Свободная территория России (СИ) - Богданов Александр Алексеевич (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Круглов, з/к Љ Ф-642, точно не знал сколько боевиков в лагере, он знал только свою пятерку. Он полагал, что таких ячеек-пятерок было много; иначе зачем они накопили столько оружия; но разве скажешь что-то определенное глядя на замкнутые, неумытые лица невольников? Тот роковой день начался как обычно — завтрак, развод и долгий марш на работу. Ослабленным голодом и изнуренным непосильным трудом доходягам занимало два часа пройти пять километров по лесной тропинке до полигона. B широкой каменистой долине между двумя безлесными кряжами, 12 часов подряд узники рыхлили ломами и набирали лопатами в тачки золотоносную породу, которую затем откатывали и сваливали на транспортёрную ленту. Двигающаяся на роликах лента должна быть тяжело нагруженной, иначе дневной план по промывке золота не будет выполнен и бригада не получит достаточно хлеба. За этим следил бригадир и зычно покрикивал, «Навались, ребятки!», когда замечал, что лента шла порожняком. Круглов страдал больше всех. Никто не хотел работать с ним в паре, над ним все подтрунивали; он понимал, что вкалывать наравне с другими уже не может. Силы покидали его. Удары кайлом по скальному грунту отдавались в его мозгу, с трудом удерживал он ручки тележки; когда ее катил, колесо вихлялось по трапу, неимоверные усилия требовались, чтобы удержать ее в равновесии; Круглов чувствовал, что выдыхается. Только вчера он приходил в амбулаторию и умолял фельдшера дать ему хоть один день отдыха. Заметив на деснах и на ногах его признаки цинги, эскулап заявил, «Не пьёшь стланик, потому похудел. В стланике витамин Ц содержится. Он от всего лечит и везде растет. Пойди, набери, поправишься. Олени, медведи и волки в лесу его жрут, а ты что хуже?» И фельдшер с превосходством похлопал з/к по его тощему плечу. Силы покидали Круглова с каждым днем, но желание отомстить властям за свою разрушенную, испоганенную жизнь не ослабевало. Когда же настанет этот день? Он отчаянно ждал восстания, но оно все не начиналось. Вкатывая тачку в гору, он почувствовал себя особенно плохо: сердце заколотилось как бешеное, закружилась голова, свет померк в глазах, рассудок помутился. Он проковылял ещё несколько шагов, колесо соскочило на грунт, руки его разжались и с ненавистью оттолкнули тачку. «Довольно!» утробным голосом вскричал он и стрелой помчался в старый забой, там где был оружейный тайник. Его oтчаянный порыв привлек внимание других. Случилось небывалое, раб бросил работу и протестовал! Его товарищи по несчастью застыли как вкопанные, их челюсти отвисли, с изумлением глазели они на дерзкого ослушника. «Ишь какой прыткий,» прокомментировал его рывок бригадир. «А говорил, что недоедает. Ужо всыплю ему по первое число, как вернется.» Нагибаясь и помогая себе руками, Круглов энергично взобрался по откосу и пропал в черной дыре тоннеля, откуда вынырнул через минуту преображенным. Он стоял на пороге пещеры с винтовкой в руке, оглядывая мир, который ему предстояло освободить! Все рабское спало с него, глаза его сияли, тело наполнилось силой, вечно сгорбленная спина распрямилась! Он поднял винтовку над собой и помахал ею, как бы приветствуя тех, кто снизу с немым восхищением смотрел на него. «Это восстание! Восстание началось!» пронеслось в толпе; некоторые из них — посвященные — понеслись туда, где стоял ликующий Круглов. В мгновение ока все 50 винтовок были розданы и заключенные бросились на охрану. До самого последнего момента вохровцы не замечали презренных рабов. Часть оцепления, размещенная ближе к шахте, находилась на вершине гребня. Оттуда охранники не могли видеть входа в забой и радостного Круглова. Остальная часть охранной роты, расположенная на противоположной стороне полигона, заметив непорядок, выпустила несколько очередей в непокорных, не причинивших им много вреда. Сопротивление было быстро сломлено: перепуганные густотой винтовочных выстрелов вохровцы запросили пощады, их сослуживцы на другой стороне бежали в сопки; те кто не успел лежали в лужах крови, их оружие перешло в руки народа.
Восстание — какое это емкое слово… Оно означает последний порыв отчаявшейся личности, оно означает отказ от себя, оно означает рывок из беспредельной глубины безнадежности. Рабы, идущие на смертельный штурм, как на праздник, да еще с винтовками в руках — неизмеримая сила. Они заставляют хозяев трепетать, сомневаться и искать уступок. У рабов отняли все, тем самым сделав их сильнее самых сильных. Теперь им нечего терять. Они больше не боятся своих угнетателей.
