Русский бунт. Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Внутри огороженного двора их встретили и проводили к одному из крыльев здания. Внутри флигеля не было никакой отделки, как и в большей части дворца. Посреди помещения возвышались три высоких конструкции из дуба, вокруг одной из которых суетилась пара подмастерьев под присмотром самого Кулибина.
— Иван Петрович, принимайте груз, — махнул в сторону носилок Василий после приветствий.
— Оченно хорошо. Вот туда их кладите, — указал солдатам мастер на пол возле конструкции. — Сейчас испытаем сию машину. Жаль, что только два покойника. Ещё бы несколько для порядка. Найдете?
— Это можно, конечно, — кивнул Пестрово, — но в город ехать придется. Подождете?
— Разумеется! А пока на том, что есть, испытаем сию конструкцию.
Пестрово кивнул и стал внимательно наблюдать за происходящим.
После того как подмастерье с видимым усилием поднял блестящее косое лезвие к верхней перекладине, венчающей две дубовые стойки, стало понятно, к чему все это идет. Покойника уложили на доски и протолкнули под лезвие. Шею его зафиксировали деревянной колодкой и отошли.
— Ну, давай! — махнул Кулибин, и второй подмастерье дернул за шнурок.
Стопор сработал. Тяжёлое лезвие прошуршало в направляющих и тяжело стукнулось об ограничители. Голова покойника по наклонному жёлобу скатилась в корзину. Раздались матерно-восхищенные крики солдат и мастеровых. Нижние чины сгрудились вокруг конструкции, выслушивая пояснения подопечных Кулибина. Лезвие подняли в промежуточное положение и придирчиво осмотрели.
— Господин мастер, зазубрин нет. Все исправно, — крикнул Кулибину один из его подмастерьев. Тот кивнул и велел готовить к испытаниям вторую машину.
— Ох и взбледнут москвичи завтра. До порток мокрых, — Василий снял треуголку и почесал в затылке
Мастер согласно кивнул.
— Государь так и сказал. Дескать, можно было бы и топором пообрубать головы или повесить, но то дело обычное. Всегда так было и мало кого от бунта останавливало. Нужного страха от казни не будет. А нет страха, значит, злоумышлять начнут, вредить и умы смущать. А тут этакая махина невиданная. Слухи пойдут. А в слухах все сто крат преувеличат. Вот и поостерегутся иные рот открывать. И, стало быть, вам, господам тайникам, полегче будет.
На последних словах мастер рассмеялся и дал отмашку для второго испытания. Снова стукнула колода с лезвием по упорам, и вторая голова, чисто срезанная, покатилась вслед за первой.
— Как хоть называются сии механизмы, Иван Петрович?
— Государь их по-латыни назвал. «Карнифексами», сиречь «палачами».
Пестрово хмыкнул.
— Думаю, что не приживется такое название. Больно уж иноземное.
— Уже переиначили, — согласился Кулибин. — Мои оболтусы их карачунами промеж себя называют.
Один из упомянутых оболтусов подошел к мастеру и, поклонившись, сказал:
— Господин мастер, а давайте у покойников на третьей карифексе ноги поотрубаем. Ежели по суставу прицелиться, то это как по голове будет.
Кулибин потеребил бороду и согласился.
— А давай, — и повернулся к тайнику. — Быстрее проверим, быстрее разберем и на Болотную перевезем. Там-то уже готово небось?
— Сказывали, что да, — кивнул Пестрово.
Подмастерья и солдаты не сразу приспособили безжизненное тело под лезвие третьей гильотины, но справились, и вскоре нога отлетела в корзину вслед за головами. Увлекшиеся исполнители подобным макаром обкорнали оба трупа, не по разу испытав свои чудовищные изделия, а Пестрово невольно отметил для себя сходство этих человеческих обрубков с еще живым пока Григорием Орловым. Голова фаворита была обещана государем лично ему. И никакому механизму он удовольствие ее отрубить не отдаст.
