана вытащила важный, с фотографией и приметами. Факт страшно досадный, можно сказать, из-за отсутствия этой бумаги я в тюрьму и влетел.

— Вот как, — задумчиво покусал губу собеседник.

Оно и понятно, сложно вообразить бумагу, из-за которой какой-никакой, но авторитет станет как институтка в обморок падать. Так что мне поневоле пришлось продолжать, только нормальный контакт с опытным человеком наладился, терять его жалко — социопаты в концлагере почему-то долго не живут.

— Уж очень серьезный это документ, можно сказать, государственного значения. Но специфический и опасный. Э-э-э… Объяснить сложно, главное, использовать его для своей пользы без меня никак не выйдет. Продать невозможно, а голову потерять — легче простого.

— Однако, история, — голос Михаила Федоровича ощутимо потеплел.

Не думаю, что его полностью удовлетворили мои объяснения, но нажимать он не стал, а вместо этого обратился к существенно более важному на данный момент участнику истории, кивнув в сторону суетящихся урок:

— Ведь он, похоже, и взаправду при смерти.

Грешным делом я был уверен, что лидер шайки просто симулировал внезапную потерю жизненной энергии. Но все серьезно — чуть понервничал и выключился из реальности. Не думаю, что из-за тонкой душевной организации, скорее уж больно истончилась ниточка здоровья и воли, на которых висел подточенный криминалом организм.

Между тем, толкотня и крики в вагоне практически прекратились, установилось какое-никакое, но равновесие. Даже скудная шпанская ватажка не пыталась отвоевать себе жизненное пространство. Возможно, в уверенности достичь своего в любой момент при нужде, или же опасаясь отпора, все ж пяток не самых крупных и здоровых парней не та сила, чтоб переть буром против всего «обчества». Так или иначе, но эти смахивающие на мутантов полуобнаженные ребята занялись реально полезным на текущий момент делом — обосновались кружком отчуждения вокруг печки и сноровисто принялись добывать огонь из сваленных у стены заледенелых сучьев.

Бросилось в глаза и другое — неожиданное, но совершенно четкое разделение каторжан по классам. Никогда бы не подумал, что большинство — крестьяне. Раньше незаметно, как под шапкой-невидимкой они просачивались мимо моего взгляда в толпе заключенных. Одеты во что попало, явно как захватил арест. Прямо с поля, из-за плуга или что там еще у них есть в качестве основного средства производства, их стаскивали в уездную избушку-тюрьму, по сравнению с которой Шпалерка, как я знал по рассказам «везунчиков» — дворец, как по пайку и комфорту, так и соблюдению судебно-правовых формальностей. Врагу не пожелаешь спать по очереди из-за недостатка места, гадить в бадью и пытаться выжить на двести грамм хлеба в день без всякой поддержки с воли — безграмотным, оставшимся без кормильца женам и детям самим бы не сдохнуть, где уж тут искать «тятьку» в бюрократической пучине губернской столицы.

В звериной борьбе за нары им просто не хватило сил. Забавно, даже толстобрюхие попы или пожилые чиновники-интеллигенты, неуклюжие, лысые и полуслепые, в толкотне вагона оказались куда как проворнее и сильнее землепашцев, оттеснив последних на нижние нары, а то и под них, на пол, точнее сказать — на верную смерть. Теперь оттуда (или, правильнее сказать, с того света) можно поймать лишь робкие взгляды загнанных лошадей, с которыми «сеятели и хранители земли русской» посматривают на более сильных и оборотистых граждан СССР. И, разумеется, на меня в их числе.

Верхние полки, к моему несказанному удивлению, преимущественно занял пролетариат. Каторжане-рабочие разобрались по заводам и представляли собой хоть и совершенно пассивную, но сносно организованную и оттого опасную силу. Кроме того, большая их часть явно получала неплохие передачи с воли, так что они больше походили на отправившихся на заработки «свободных» граждан, чем зэков. Тем более что последнее не слишком противоречило фактической стороне дела — данный контингент партия и правительство держали подальше от гиблых Соловков. А так как страдающих от отсутствия знающих рук заводиков в Карелии хватает, то у работяг имеются совсем неплохие шансы вновь увидеть свои семьи.

Среднеярусная интеллигенция удивляла разнообразием типажей. Церковники, холя остатки былой дородности, тихо и кротко ненавидели всех. Контрики из бывших надменно игнорировали запуганную мелкотравчатую шелупень бумагомарателей и счетоводов. Нэпачи настороженно косились на окружающих из-за меха воротников и шапок, да покрепче прижимали к себе чемоданы с барахлом. Около самых дверей браво жался пяток нахохлившаяся парней-одногодков, явно студентов и детей высокопоставленных родителей — судя по тому, что сам начальник конвоя с извинениями: «Уж вы, ребята, не серчайте на нас: служба такая!», передал им большой кондитерский пирог и цветы. [121] Я долго пытался придумать что-то общее, то, что могло бы их всех объединить в силу, способную дать отпор накатывающей волне великого террора, но немало не преуспел.

Тем временем наши вагоны дернулись, поклацали буферами, затем тронулись, сперва неспешно, с медленным, перетряхивающим весь вагон стуком колес по бесконечным стрелкам, а потом, после сцепки с хвостом обычного пассажирского поезда и выходом на «главный ход», все быстрее и быстрее, на далекий и страшный север. Передвижная клетка дергалась и валилась из стороны в сторону, хрустела брусьями рамы, скрипела жестью обшивки, замерзшие осколки стекол играли в лучах солнца серыми алмазами, а три пары колес на подозрительно частых стыках грохотали как слабоумный барабанщик. Однако пассажиры принимали скулеж жалкой конструкции без страха, они вполне освоились на новом месте. Как по команде все зашевелились, послышались мат и смех, кто-то принялся доставать еду, другие жалкий паек, а некоторые — вполне аппетитную домашнюю снедь. Я, было, хотел последовать их примеру и даже вытащил заначенную краюху, но меня остановил Михаил Федорович: