Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Рассказ невестки новоявленной внимательно выслушав, гончар Ерема в недовольстве губы поджимает, виданное ли дело, на закате лета нахлебницу новую привечать. Но хоть и не рад мужик прибытию рта лишнего, но в избу пускает, да ужином стылым потчует.
— Ни слуху ни духу от сынки не было, а ныне жену брюхатую присылает. С чего бы то? — Из-за печки старушка-мать выходит, на клюку опираясь. — Ты кушай, дочка, кушай. Назад не погоним. Что ж мы звери кровь родную из дома гнать. Да только, странно то больно. — И с подозрением на Сладу, пироги уминающую, поглядывает. Девушка, науку Лютову упомнив, за живот хватается, слезами горючими заливаясь. Сначала для дела, чтоб с расспросами по отстали, а потом и взаправду рыдать начинает, себя жалея, да по любимому убиваясь. И в горе том, вся боль, что за день копилась, из души выходит. Волнами выплескиваясь, грудину рвя, сбегает тоска, слезами сердце очищая.
Старики в испуге суетливо бегают, невестку успокаивая, виданное ли дело бабу на сносях до родимчика довести, коли соседи прознают, со свету сживут, али еще паче петуха красного в дом подкинут. С трудом до лавки Сладу доведя, убаюкивают свекры добрые невестку уставшую сказками, песнями, да касаниями ласковыми. А дождавшись, когда дыхание женщины ровным станет, и сами почивать отправляются.
Странные сны Сладе снятся, будто зовет кто, разбудить пытаясь. Посреди ночи темной, она просыпается, чудится ей, что смотрит на нее кто-то глазами желтыми из угла за печкой.
— Кто здесь? — Женщина спрашивает, на ответ не надеясь. Но от стены, кизяком подбитой, тень отделяется, и вот уж у лавки, лучину запаливает женщина странная. В платье дорогом, но будто не по времени сшитом, такие еще прабабка Услады носить любила, да платком подвязанная на манер такой же, как барыни знатные под кичку свадебную вяжут, только вместо шапки рогатой по верх полотна белого на женщине венец из камней самоцветных поблескивает. Да чудной такой, от каждого камня не теплом, как бабы любят, а холодом морозным веет.
— Я здесь, Услада. Не стоит бояться, не то я зло, что для тебя опасности таит. — Пришлая косу черную через плечо перекидывает, да подолы платья, золотом вышитого, подбирая, близ Слады присаживается.
— Кто ты? — Хоть страх и не уходит, но все покойней становится. Страшит не известность, а то, что видно, уж не так ужасает. Да и чего боятся тому, кто давеча в пучине битвы страшной побывав, живым выбрался.
— Не те вопросы, ты девонька, задаешь. Неважно кто я, важней, зачем явилась. Послушай меня, милая, да подумай крепко, над тем, что сказано. Под сердцем носишь ты, дитя богами целованное, но лишь тебе решать, какой судьба его станет. Коль выполнишь обещание пред мужем твоим названным, да супротив Ольги с чадом на руках выступишь, то может и выйдет, что Киев поклонится, да только страшна судьба правителей. Всегда найдется тот, кто хитрей да умней окажется, кто место под солнцем с ножом добивается. Война не так страшна, как победа. Ибо не одержать, а удержать важнее. Но видится мне, что не выстоишь ты, супротив Ольги. Погубишь и себя и дитя свое. Не знаешь пока, как страшно смерть ребенка своего видеть, вот и молись богу своему, что б не пришлось. Подумай о том, чего сыну желаешь. Дома мирного, детства радостного да старости тихой, али страха вечного за жизнь свою да близких? Не отвечай, не надо ответа знать мне. Держи подарочек прощальный. — На руку Сладе бусы падают. — Взденешь их, и никто не упомнит, откуда пришла, да куда делась, в чем была и как выглядела. — Сказав, исчезает ведьма, лучину погасив, да девушке спать велев.
А по утру гончар со своей старухой невестки не находят, что давеча в дом их прибыла. И вот ведь старость клятая, не могут упомнить, ни имени ее, ни внешности.
Глава 17. Киев
Лют, к столбу бечевкой накрепко привязанный, казни дожидаясь, на отца поглядывает, да жизнь свою короткую припоминает. Старика жаль, конечно, сколько пережито, да отвоевано им было, ныне же увидит, как голова сыновья по ступеням близ терема княжеского скакать будет. Да и не врагом башка дурная отнята будет, а своими же за дело гнусное. Когда волокли Люта по площади, как корову связанного, отец не глянул в сторону его, то не злило, скорей досаду вызывало. Неужто, дела княжества важней для воеводы старого, чем кровь от крови, родней которой нет?