* * *
Слухи о том, что скоро состоятся массовые казни, циркулировали по столице с первого дня моего появления в городе. Ведь аресты, начатые Мясниковым, не закончились, а наоборот, многократно усилились по мере развертывания службы Шешковского и Соколова. Причина понятна. Многие на Москве лично видели истинного Петра Федоровича — мелкого, плюгавого и нервного, и не могли не заметить моей с ним абсолютной несхожести. И об этом самые глупые стали болтать где ни попадя. Вот тут-то и зазвучало подзабытое со времен Анны Иоанновны «Слово и Дело». И потащили болтунов в подвалы Лубянки.
Не только в кабаках и на рынках говорили о моей персоне. В домах знати меня костерили с особым рвением и злобой. Даже заговоры составлялись. Но стены фамильных особняков по нынешним временам перестали быть надежной защитой частной жизни. Дворня, простимулированная хорошими наградами, охотно доносила о разговорах своих хозяев, и арест-команды Пестрово регулярно вламывались в такие дома.
Радищев и Челищев с утра до позднего вечера вкалывали, ведя работу с арестованными и сортируя их в соответствии с моими указаниями. Самой небогатой части арестантов, обычно загремевших в застенок по пьяной лавочке, в качестве наказания за дурную голову и длинный язык выписывали сколько-то ударов кнута и назначали исправительные работы. И сотни таких счастливчиков регулярно под присмотром солдат копошились на стенах Кремля и улицах города, приводя его в надлежащий порядок.
А вот с дворянами и примкнувшей к ним интеллигенцией разговор был особый. Хула на государя и тем более заговоры для них обернулись смертным приговором. И таких приговоренных по Москве набралось свыше шести сотен. Еще три сотни свезли в Москву из окрестных городов и сел, да вслед за армией приведено было некоторое число арестованных владимирских, муромских и прочих дворян. Общее число смертников вплотную приближалось к тысяче.
Это число было чересчур уж велико. Да и жалко было расходовать прекрасный человеческий ресурс. Какой смысл убивать здорового мужика, если можно получить пользу от его принудительной работы. Кроме того, мои соратники не просто «шили дело» всем, кто попал в застенок, но и выясняли — по наводке Шешковского — степень их родства офицерам южной армии. Если родство обнаруживалось, то в деле делалась пометочка, и они автоматом относились к категории «заложники». В итоге только полторы сотни дел были доведены до реального смертного приговора, а остальным смертный приговор был «по великой милости государя императора» заменен бессрочными каторжными работами.
Зато в оставшийся список вошли патентованные душегубы, у которых за душой были издевательства над крепостными крестьянами и дворней. Таких извергов решено было казнить публично с особым упоминанием отягчающих обстоятельств.
Заговорщики представляли вторую по численности группу. Здесь уж хула на государя сопровождалась замыслом на убийство. Большая часть фигурантов от слов к делу перейти не успела, донесли слуги, а вот один заговор раскрыли уже с подачи работницы моей кухни, к которой подкатывали некие личности с предложением меня отравить. Этих идиотов нашли быстро, и часть их имущества отошла поварихе. А заговорщиков решено было показательно укоротить на голову в назидание прочим.
Совсем малочисленную группу составляли знаковые екатерининские вельможи, не казнить которых я просто не мог. К таковым относились: князь Михаил Никитич Волконский — бывший главнокомандующий в Москве, генерал-аншеф князь Петр Иванович Репнин — напросившийся на казнь во время аудиенции у меня, обер-полицмейстер Москвы Николай Петрович Архаров и еще несколько сановников.
И вот теперь, сидя под матерчатым тентом моего царского павильона в окружении своих соратников, я наблюдал итог всей этой подготовительной деятельности.
Болотная площадь в прямом смысле площадью не была. Она представляла собой обширнейший пустырь, через середину которого в паводок прокладывали себе путь воды Москвы-реки. Когда-то здесь росли государевы сады, но после очередного пожара стихийно образовалось очередное московское торжище.
Для сегодняшнего мероприятия лавки и балаганы с площади убрали, а вместо них возвели три высоких, выше человеческого роста, эшафота. На которых стояли невиданные доселе на Руси агрегаты.
