В цель Канонир из будущего - Корчевский Юрий Григорьевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗

У них – свои фуры, палатка и отличные инструменты. У нас – кого только нет в обозе – менялы, маркитанты, купцы, а лекари – от травников до зубодеров, а вот хирургов нет. Того специалиста, кто более всего нужен в воюющей армии – нет. И не скоро будет. Насколько я помню историю, впервые всерьез взялся за медицинскую службу в армии Николай Пирогов – умелый организатор и великолепный хирург и анатом, положивший начало военно-полевой хирургии, спасший много жизней защитников Севастополя на Крымской войне, значительно опередивший свое время.

Пока не было раненых, я знакомился с инструментами, предоперационной подготовкой увечных – чем обезболивают, чем и как обеззараживают инструмент и рану. И вот здесь я очень удивился. Хваленые шведские медики лишь стерилизовали инструменты над огнем, а кожу перед операцией ничем не обрабатывали. Для меня это был шок.

Я поинтересовался, а много ли нагноений бывает?

– Хватает, – нехотя признал Якоб. – И гангрена не обходит стороной. Ампутируем руку или ногу, а если на живот перекинется – раненый умирает.

Я принялся рассказывать об инфекциях, о стерилизации инструментов, обеззараживании кожи. Якоб лишь усмехнулся:

– Если чего-то нельзя увидеть, то этого не существует. Хочешь лечить так, как привык в лапотной России, – лечи, а меня учить и рассказывать небылицы не надо.

Ну и бог с тобой. Время все поставит на свои места.

А дня через два в полевой лазарет начали поступать раненые – не один, не два – везли целыми повозками. Видимо, шли жестокие бои.

Якоб поступал по-простому: кого первого принесли, того и осматривал и лечил. Я же сделал по-другому – так, как учили в институте. Обошел фуру, быстро осмотрел раны. Самого тяжелого, с серьезными ранениями, велел положить на стол в первую очередь. Дал раненому опия, разрезал и бросил на землю мундир, тщательно обтер будущее операционное поле самогоном. Оперировал своими инструментами – я к ним привык. Закончив операцию, перевязал. Воина унесли.

Я указал на второго, затем на третьего. Дело пошло. Шведы, что привезли раненых, уже знали, что я русский, но враждебности не проявляли и слушались беспрекословно. Ледок настороженности к чужому врачу, ощущавшийся вначале, быстро таял.

Наступил полдень. Якоб бросил работу, хотя раненые еще были, вымыл руки и сказал:

– Хватит работать, пора обедать.

– А как же раненые?

– Полдня ждали, подождут еще. Я устал, хочу есть, надо немного перевести дух.

Хотя он оперировал за соседним столом, но мы оба поглядывали, что делает другой. Он – чтобы убедиться, что я умею делать, я же, в свою очередь, хотел оценить его уровень. Если я старался выполнить операцию, пытаясь сохранить руку или ногу, то Якоб обращался с ранеными более жестко – ампутировал по суставу руку или ногу, бинтовал – следующий… Э, брат-коллега, это халтура. Раненых он обработал больше, чем я, но я не отрезал ни одной руки или ноги.

Якоб вопросительно глянул на меня и ушел. Я же продолжал работу.

К тому моменту, когда сытый Якоб, довольно улыбаясь, вернулся, я закончил работу. Со стола после операции снимали последнего раненого.

– Ты так быстро справился? Очень хорошо. У нас есть повод выпить за твой первый рабочий день.

Мы прошли в его палатку. Якоб достал кувшин вина, кружки. Не спеша, за разговорами об операциях, мы его выпили.

– Пойду посмотрю раненых, – поднялся я.

Якоб сильно удивился:

– Чего их смотреть? Отрезанную ногу ведь не вернешь?

– А если осложнения, у кого-нибудь кровь не останавливается?

– Значит, так угодно Господу.

Якоб перекрестился на католический манер – двумя пальцами и слева направо.

Я все-таки пошел и осмотрел оперированных мною раненых. Меня так учили, и я всегда так делал. Это – залог раннего обнаружения осложнений, можно сказать – позволяет увидеть нарождающуюся проблему в зародыше.

Еще больше удивились раненые – у них так не было принято. Лежали они в деревянных избах, их покормили, как было положено в армии. Но вот санитара, чтобы принести воды, помочь раненому сходить в туалет – не было.