Помнил Лют, как со Сладой прощался, да наставления давал, а потом умом уплыл в степи дальние, в каких и бывать-то не приходилось. Думал помер совсем, когда ведения садов прекрасных, да чувство полета его захлестнули, ан нет, не время. Очнулся уже, когда к Киеву подъезжали. Его! Сына воеводы великого, как медведя дикого, что на потеху детворе выставляют, везли меж домов града стольного в клетке из прутьев ивовых. Думал Лют в миг тот, что хуже стыда быть не может, да опять ошибся. Ныне вообще, как баран к убою приготовленный, к столбу позорному привязанный смерть ожидает. Через частокол, что площадь от толпы любопытной отрезает, ребятня выглядывает, да камнями и грязью в Люта кидаются. Но любые мученья конец свой имеют. К сыну воеводы освобождение в лице Святослава является. Держит княжич в руке меч, кровью обагренный, и не хочет Лют думать о том, чья голова только, что от тела отделилась.
— Здравствуй, сын человека великого. — Святослав взор орлиный на Люта направляет.
— И тебе здравствовать, потомок Рюрика. — Нет желанья у Люта вежество вспоминать, да пред сыном Ольгиным раскланиваться.
— Осмелел ты нынче, али смерти не боишься? — Князь любопытство проявляет, беседе странной лад дружеский давая.
— Пугает то, что не пришло пока, а что пред очи явилось, уже не страшит. — Смеется Лют, весельем странным, что больше юродивым свойственно, да как знать, может, повредился умом сын воеводы, коли стоит ныне у столба позорного.
— Смел ты, сын человека великого, да упрям не в меру. — Не понять серчает княжич, аль напротив смелости дивится.
— Коль ишак ишаком родился, никто винить его не может, в том, что он летать не умеет. — Лют улыбается, чувствуя, как толчками горячими кровь в голову бьет, остатки страха вместе с разумом унося. Быть может с ума сойти и есть благость, богами дарованная. А что? Глупцам нет дела до мира того, что извне от них находится.
— Отца твоего я видал, так он на осла не шибко похож, видать в матушку уродился?
Рычит Лют, на слова княжича серчая, да ответить нечем.
— Полно тебе, повеселились и будет. — Святослав вновь серьезен становится. — Умер Улеб, рукой моей казненный, но пред смертью за тебя просил больно. Не могу я брату кровному в посмертие отказывать, потому жизнь твою сберегу, да только какой ей быть, от тебя ныне зависит. Либо помощь мне окажешь в поиске бабы одной, за то волю получишь и от службы отстраненным не станешь. Либо и дальше ишаком рядись, да в темнице крысам байки сказывай. Коль захочешь с жизнью проститься, так и знай, что не выйдет. Покуда жив я буду, тебе сдохнуть не позволю.
Ясно Люту какую бабу Святославу надобно, коль от бремени разрешилась, то сама и не нужна будет, а дитя неразумное на смерть отправят. Коли скажет Лют, где Усладу искать, то отпустят его, Святослав слово держит. Да только сможет ли сын воеводы жить с бременем тем, что на душу ложится? Коль не скажет, то жить ему долго, да горестно в казематах, где солнца луч ни проникает. Коль боги смилуются, издохнет ранее, чем скаженным станет.
— Не могу я княжич помочь тебе, не ведаю. Скорей всего сгинула в пучине морской, когда от нападения вашего отбивались. Я то духом слаб оказался, как понял, что не выйти с победой, в воду кинулся, берега ища. А женщина Улеба, до конца близ него стояла, видно подле него смерть свою и встретила. — Тяжело решение то, что принято, и скорей неверно оно, чем праведно. Но слов назад не воротишь, а то, что сказано держать требуется, а коль слово свое предал, разве можешь мужем зваться?
— Твой то выбор, Лют. — Святослав плечами пожимает. Ему давеча доложили, что не было на корабле бабы никакой, ни брюхатой, ни без бремени, а значит врет сын воеводы, жену князя своего покрывая. — И без тебя девка найдется, много ли пузатых по деревням без мужа мотаются? А вот лгать не стоило. Не один бой ты подле Улеба прошел и ни разу не дрогнул. Сколько раз ради него на лезвии ножа оказывался, но ни разу не бросил. Ныне же, испугался? С чего вдруг?
