Покров над Троицей. "Аз воздам!" (СИ) - Васильев Сергей (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT, .FB2) 📗
То, что он считал богоизбранностью патрициев, высочайшим небесным соизволением делать всё недоступное плебсу, вдруг совершенно неожиданно превратилось в обычную грязь, в которой невозможно жить и гордиться ею нелепо.
Иезуит с трудом сглотнул, вспомнив, что не ел и не пил больше суток. Память услужливо перенесла его на много лет назад, в путешествия по католическим монастырям, поразившим юного неофита вольным отношением к монашескому образу жизни.
Аббаты отличались от светских людей лишь своей тонзурой. Они женились и жили в монастырях вместе с женами и детьми, проводя свои дни в попойках и принимая участие в военных состязаниях наравне с жившими поблизости рыцарями. Монахи, разумеется, следовали их примеру. Обеты бедности, послушания и целомудрия стали мёртвой догмой. Евангелие сделалось предметом грубых насмешек…
Анжеран, епископ ланский, обращал догматы веры в темы для шутовства. Пон, аббат Сен-Медарда в Суассоне, грабил своих прихожан. Аббат Сен-Дени Ив подвергал пыткам тех, кто доносил о его оргиях. Архиепископ реймский Маннасей, человек совершенно неотёсанный, больше занимался охотой и разбоем, чем священнослужением… Эти скандальные прелаты, распоряжающиеся церковными должностями, продавали тепленькие места и не помышляли требовать от священников и монахов чистоты нравов…
Среди вечно голодного населения на одного обитателя монастыря приходилось до двух килограммов хлеба в день! Вино, ликёры, крепкий алкоголь, пиво — всё это пользовалось в католических обителях непреходящим успехом. На одном только межмонастырском междусобойчике в Дижоне на стол были поданы три вида рыб — карпы, щуки, сельдь; два вида масла — сливочное и оливковое; три вида выпечки — белый хлеб, пышки и пироги; огромное количество яиц, яблок, груш, несколько видов дорогущих специй. Запивалось всё это разнообразие отменным белым вином. Один монах во время строгого поста мог легко, без смущения выпивать по 2–3 литра этого великолепного напитка в день. Стоит ли удивляться, что монахи в католических монастырях были, как на подбор, «плотного телосложения», с выпирающими животами и красными лицами?(***)
Иезуит усмехнулся. «Вот тебе, Фрол, и расчёт… Наудовольствовался — теперь постись. За всё в этой жизни приходится расплачиваться…». В голову полезли воспоминания из папских архивов, и опять захотелось закрыть лицо руками, ибо прочитанное было не просто греховно, а несло на себе печать дьявола.
Папа Сергий III, типичный преступник и развратник, занимавший престол с 904 по 911 г., начал свою папскую деятельность тем, что распорядился задушить своих двух предшественников, насильственно свергнутых и брошенных на пожизненное томление в тюрьму. Как писалось в официальном послании, убийство было совершено «из жалости к обоим бывшим Папам», ибо «моментальная смерть менее страшна, чем долгое пожизненное заключение в темнице».
Сам Сергий III открыто жил с куртизанкой Мароцией, родившей от него сына, который впоследствии стал Папой под именем Иоанна XI. Внук развратной Мароции был столь же порочен, как и его дед с бабкой. Летописцы подробно рассказывали, как он превратил Латеранский дворец в публичный дом, как прятались от него добродетельные женщины, сколько он имел замужних любовниц, какие устраивал оргии, как пил за здоровье сатаны и за процветание Венеры, как рукоположил своего любимца в епископский сан в конюшне, сколько им было продано священнических должностей, и многое другое…
Иезуит поморщился, застонал, не в силах перенести свалившиеся на него воспоминания. Всё он видел, всё знал, но, ослепленный верой в чудодейственный волшебный свет, исходящий от папского престола и от всего «цивилизованного» Запада, не замечал, не хотел признавать… Только сейчас, когда его посадили в тюрьму, когда его лично коснулась алчность, несправедливость и предательство тех, кому верно служил, он очнулся… Как же поздно…
— Что мне делать⁈ — отчаянно закричал Флориан, не совладав со своими мыслями.
Быстрое эхо вернуло узнику последний слог, и тишина снова упала со сводчатого потолка, придавила тяжелой подушкой, сдавила грудь стальным обручем, сминая лёгкие и не давая вдохнуть спёртый воздух. Иезуит рванул ворот куртки, захрипел, медленно заваливаясь вдоль стены и цепляясь пальцами за влажные, холодные тюремные камни. В глаза ослепительно брызнул яркий солнечный свет, непонятно каким образом пробравшийся в подземелье; он залил нестерпимым огнем всю темницу и схлынул, словно морская волна, оставив на каменном полу неподвижное тело бывшего папского легата.