Я пошел к Якобу, просить, чтобы нам выделили одного человека по уходу за ранеными.

– Да что ты такое говоришь? Здесь армия, а не госпиталь монашек-кармелиток. Может, им еще и шлюх привезти? Даже не заикайся.

Ну и черт с тобой, пойду к начальству повыше.

Я направился к штабной избе. Часовой у двери преградил дорогу, русского языка он не знал, как и я шведского. Услышав мои препирательства, выглянул в окно офицер, что разговаривал со мной утром после пленения.

– В чем дело?

Я объяснил суть.

– Да, это неплохо. Я распоряжусь выделять каждый день по солдату для выполнения работы. Это все?

– Да.

– Меня зовут Шенберг. Спокойной ночи.

А утром все началось снова. Поговорить бы с ранеными, узнать – где сейчас идут бои, может быть – и не так далеко.

Оперировал я почти до вечера, Якоб же снова сделал обеденный перерыв. Когда я с трудом разогнул занемевшую спину, у входа раздалось осторожное покашливание.

Я обернулся. У входа в палатку стоял швед из легкораненых. Он держал в руке миску, с горкой наполненную кашей, и кувшин.

– Кушать!

Я кивнул, вымыл руки и с большим аппетитом поел. Еще бы и хлеба, но шведы его почти не употребляли. Все, теперь – спать, нет сил. Я добрел до своей постели и рухнул на матрас, набитый соломой.

Мне показалось, что ночь пролетела в одно мгновение.

С утра было затишье, раненые пока не поступали, и я пошел к реке. Надо бы и помыться, и одежонку сполоснуть. Тут же за мной пошел швед с мушкетом. Я выстирал одежды, помылся сам. Эх, в баньку бы.

Швед стоял на берегу с безразличным видом и, когда я управился с туалетом, сопроводил меня в лагерь. А может, прибить его, переодеться в его форму и – к своим? Только где эти свои? В какую сторону идти? Наткнусь на шведский патруль, а языка не знаю – повесят без разборок. У сопровождавшего меня шведа только мушкет, даже сабли нет, стало быть – из пехоты. Нет, пока повременю.

Еще два дня я работал как проклятый. Не знаю как, но, видимо, сработала солдатская «почта». Раненные в конечности просились ко мне, боясь попасть под нож к Якобу. И получалось так, что Якоб оперировал легкораненых, тогда как я – тяжелых. Он, посвистывая, ходил на обед, я же к вечеру с трудом разгибал спину. Но воины все подмечали и к концу работы всегда приносили мне горячую еду и пиво, часто добывали вино.

Как-то при встрече в лагере с Шенбергом он заметил, что я пользуюсь доверием и уважением раненых. Потом спросил:

– Война рано или поздно кончится. Почему бы тебе не поехать в Швецию? Ты хороший врач, я могу составить тебе в Стокгольме протекцию, ты будешь зарабатывать большие деньги, станешь богат и знаменит.

– Благодарю за лестные слова. Но я бы предпочел поехать туда свободным человеком, а не пленным.

– Мы потеряли в боях замок Пернов, русские сейчас под Ревелем. Дипломаты суетятся и, думаю, вскоре подпишут мирный договор. Воевать можно летом, когда тепло, и дороги позволяют передвигаться обозам и пушкам. Не за горами осень с ее дождями и непролазными дорогами. Выводы делай сам.

Несколько дней новых раненых не было, я отдыхал. Крытые фуры увезли последних раненых в тыл, на шведскую землю. Якоб снова пригласил меня в свою палатку, мы сидели и выпивали. После совместной работы, увидев мою операционную технику и сравнив результаты моего и своего лечения, он меня зауважал, стал относиться как к равному.

– Не думал, что на Руси есть достойные врачи. Я был уверен, что только в просвещенной Швеции, ну или Англии на худой конец, существует хирургическая школа. Вынужден признать, что я ошибался. Ты знаешь, война для хирурга – хорошая практика. Я родом из небольшого городка, дома меня ждет жена, дети, добротный дом. У меня есть деньги, и я мог бы открыть лечебницу, где ты в полной мере смог бы проявить свои способности. Само собой, будешь получать достойные деньги, а не работать бесплатно, как здесь. Оно и понятно, ты – пленный, на войне бывает всякое, и на твоем месте вполне бы мог оказаться и я.