Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич (чтение книг txt, fb2) 📗
— Настоящий полковник, — усмехался старый ефрейтор, который, судя по длине и седине усов, прошел не только через Китайскую и Турецкие войны, но как бы еще и Крымскую не застал.
— Почему? — спросил молодой. — Нам отдых полагался, а тут шагать и как бы еще не сражаться.
— Шагать — да, но ты вот о чем подумай. Когда тебя ранят, тебе приятно будет знать, что тебя не бросят? Что весь полк будет тебя прикрывать?
— Ну, приятно.
— А теперь подумай: зная, что раны не так страшны, как все будут сражаться?
— Хорошо будут, но… Ведь и мне нужно тогда… Соответствовать?
— Нужно, — согласился старый. — И это сложно. Но ты вспомни, как было раньше и как сейчас. Лучше попотеть с хорошим командиром, чем отдыхать с плохим, а потом сгинуть в первом же бою.
— Тем более, — неожиданно вспомнил молодой, — если что, полковник ведь тоже скальпель возьмет. Вытащит даже с того света…
Солдаты еще говорили, но дальше Шереметев слушать уже не мог. Макаров вытащил карты — ту, что они сами рисовали, и те, китайские, что он притащил из похода. По ним, сравнивая местность и дороги, они и прокладывали маршруты. Для основных сил, для патрулей — чтобы и японцев в тонусе держать, и дистанцию сохранить.
Рисовали, обсуждали, план начал приобретать реальные черты. Что-то добавили подтянувшиеся с опозданием Хорунженков и Афанасьев. А потом Шереметев понял кое-что важное.
— Полковник, — он поймал взгляд Макарова. — А ведь с этими маневрами мы и сами сумеем справиться.
— Если поставлю вас главным, возьмете на себя ответственность за жизнь каждого? — просто спросил тот.
— Возьму. На два дня, — решительно кивнул Шереметев. — А вы тогда в это время догоните госпиталь и покажете то, что можете только вы.
— Я? — удивился Макаров, такого он точно не ожидал.
— А что? — Шереметев обвел всех взглядом. — Мы тут тоже фактически нарушаем приказ. Нам сказали отступать, а мы…
— Мы отступаем, только по-своему, — поднял указательный палец полковник.
— Вот и вы по-своему помогите госпиталю, — решительно рубанул Шереметев. — Слащев не сказал, но он хотел просить вас о помощи. Там есть сложные случаи, которые ему не вытащить, а вы — вдруг сможете. И солдаты, они ведь тоже верят в вас.
— Мы справимся, — вслед за Шереметевым кивнул Мелехов. — Я обычно считаю, что это не дело для военного — жизни спасать. Но вы сможете.
— Солдаты сражались за нас, теперь мы сразимся за них, так правильно, — подвел черту Хорунженков. Старый бунтарь словно обрел вторую молодость.
— Тогда… — Макаров задумался. — Действуйте, но… Шлите гонцов хотя бы.
Он улыбнулся, потом крепко обнял каждого и крикнул поручика Зубцовского, чтобы тот готовил его лошадь.
Когда мои офицеры решили отправить меня в госпиталь, внутри словно несколько человек схлестнулись. Старый Макаров боялся, что его подчиненные возьмут в привычку и дальше им командовать. Холодная рациональная часть меня сомневалась, что Шереметев и остальные вытянут все маневры на должном уровне… Но все это оказалось такой мелочью на фоне настоящей искренней радости от осознания, что мои командиры не просто выполняют приказы, но еще не боятся думать и действовать сами.
А такое дорого стоит. За такое нужно держаться всеми руками и ногами!
На крыльях этой волны я догнал госпитальный обоз и прямо на ходу начал погружаться в детали будущих операций. Слащев попытался было поднять вопрос правильности моего вмешательства, но в итоге сам себя и остановил. Люди были важнее правил. А потом, найдя подходящее место, мы разбили лагерь и принялись за операции.
Легкие случаи брали на себя обычные врачи. Сложные — Слащев. То, что казалось безнадежным — я. Никакого волшебства. Около десяти человек уже умерли, не выдержав пути. Еще пятерым, с повреждениями внутренних органов, мы просто не могли помочь. Но вот с остальными… Я штопал сосуды, и на этот раз не молча и втихаря, а в открытую и заодно объясняя технологию свободным врачам. Поначалу выходило немного скомкано, но потом втянулся и сбился только раз, когда мне под скальпель попал поручик Славский. Было непривычно видеть обычно такого живого командира моей пулеметной команды бледной неподвижной куклой. Но я справился. Взял себя в руки, провел операцию, и на этом повреждения сосудов закончились.
