Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович (книги полностью .txt) 📗
– Ты ему про Туркмению напомнил? – спросила Шура, – про товарищей своих?
– Нет, конечно. Такое только в кинофильмах делается, в плохих и американских. Мне некогда было красивые слова кричать. Пристрелил – и тьфу на него. Но теперь оставаться здесь ни мне, ни Кольке нельзя. Или милиция допечёт, или бандюки. Выбирай, что приятнее.
– Да и мне тут оставаться неохота, – угрюмо проговорил Платон.
– И мне, – тихонько сказала Шура. – Я знаю, Сергей грозился, что, если я в суде показания давать стану, он у меня Митрошку отберёт.
– Обломится, – успокоил Никита. – Нет такого закона.
– Я знаю, но всё равно страшно. Лучше уедемте отсюда.
– Мне тут житьё с самого начала не приглянулось, – подала голос Фектя.
– Чудные люди, – усмехнулся Платон. – Сперва поросёнка закололи, телегу нагрузили, а потом стали решать, уезжать им или малость погодить. Нет уж, снявши голову по волосам не плачут. Давайте спать ложиться, завтра до света вставать.
– Постойте, – всполошилась Фектя. – А как же Горислав Борисович? Он ведь в городе и не знает ничего…
– Что Горислав Борисович?.. – переспросил Никита. – Без нас его никто не тронет, ведь о нём, кроме нас, и вправду не знает никто. Так что он продолжит жить, как жил. Только с молоком будет швах, и не одному ему, а всей деревне.
Выезжали ранним утром, когда балованные дачники ещё спят. А всегдашних жителей в деревне Ефимки оставалось теперь пять человек: на том конце пережившая мужа Галя Березина и старики Храбровы, а на этом – бабка Нина Сергеева и племянница тётки Анны, переехавшая сюда семь лет назад. Все остальные дома, что покуда не повалились, скуплены дачниками. Теперь дачникам придётся нанимать сторожа, чтобы зимами берёг занесённую снегом деревеньку. И молоко станут покупать в автолавке, как давно уже делают в других деревнях.
Воз нагрузили чудовищный, Сказке еле сволочить. Люди пойдут пешком, а в Ефимкове поклажу придётся облегчать или докупать ещё одну лошадь. На возу ехала лишь кошка Дымка. Почуяла, серая, что хозяева навсегда уезжают, примчалась и улеглась поверх воза. И рука согнать ни у кого не поднялась.
Всё собрано, пора ехать. И есть для того верный способ: зарок, наложенный непьющим Гориславом Борисовичем.
В хорошем хозяйстве всё имеется. Случись, захворает кто – компрессы делать надо? А мухомор против прострела на чём настаивать? Платон достал початую бутылку крепчайшего самогона, купленного когда-то у Храбровых, разлил мутную влагу по кружкам.
Шурка, в жизни не пробовавшая спиртного, осторожно понюхала.
– Это пить надо?
– Надо.
– И Митрошке давать?
– Нет, Митрошка ещё не сам по себе, он покуда при матери. Ты его на руках понесёшь.
– Эх, – сказал Платон. – Хорошо жили, да не прижились.
Не морщась, сглотнул первач. Скомандовал остальным:
– Пейте, и в путь пора.
– Поехали!
Глава 6
Свою питерскую квартиру Горислав Борисович не любил. С городской жизнью у него были связаны самые неприятные воспоминания. Однокомнатная кооперативная нора на первом этаже панельного здания домом называться не могла, но зато накрепко сковала давно почужевших людей: самого Горислава Борисовича и его супругу. Куплена квартира была ещё в шестидесятые молодыми в ту пору специалистами. «Комната восемь метров – чем не семейный дом?» – стишки Асадова сыграли не последнюю роль в решении покупать квартиру, ведь там комната была ажно целых четырнадцать метров. Да ещё и кухня – по тем временам это и впрямь выглядело семейным домом.
По настоятельной просьбе молодой пары свадебные подарки родственники не покупали, а выдавали деньгами. В результате Горислав и Инга поднатужились и осилили первый взнос. А потом были пятнадцать лет каторги, когда каждая копейка на счету, потому что половина нищенских инженерских зарплат уходит на квартплату. Уравнение простое: берём отношение квартплата/зарплата – плата немедленно сокращается и остаётся квазар, пишущийся через косую чёрточку: «кварт/зар». А на квазарах, как известно, жизни нет, даже если затесались в середину лишние буквы и косые чёрточки. В особенности это верно, когда величина полученного отношения близка к единице. А у Горислава и Инги она была очень к этой единице близка.
