След кроманьонца - - (электронная книга TXT) 📗
Нет, он сдался не сразу! Какое-то время он еще анализировал окружающий мир, пытался понять свое место в нем. Так, например, выяснилось, что теплые ванны после работы положены не всем, а только тем, кто занят рудными гнездами, – простые проходчики, носильщики и грузчики в правый тоннель не сворачивают. В большом зале вместе с ним спят и едят только проходчики и добытчики, а остальные занимаются этим где-то в другом месте. Кроме одежды, личного имущества ни у кого нет. Сломанную кувалду или клин можно бросить, а взамен взять новые на том же месте у подъема – там всегда лежат исправные, а поломанные заберут носильщики.
Однажды Николай обнаружил себя стоящим в углу жилого зала возле входа в наклонный тоннель, идущий вверх. По его представлениям, помещение находилось где-то рядом с поверхностью, однако ни света, ни движения воздуха по проходу не наблюдалось, а на ступеньках-лунках лежал толстый слой пыли. Ему показалось это смешным: надо же, такая большая дыра, такие удобные ступеньки, и никто ими не пользуется! Он обратился к людям:
– Почему туда никто не ходит?
– Зачем? Там же ничего нет! – ответили ему с удивлением.
Это развеселило его еще больше, и, выдернув из стены факел, он начал подниматься по проходу.
Тоннель располагался под углом градусов 45 – 40 и быстро сужался, как будто идешь внутри бутылки, приближаясь к горлышку. «Может, тут и пробка есть?» – хихикнул Николай.
Удивительно, но пробка оказалась на месте – круглый щит из связанных ремнями деревяшек.
– Гы-ы! Я вылезу, как Хоттабыч из бутылки! – пьяно замычал Николай и потрогал подбородок: борода была, но довольно короткая – до Хоттабыча далеко. Он подобрался поближе, уперся в крышку спиной и попытался разогнуть ноги, но ничего не получилось.
– Гы-ы, не открывается! – удивился он. – Но я хочу, как Хоттабыч!!
Он уперся всей силой своей невменяемости, и крышка приподнялась, сдвинулась. В лицо плеснуло холодным свежим воздухом.
– Я джинн! Я джинн – великий и ужасный!! – Николай переступил в следующую лунку и рывком протиснулся в щель.
Дикая боль резанула по глазам. Он вскинул руки к лицу и заклинился локтями между крышкой и краем отверстия. И слава Богу, иначе лететь бы ему вниз все восемь или десять пройденных метров!
Ему повезло: на поверхности был то ли вечер, то ли утро, и небо затянуто тучами. Будь здесь солнце, он бы, наверное, просто ослеп – сжег сетчатку глаз, беззащитно подставленную свету предельно расширенными зрачками. Кажется, вся сила наркотика, гуляющего в крови, ушла на подавление боли, и в голове просветлело: «Я на поверхности. Надо ждать, пока привыкнут глаза, надо ждать…»
Он несколько раз пытался смотреть и тут же снова зажимал глаза ладонями. Он отчаялся и замерз, но, чтобы уйти вниз, нужно было отодвинуть крышку, а для этого убрать от лица руки. В конце концов то ли зрачки сузились до нужных размеров, то ли просто наступили сумерки, но Николай смог открыть глаза.
Он открыл глаза и увидел, что здесь действительно ничего нет. Совсем ничего! Он торчит, как надгробный обелиск, посреди присыпанной снегом равнины под низким пасмурным небом.
Снег не образует сплошного покрова, из мелкого щебня поверхности кое-где торчат жидкие пучки засохшей травы. Горизонт во все стороны открыт, как бывает, когда находишься на возвышенности, а не во впадине. Зима и пустыня…
Где же? Где?! А вон там! Только в одном месте линия горизонта становится зубчатой – горы. Далекие, покрытые снегом горы.
Николаю стало невыносимо тоскливо, горько и обидно. Он отступил вниз, пригнулся, приподнял плечами крышку и поставил ее на место. Факел потух, и двигаться пришлось ощупью – спускаться в теплый, вонючий и такой… уютный мирок.
Потом ему несколько раз приходила мысль, что если запастись едой и одеждой, то…
– Остановись, Большой!
– ?
– Ты больше не пойдешь туда.
– Почему?
– Ты пойдешь со мной. Такова воля Зеленой Богини.
– Но!..
– Такова воля!
Николай уже давно забыл, что такое собственная воля, что можно не соглашаться и как-то влиять на обстоятельства. Он просто покорно побрел за кожаным коротышкой.