Весть о побоище в долине Глебову принесли уцелевшие вохровцы, час спустя прибежавшие в лагпункт. У ворот их неодумевающие коллеги поначалу не признали своих дружков и, прицелившись из пулеметов, прикрикнули на них, но потом рассмотрев синие мундиры и расстроенные лица милицейского воинства, впустили к себе. Заслышав плохую новость на вахту прибежало лагерное начальство. Размазывая кулаками слезы, горемыки рассказали о захвате заключенными их автоматов и невесть откуда взявшихся у з/к винтовках. Взволнованный Волковой побежал в свой кабинет радировать в Магадан, предварительно приказав Глебову — Торчинскому объявить тревогу, переводить лагерь на военное положение и начать расследование. По пути в казарму охранной роты Глебов призадумался. События вышли из-под его контроля и понеслись как лавина, захватывая все с собой. Преждевременно, непредсказуемо и во вред идее. Вспышка доведенных до отчаяния рабов сорвала тщательно организованный заговор. Что делать? Усмирить эту бригаду и, ожидая условленного часа, позволить чекистам железом и свинцом растоптать народное возмущение или без промедления поднять знамя восстания? Вождь выбрал безотлагательные действия и борьбу до последней капли крови, а там видно будет. «Может быть,» надеялся он, «заслышав о мятеже, поднимутся наши соседи? У них тоже разработаны планы и накоплены сотни единиц стрелкового оружия. Тогда это будет серьезная война.» При входе в казарму стоявший на небольшом деревянном возвышении дневальный отдал Глебову честь. Большое помещение было залито солнечным светом. Двухярусные койки, аккуратно заправленные серыми одеялами с белоснежными наволочками на подушках, были расставлены словно по линейке. Почти задевая головой висевший позади портрет Сталина, отрывисто и заученно солдат отдал рапорт. «Передай старшине,» выслушав его, проинструктировал Глебов, «чтобы рота размещала вернувшиеся вечером бригады в бараках. Приказ командира — не выпускать заключенных до утра. 6-ую бригаду не ждать. В лагерь они не вернутся и останутся ночевать в лесу. Запомнил?» «Так точно, тов. майор!» гаркнул дневальный. «Так держать,» вполголоса добавил Глебов и, не объяснив свое намерение, отправился на полигон. До вахты было недалеко. «Опасно, тов. Торчинский,» отпирая калитку, остерег его веснушчатый часовой и долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом. Было позднее утро короткого северного лета. По сторонам натоптанной глинистой дороги зеленел бурьян. Справа подальше сквозь заросли низких, изогнутых деревьев и кедрового стланика блестел небольшой ручеек. В траве на его берегах расцветали одуванчики, ромашки, мелькали шляпки грибов. Воздух был наполнен гомоном птиц. Среди гусиных стай мелькали рябчики, дрозды и пеночки. Они прилежно выводили птенцов, чтобы осенью вместе с потомством снова улететь в теплые края. Дорога привела его в долину. Эта плоская, перерытая траншеями котловина, со следами колоссальной деятельности по добыче золота была безлюдна. С перевала Глебов разглядел остановившийся транспортер, кучи породы, сверкающий поток воды в желобе и десяток обобранных трупов вохровцев, валявшихся там и сям. Осматриваясь кругом, он подошел к шлюзу промывочного агрегата. Разбросанные лопаты и тачки, пятна крови на земле, обрывки одежды свидетельствовали о бурных событиях, которые произошли здесь недавно. Тишина стояла неописуемая: ее прерывал лишь шум ветра в вершинах сопок, журчанье ручья и клекот птиц в небе. Краем глаза Глебов уловил движение и обернулся. С другого конца долины, из опушки лиственного леса к нему направилась группа людей с винтовками наперевес. Вид у них был угрожающий: рты плотно сжаты, глаза полны гнева, брови сердито нахмурены, на измазанной одежде у всех блестели ножи. Глебов спокойно ждал, пока они приблизятся. Они остановились в десяти шагах, разглядывая пришедшего. «Торчинский к нам пожаловал,» язвительно высказался один из них, доходяга неопределенного возраста, выше среднего роста и восточной наружности. «На разведку пришел, гад!» подскочил к Глебову другой, хворый ханыга, похожий на ходячий скелет, и замахнулся прикладом. «Покончить нас собираешься?!» загудела ватага. Вождь легко вырвал винтовку из рук обессилевшего человека. «Торчинский — мое ненастоящее имя. На самом деле я ваш друг. Это я спрятал в забое винтовки для вас, чтобы вы подняли восстание. Где Круглов и Пилипенко? Позовите их. Они меня знают.» «Врешь ты все, коммуняка,» выступил вперед высокий, темноволосый горняк. Мощные бугрящиеся мышцы угадывались под его ватником. «Ты Пилипенко,» парировал Глебов. «Припомни, что я говорил тебе, Круглову и Перфильеву в том забое год назад,» Глебов указал