Примерно через год после покупки оба поняли, что, кроме общей жилплощади, их ничто не связывает, но оказалось, что однокомнатный шалаш, в котором не получилось рая, совершенно невозможно разменять на что-либо, напоминающее жильё. Так и жили вместе целых двадцать лет и даже спали друг с другом, поскольку для второй кровати места не оставалось.
Хорошо ещё, что у них не было детей. Или, напротив, плохо. Случается, рождение ребёнка пробуждает в супругах остывшие чувства. «Стерпится – слюбится» – так говорят только о семьях, в которых появляются дети. Квартира порой заставляет терпеть, но никогда не может заставить полюбить.
Частенько в мыслях своих Горислав Борисович, «не взяв ни рубля, ни рубахи», уходил во тьму неизвестности, оставив несостоявшийся рай супруге. А когда с деньгами стало чуть полегче (добавили двадцать рублей из директорского фонда, а по прошествии пятнадцати лет квартплата стала на самую каплю, но меньше), купил домик в деревне Ефимки, на Новгородчине, в трёхстах пятидесяти километрах от Ленинграда. Купил, представляя, как уедет в деревню навсегда, а жена пускай остаётся в городе, живёт в своё удовольствие в отдельной квартире.
В ту эпоху деревенские дома дозволялось покупать или строить лишь постоянным жителям. Местные советы боялись наплыва дачников и оформляли покупку только при условии прописки на новом месте. Причём кроме прописки требовали оформление на работу в колхоз или совхоз. Последнее совершенно незаконно, но в нашей стране власть, как все знают, выше закона и ворочает им, что дышлом, насмерть ушибая неугодных.
Впрочем, закон обладает свойствами не только дышла, но и столба, так что обойти его Горислав Борисович сумел. Деньги за дом были переданы с глазу на глаз, а официально хозяйка, которую взрослые дети увозили к себе, выдала Гориславу Борисовичу доверенность на распоряжение домом и экземпляр завещания, по которому дом после её смерти отходил всё тому же Гориславу Борисовичу.
Конечно, такая схема открывала обширные возможности для мошенничества, но на практике обманы случались редко. Там, где главным нарушителем закона является государство, мелкие нарушители вынуждены быть честными по отношению друг к другу. Во всяком случае, через пару лет Горислав Борисович стал полноправным владельцем деревенского дома, который ему не дозволялось купить.
Разумеется, навсегда переезжать в деревню Горислав Борисович не стал, проводя на природе только месяц отпуска, хотя продолжал мечтать, как уйдёт, оставив супруге всё.
Потом случилось то, о чём Горислав Борисович очень не любил вспоминать. У него умерла тёща. Она тоже жила в однокомнатной живопырке и даже не в панельном доме, а в крупноблочной хрущобе. Жила одна, чему Горислав Борисович втайне завидовал. Выйдя на пенсию, тёща сумела очень быстро оформить инвалидность, после чего Инга прописалась у матери, якобы для того, чтобы ухаживать за немощной родственницей. Никакой заботы немощной родственнице в ту пору не требовалось, её сил и энергии хватало на троих, но это был единственный способ сохранить жильё в семье, не дать ему уплыть в резервный фонд государства. Сколько фиктивных разводов и иных семейных перетрясок советской поры объяснялось этой простой причиной! Однако время шло, силы и энергия иссякали, и к началу восьмидесятых тёща, оплаканная немногими родственниками и многочисленными приятельницами, отправилась на Шафировский проспект, в крематорий.
Поначалу Горислав Борисович и Инга ни о чём таком не думали. Стерпевшаяся пара обсуждала варианты обмена (две однокомнатные хрущобки случалось менять на трёхкомнатную в панельном доме), думали сдавать освободившуюся площадь, непременно девочкам-студенткам, которые не станут портить ни обои, ни мебель… Но в любом случае сначала квартиру следовало привести в порядок. Инга отправилась в Ульянку разбирать завалы материного барахла, а потом как-то само собой получилось, что она переехала туда совсем, оставив «всё» Гориславу Борисовичу.