Можно было остановиться, но меня больше никто не прогонял, а я сам понимал, что могу принести пользу, и не собирался уходить. Диагностика, извлечение пуль, даже ампутации, когда некоторые раздробленные конечности было просто не спасти. И последнее — это тоже совсем не так просто, как может показаться. Просто отпилил, а потом замотал бинтом? Хрена с два. Для начала независимо от формы рассечения мягких тканей надо создать избыток кожи, чтобы края можно было сшить без натяжения. В памяти как на экзамене в меде вспыхивали цифры. Длина запаса — это одна треть от диаметра окружности, плюс еще половинка на сократимость кожи.
Но это так — просто способ организации работы.
— Самое главное в ампутации, как и в любых других операциях, это цель, — так уж повелось, что теперь во время операций я еще и говорил. — Вот вы, доктор Пиняев, что думаете, зачем мы отрезаем людям ноги и руки?
— Ампутации нужны, чтобы спасти жизни, — ответил молодой медик из Владивостока, выкатив глаза от усердия. В мирной жизни ему после выпуска доводилось работать только ассистентом, и теперь он искреннее верил, что армия — это не просто обязанность, но и шанс чего-то добиться в жизни.
— Может, для кого-то ваш ответ и был бы правильным, — я покачал головой. — Но как врач вы обязаны думать о более практичных вещах. Первое, вам нужно сделать операцию так, чтобы культя была конусообразной или цилиндрической, тогда солдату будет проще сделать протез. И второе: чтобы солдат смог этим протезом пользоваться, нам нужно, чтобы мышцы сохранили свои функции, и культя могла двигаться. Понимаете?
— То есть сшиваем, стараясь, чтобы появилась возможность их нового прикрепления к кости.
— Хорошо. А если в целом так же посмотреть на всю операцию?
— Тогда… Наша цель — это не просто спасти человека, а, прежде всего, сохранить ему возможность жить дальше?
— Именно! Если других вариантов не будет, то да, просто спасем жизнь. Но если можно, надо не просто бездумно резать, нужно помнить, для кого мы это делаем.
Я говорил и продолжал обрабатывать рану. Вены и артерии перевязал заранее, сейчас пришел черед мелких сосудов, а заодно и нервных каналов. Их обрезаем на 5–6 сантиметров выше конца кости, чтобы исключить срастания с рубцом, иначе… Обрекать кого-то на бесконечную боль — это последнее, чего мне бы хотелось.
Мы начали оперировать утром и закончили только глубокой ночью. Все, кого мы могли спасти, были спасены. Теперь нам нужны были хотя бы сутки покоя, чтобы солдаты пришли в себя и смогли пережить транспортировку. Получится ли?.. Другие доктора нервничали, а вот я почему-то верил в своих офицеров и солдат. Точно получится! Я постарался переключиться на что-то другое, и взгляд невольно остановился на докторе Слащеве.
Он принял мою помощь, согласился с моими методиками, но теперь неотрывно следил за своими пациентами, фиксируя все детали в записной книжке. Что характерно: больше всего сомнений у него вызвали не швы или методы ампутации, а мое требование держать раны открытыми. Обрабатывая палатки с больными и следя за допуском посторонних, я не боялся новых заражений. А на открытой ране проще было следить за возможным загноением, да и просто насыщение тканей кислородом ускоряло процесс заживления и снижало риск того же столбняка.
В это время еще не было известно, но столбняк обретает свои патогенные свойства, только когда в ткань не попадает кислород. С ним бактерии могут жить в нас годами, и ничего страшного. А потом — например, прилетает пуля. Сама рана кажется нестрашной, вот только пуля — это не только дырка в теле, но еще и ударная волна, которая разрушает все вокруг, закупоривает сосуды, лишая ткани того самого кислорода. И вуаля, встречайте его величество столбняк. В 19 веке эту проблему, еще не осознав ее сути, догадались лечить иссечением ткани вокруг ран, но этого не всегда было достаточно. А до сывороток, которые могли бы кардинально все изменить, было еще далеко.