наверх, где чернел вход в шахту. «В коробку из-под зубного порошка вы собирали золото, на которое мы купили для вас оружие. Ты не мог видеть меня тогда, я был в темноте. Верно?» Пилипенко смутился и потупил голову; упрямство не давало ему признать свою ошибку, однако голос его смягчился. «Перфильев сейчас на другой шахте, а Круглова больше нет,» молвил он басом. «Убили в бою?» «Нет, умер от радости,» со скупой слезой рассказывал украинец. «Сердце у него изношенное было. Так сильно суетился, что сжег себя за один час. Побледнел, ойкнул и повалился мертвый.» «Уже отпели, закопали и крест поставили,» сказал кто-то из задних рядов. Наступило продолжительное молчание. «Грустно. Вы выступили слишком рано и без приказа.» «Это Круглов. Мы думали, что он знает. Так ведь?» подал голос Грицько, жилистый, невысокий земляк Пилипенко. «Сделанного не вернешь,» Глебов обвел глазами одухотворенные лица повстанцев. Они больше не были рабами; они превратились в стойких борцов. «Остается одно — рваться напролом. Я пришел вам помочь. Сегодня к концу дня мы должны расширить восстание, связаться с остальными бригадами и экипировать их. Я покажу вам, где находятся тайники с оружием. Мы раздадим винтовки всем кто желает присоединиться к нам. Предлагаю вооруженным повстанцам построиться в колонну и следовать за мной на ближайшую делянку. Это в 9-и километрах отсюда к юго-востоку.» «Блатные бузят, что с ними делать?» спросил Грицько. «Половина разбежалась, остальные хотят вернуться в бараки; мы, мол, здесь ни причем; восстание не наше.» «Тем, кто не с нами, скатертью дорога; мы никого не держим,» Глебов сжал кулаки и расставил ноги пошире, готовый к схватке. «Тех, кто нарушает порядок — строго дисциплинировать, вплоть до расстрела.» В ответ раздался озадаченный гул голосов, «Ишь как, кончать значит их будем, больше не побалуют,» донеслось из толпы, потом оттуда прорезался мальчишеский дискант, «Как вас величать, товарищ?» «Называйте меня Вождь. Называйте меня Юрий Иванович. Называйте меня товарищ. Товарищ — хорошее русское слово, правда, испохабленное большевиками.» Он одернул свой китель и прокричал, «Мы дойдем туда через два часа! В колонну по три становись!» «Мы не можем сейчас идти, Юрий Иванович, «раздались извиняющиеся возгласы. «У нас уха варится…» Глебов засмеялся. «Это очень важно. Отставить мою команду! Приступить к приему пищи! Где это?» «Да вот тут недалече.» И Глебов последовал за ними в глубину леса. На широкой травяной поляне горели костры. Из котелков, подвешенных на жердочках, валил аппетитный пар. Вокруг них расположилась вся бригада. Они сидели, лежали, гуляли, курили, болтали, но никто не гнал их на работу. Люди наслаждались покоем. Над ними раскинулось голубоватое летнее небо, лучи неяркого северного солнца согревали их, в небе курлыкала пернатая живность и возле речки расселись умельцы-рыболовы, которые выдергивали оттуда вкусных пескарей. Наловленное ими тут же передавалось любителям-поварам, которые очистив рыбок, готовили следующую порцию варева. Один из повстанцев подал Глебову консервную банку с ухой. Жесть была горячей; обжигая пальцы, он с трудом удержал емкость. Обдувая суп, Глебов через край выпил его без остатка. Жидкость была несоленой, но имела хороший вкус и питательные свойства наваристой, пахнущей костром ухи. Он почувствовал прилив сил и тут же поднялся. «Долго не засиживаться,» взглянул на свои наручные часы Вождь. «Это почему же?» встрял ширококостный, приземистый мужик со сплющенным, кривым носом. Нечесанные черные волосы спадали на его лукавые, злобные глазки. «Теперича свобода. Начальство вона без сапог голяком валяется.» Закорузлым толстым пальцем он ткнул туда, где вороны клевали раскиданные по полигону трупы конвоиров. «Свободу добыли не вы,» резко ответил Глебов. «Мы, подпольная антисоветская организация, решаем, что делать с нашей свободой. Блатные нам не нужны. Если будете мешать, народ призовет вас к порядку.» «Но, но ты не балуй! Деловой думаешь? Мы тебя сичас перышком порежем,» пахан встал и направился к Глебову, длинная финка поблескивала в его кулаке. Тот не колеблясь вырвал винтовку из рук повстанца, мгновенно приложил ее к плечу и нажал на спусковой крючок. Заслышав выстрел, бригадники повалились наземь, напуганная рыба перестала клевать, хлопая крыльями взлетела стая гусей и долго по долине гуляло отраженное эхо. Пуля попала бандиту в сердце. Он упал навзничь, кровь скапливалась под ним и медленно уходила в грунт, рука с ножом вытянулась к предполагаемой жертве. В своем последнем рывке он застыл навсегда. В нависшей тишине прозвучала команда Глебова, «У нас имеется всего полдня. Доедайте и пойдем…»
