Смилодон в России - Разумовский Феликс (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

– Трам-пам-пам, трам-пам-пам…

Солировал он недолго – снова налили, выпили еще и принялись закусывать изысканнейшими разносолами. Остановились, когда оркестр заиграл галантный менуэт в двенадцать форланов.

– Эге, князь, нам, кажись, пора, труба зовет. – Чесменский вздохнул, потом рыгнул и положил на скатерть грязную вилку. – Никак менуэтец дают. Значит, Като уже там. Уж я-то ее повадки знаю. [376]

Выпили, как водится, на дорожку еще, зажевали голубятиной с молодыми оливками и направились в залу, где царило прекрасное. В самом деле, прекрасен, преисполнен величия благородный менуэт, но и мудрен же, ох как мудрен. То присядь хитро, то поклонись до земли, то руки поменяй, да ведь не просто так, а все с бережением, иначе лбом кого боднешь, в спину шарахнешь дерзко или вообще, Господи спаси, в ногах запутаешься и грохнешься наземь. Ужас, чего напридумывали французы там у себя в Париже. Однако и наши-то, русские, ничего, не пальцем деланные и не лыком шитые, – танцевали изрядно, с достоинством, лихо выписывали фигуры да выделывали па. Кавалеры выступали сановито, дамы приседали в лучшем виде. Вот это пляска так пляска, одно слово – балет.

Однако же не все галантнейшее общество пребывало в объятьях Терпсихоры, в основном работала ногами молодежь. Люди-то основательные, годами зрелые размещались большей частью вдоль стен, где были устроены столы для «шуршания листвой», [377] и места имелись для приятного общения и праздного отдохновения. Играли, само собой, в чепуховину изряднейшую – так, в ламбер, в кадрилию, в пикет да в контру [378] – не для выигрыша, конечно, единственно для времяпрепровождения, следили за танцующими, судачили, мыли кости, угощались мороженым, усиленно потели, вспоминали молодость. Да, были времена… А теперь мгновения…

«Марлезонский балет, блин, – Буров с интересом огляделся, сам встал в шестую позицию, усмехнулся про себя, – это тебе не „заливши фары, танцуют пары“… [379] Ну, и где ее величество?»

Зубова с Шешковским он, хвала Аллаху, тоже пока что не замечал.

– Вот она, матушка, в зеленом молдаване, [380] с кавалером в белых штанах, – тихо, не прекращая улыбаться, произнес Чесменский, и голос его задрожал от ярости. – Это князь Барятинский, мать его. Чистоплюй хренов. Отвертелся тогда, гад, когда мы Петрушку-то того. Теперь вот с Като за одним столом сидит… [381]

А менуэтец между тем подошел к концу – дамы сделали книксен в последний раз, кавалеры поклонились в знак прощания, и музыка смолкла. Стали ясно различимы голоса, смех, позванивание хрусталя, постукивание ложечек о креманки с мороженым. Терпсихора на время взяла тайм-аут. А вот танцорка в молдаване и не подумала отдыхать – сопровождаемая Барятинским, она отведала смородинного джема, разведенного в вареной воде, [382] промокнула платочком губы и с достоинством, величественной походкой, неспешно подалась в народ. Останавливалась, заговаривала и, кивнув, провожаемая поклонами, шествовала себе дальше. Сразу чувствовалось, что она здесь хозяйка. И не только здесь… Так, в атмосфере почтительности и подобострастия, она доплыла до Алехана, встала на мертвый якорь и дружелюбно улыбнулась:

– А, вот вы где, граф. И вижу, не один. Никак это тот самый…

– Князь Буров. Буров-Задунайский. – Буров напористо кивнул, мощно притопнул каблуками и, улыбнувшись очень по-мужски, схватил инициативу в свои руки. – Безмерно счастлив, ваше величество, видеть вас во всем сиянии красоты, обаяния и несравненного шарма. Видел сие лишь единожды, и то в эротическом сне. Позвольте ручку. – И, не дожидаясь разрешения, грохнулся на колено и припал к холеной, пахнущей духами длани – правой. Знал, что левую, отдающую табаком, императрица не позволяет целовать никому. [383] А еще Буров, и не хуже Чесменского, знал женщин. Обращайся с императрицей словно с потаскухой, и успех тебе обеспечен. Главное – обратить на себя внимание, выделиться из общей массы, показать полное пренебрежение этикетом и условностями. Да насрать на них, если женщина нравится. Правда, вот в плане последнего Буров был не уверен. Очень даже. Ничего уж такого примечательного в самодержице государыне российской не было. Так, в годах, мелкого росточка, со взглядом искушенной, много чего повидавшей женщины. Говорит негромко, нараспев, держится жеманно, нарочито вежливо. Словно майорша Недоносова из Первого отдела управления кадров ГРУ. Такая же лиса с повадками вальяжной, готовой выпустить в любой момент когти кошки. Мелковата будет для смилодона, не та порода.