Они шли очень долго, и Николаю в конце концов стало скучно. Они остановились у небольшой круглой дыры, ведущей вниз. Там было довольно светло, и кожаный велел Николаю спускаться первым. Сам он за ним почему-то не последовал. Вскоре за спиной послышался шорох и скрежет – входное отверстие оказалось закрыто деревянным щитом.
Николай спустился на дно каменного мешка и огляделся: «Похоже на чье-то жилье: на полу несколько смятых шкур, низкое каменное корыто, в которое откуда-то сверху капает вода и переливается через край, в стороне у стены выдолблена яма – сортир, что ли? Странно…»
Сначала страха не было, только удивление: а где же теплая вода, ласковые руки, маленький серый шарик на узкой ладони? Потом в размякшее сознание стал пробиваться смысл всего этого: и ямы-туалета, и светильника с запасом жира на много циклов, и корыта с водой, которая никогда не кончится, и щели над полом, из которой тянет свежим воздухом.
Волна тревоги накатила и сдавила горло: «Неужели?! Почему?» Ответа не было, и тревога переросла в панику: «Выпустите меня! Не надо!! Я хочу туда, я хочу обратно!!! За что?!!» Ужас накатывал волна за волной, выжимал холодный пот из кожи: «Нет!!! Только не это!!!»
Николай всхлипнул и вытер лицо: его, конечно, не выпустят, и скоро он будет в аду. Так и случилось.
Он выл, метался, грыз руки, прыгал на стены, скреб их пальцами, бился о них головой, кричал, плакал и снова кричал…
Иногда он приходил в себя, полз на четвереньках к корыту и пил воду. Его тошнило, он снова пил, падал лицом в вонючие шкуры, и ад возвращался.
Прошли тысячи, тысячи лет…
Он открыл глаза и почувствовал, что страшно, ужасно, смертельно голоден, и где-то рядом еда. Возле светильника стояло низкое блюдо, в бульоне плавал кусок мяса. Николай лакал, как собака, давился мясом, опять глотал, захлебываясь, бульон. Потом его тошнило…
– …Разве можно сразу лишать человека Сока Жизни?! Он чуть не умер!
– Но он не умер, Младший Жрец!
– Ты почти убил его, Средний Жрец! Он же мог просто лишиться разума! Нужно быть рожденным в Царстве Богини, чтобы…
– Он не умер и не лишился разума. Не так ли, Младший? Этого не случилось, и я не могу сказать, что ты… ошибся, когда выбрал его?
– Ты не можешь сказать так, Средний Жрец! Я не ошибся!
– Хорошо. Я буду говорить с ним, когда минует… два цикла. Подготовь его.
– Я все сделаю, Средний Жрец.
– Просыпайся, Большой! Тебя хочет видеть и говорить с тобой сам…
– Я не буду ни с кем говорить! От меня воняет, я грязен!
– Хорошо, ты очистишься.
Одежда – это шанс. Остатки штанов, драная, расползающаяся куртка, ботинки – это последнее свидетельство того, что где-то есть другой мир и другая жизнь. Сапоги и кожаный фартук – это конец.
Николай тер о каменистое дно, полоскал, отжимал и снова тер свои засаленные, сопревшие тряпки. О, герои крутых боевиков, вы спасаете себя мечом, шпагой, автоматом, бластером, могучим кулаком, наконец, а вот он… Он стирает свои шмотки. У него очень болят пальцы, а они так плохо отстирываются без мыла…
– Ты знаешь, кто я, Большой?
– Да, мне сказали. Ты – Средний Жрец, ты тот, кто скоро станет Старшим.
– Тебе сказали правильно. Может быть, ты хочешь есть или пить, Большой Человек? Я буду долго рассказывать тебе о царстве Зеленой Богини.
– Я готов слушать, Средний Жрец.
Сморщенный человечек в мягком кожаном балахоне восседал на широком каменном кресле, накрытом многими слоями шкур. Он говорил медленно и монотонно. Это была не история, а сложный ветвящийся миф, многие пространные фрагменты которого звучали как текст, выученный наизусть. Некоторых слов и понятий Николай не знал, и приходилось пропускать их мимо ушей. Тем не менее во всем этом месиве духов, демонов и богов отчетливо прослеживался некий рациональный контекст, некий исторический стержень. О чем-то Николай и сам уже почти догадался, что-то было для него совсем неожиданным.