* * *
Холодная капля упала на лицо, скатилась по щетинистой щеке, застряла в давно не стриженной и непричесанной гриве сальных волос. За ней вторая, третья… Вместе с капельками, падающими на кожу, пробуждалось сознание, а с ним вернулась боль. Она пульсировала в висках, отдавалась в затылок и плечо, превращала всё тело в непослушный кисель.
Флориан открыл глаза, прищурился. Перед ним появилось светлое овальное пятно в черном обрамлении. Оно то отдалялось, то приближалось, не давая сфокусировать внимание. Зрение никак не хотело возвращать чёткость линий и узнаваемость образов.
— Кто здесь? — прошептал иезуит.
— Я пришел по поручению того, кого ты так настойчиво звал в беспамятстве…
— Не помню… Не вижу твоего лица…
— Чтобы вспомнить его, достаточно посмотреть на своё отражение.
Флориан проморгался, напряг глаза, и белый овал медленно трансформировался в человеческий лик. Это было невероятно, но он видел перед собой собственный образ, только заметно постаревший, изрезанный морщинами и шрамами, окаймленный капюшоном православного схимника. Светлые глаза смотрели не моргая, в уголках собиралась влага, и капля за каплей срывалась на лицо иезуита…
— Боже мой!… — не выдержал Флориан. — Ты — это я?
— Мы действительно похожи, — слегка улыбнулся чернец, — ты просто моя копия… Господь тоже так говорит…
— Как мне тебя называть?
— Зови меня «дед»… Это будет не совсем правильно по степени нашего родства, но мне нравится… Я ведь так и не дожил до появления внуков.
— Дед Родион?
— В монашестве — Андрей. Он зовёт меня именно так.
— Он — это….
— Это тот, кого ты звал. Он велел передать, что просьба твоя услышана…
— Не помню, о чем я просил…
— Справедливости и воздаяния врагам по делам их…
— Я не имел права ничего просить, я грешник…
— Это он тоже слышал, принял твоё покаяние и простил…
— Но почему же тогда ты плачешь?
— Потому что воздаяние — оружие обоюдоострое. Попросив покарать врага, ты сам должен быть готов подвергнуться наказанию.
— Ты пришёл для этого?
— Нет. Никто не сможет наказать тебя более тебя самого. И никто не будет ограничивать твою волю. Ты можешь выбрать место, время и способ схватки с дьяволом, но должен помнить: какое бы оружие ни выбрал — оно неминуемо обернётся против тебя.
— Я воин…
— Я знаю, — перебил иезуита чернец, — не сомневался, что ты так ответишь, поэтому не могу сдержать слёз, понимая, что эти слова для тебя значат.
— Ты тоже воин, — Флориан жадно всматривался в лицо своего далекого предка, — столько шрамов…
— Каждый раз, когда ты, Фрол, нарушал законы Божьи, твой грех обращался в шрам на моём лице…
— Я могу что-то исправить?
— Главное — не усугубить…
— Успею ли?
— Как знать, ты у нас мальчик способный…
— Благослови меня, отче…
— С Богом, правнук…
На лицо иезуита снова упали большие прозрачные слёзы. Он инстинктивно зажмурился, а когда раскрыл глаза, никого перед ним не было. Он лежал на холодном каменном полу, глядя в потолок, где на грубой кирпичной кладке собирались капли влаги, стекали по своду и с тихими шлепками ударялись о его распростертое тело.
* * *
Скучающий Камилло Боргезе небрежно махнул рукой, и в зал ввели бывшего легата Флориана. Понтифик брезгливо посмотрел на него. Ему хотелось скорее закончить скучную официальную часть и заняться более приятным времяпровождением. Флориан его больше не интересовал. Всю информацию папа от него получил, с отчётами ознакомился, оставалось рассчитаться за службу. Однако Павел V понимал — увечья легата не позволяли более использовать его для тайных поручений, а значит, он превращался из ценного агента в обузу, которую пора утилизировать, сэкономив на вознаграждении и изъяв в личную собственность имущество этого плебея. Ни в какие старинные монашеские тибетские или православные ритуалы и заговоры Камилло, конечно же, не верил… Он вообще ни во что не верил, кроме власти над людьми, счастливой звезды, хранящей его от врагов, и собственной способности быстро, безжалостно разделываться с друзьями, пока они не превратились во врагов.