– Ну право же, подымайтесь, князь, с кавалерами приятнее общаться, когда они в стоячем положении. – Императрица тонко улыбнулась, с толикой кокетства, но без тени смущения, собрала губы в крошечную вишенку и мягко отняла державную длань. – Я слыхала вашу историю, князь, она занимательна. И что же послужило причиной ей?

– Козни Калиостро, ваше величество. – Буров, мигом сориентировавшись в обстановке, встал, лихо изобразил почтительность и вежливую ярость. – Черные происки этого шарлатана, возмутителя спокойствия и злостного фармазона. Коварно воспользовавшегося моей доверчивостью.

– Ох уж эти мне фармазоны. Всю эту масонию нужно высечь кнутом. Я как раз на эту тему только что написала пьесу. [384] – Ее величество на миг выпустила когти, но тут же, совладав с собой, коротко вздохнула и одарила Бурова любезной улыбкой. – На той неделе, с Божьей помощью и тщаниями господина Елагина, премьера. Так что, князь, прошу вас быть в следующий вторник, буду рада видеть в вас зрителя внимательного и добросердечного. – Всемилостивейше кивнув, она вторично допустила Бурова к руке, прищурилась лукаво и только приготовилась плыть дальше, как откуда-то из-за ее спины вывернулся наследник, великий князь Павел Петрович. От был совсем такой, как его изображают в кино, – курносый, маленький, на удивление похожий на обезьяну. Плюс уже изрядно навеселе, точнее, в основательнейшем мрачном подпитии.

– А, никак у нас уже второй Задунайский, слава Богу еще не фельдмаршал, [385] – с ненавистью, смешанной с брезгливостью, глянул он на Бурова, и ноздри его короткого сифилитического [386] носа злобно раздулись. – А потом, что это за род такой, Буровы? Настолько древний, что о нем уже никто не помнит?

Вот ведь как, на мартышку похож, а соображает. И говорит как человек. До чертиков уставший от фаворитов своей державной матушки.

– Его высочеству наследнику престола гип-гип-гип-гип ура! – лихо изобразил Швейка в камзоле Буров и, низко поклонившись с отменнейшим старанием, расплылся в улыбке обожания. – А что касаемо Дуная, его превосходительства фельдмаршала и моей скромной персоны, то поясняю вкратце, для всех: господин Румянцев – левозадунайский, а ваш покорный слуга, соответственно, – правозадунайский. Хотя, ваше высочество, это не принципиально, ибо в одну и ту же реку нельзя войти дважды, потому как, не зная броду и сунувшись в воду, даже если и пойдешь налево, то все равно попадешь направо. Теперь по второму пункту. – Буров замолчал, поклонился снова и, поймав пытливый, полный мыслей взгляд наследника, принялся развешивать лапшу дальше: – Род Буровых действительно очень древний. Мои предки сиживали у Ивана Калиты выше Хованских, Мстиславских и Заозерских. Рюриковичи у них в холопах ходили. Игнатий Буров с Евпатием Коловратом встретили смерть жуткую, лютую во славу отечества. Никита Буров командовал полком засадным в Куликовской битве, а старший сын его, Матвей, водил рати в сечу в сражении при Калке. Что же касаемо места рода нашего в памяти людской… – Буров на мгновение сделал паузу, потемнел лицом, и в голосе его послышались мука, скорбь и клокочущая святая ярость. – Когда Мамай, собака, взял Торжок, [387] нашу испокон веков наследную вотчину, то предал огню все – и детинец, и кладенец, и хоромы, и утварь. А главное – семейные летописи. Увы, ваше высочество, анналами времен всегда распоряжается победитель…