Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ) - Романов Герман Иванович (полная версия книги .txt, .fb2) 📗
Мойзес проследил взглядом последний эшелон, медленно ползущий к выходной стрелке. Но паровоз вскоре добавил хода, стараясь побыстрее покинуть цитадель большевизма.
Бронепоезд «Красный пролетарий» прикрывал отход и обеспечивал эвакуацию до конца – команда из проверенных балтийских матросов уже три раза пускала в ход артиллерию и пулеметы, отгоняя от станции лезущих со всех сторон казаков.
– Эх, сколько добра пропадет!
Командир бронепоезда огорченно взмахнул рукою, печальными глазами посмотрев на длинные вереницы нагруженных теплушек и платформ, что буквально забили запасные пути – именно они привлекали внимание охочих до трофеев станичников.
– Может быть, фугасными тут все в щепки размолотим, товарищ Мойзес? Десяток залпов всего…
– Не стоит, побереги снаряды! Беляки могут впереди на пути выйти, тогда каждый патрон на счету будет.
– То верно!
Матрос одобрительно кивнул и по железной лесенке полез в бронированное нутро вагона, увенчанного сверху двумя башнями с хищными орудийными хоботами.
Мойзес бросил взгляд на белую надпись – «Отомстим мировой буржуазии за гибель Парижской Коммуны», – хмыкнул, мысленно отметив полную нелепость, но именно на таких доходчивых лозунгах коммунистическая пропаганда находила себе новых приверженцев. И стал медленно подниматься по лесенке, словно не беглец, а победитель.
– Мы еще вернемся!
Иркутск
– Прокопий Петрович, мне совсем не улыбается под «навозными» снова быть. Чего им здесь делать? Да еще эти пришлые мешают, что Столыпин сюда эшелонами отправлял!
Атаман Забайкальского казачьего войска генерал-майор Семенов скривился так, будто лимон целиком зажевал, – как и большинство коренных сибиряков, он не жаловал пришлый элемент, который десятилетиями «навозили» за раскинувшиеся после Уральских гор просторы.
Но даже если сибирская элита – интеллигенция, офицерство и купечество не жаловали пришлых, что говорить о старожилах и казаках, чьи крепкие и зажиточные хозяйства за годы гражданской войны постоянно подвергались всяческому разорению со стороны бедных «новоселов».
Ненависть поселилась в сердцах, и только время могло ее утихомирить, смягчить сердца!
– Мы под ними походим, – атаман Иркутского казачества зловеще усмехнулся, стекла очков угрожающе сверкнули, – если позволим на шею есть. В первую очередь я казак, и лишь потом генерал и считаю, что нечего здесь всяким командовать! Так что нужно поддержать Вологодского всей конференцией, благо за нами сейчас сила. Немедленно! Потом будет поздно – как только Деникин в Москву войдет, то с нами будут другим языком говорить. Для них мы всегда останемся пренебрежительными «казачками», так что сибиряки – наша опора от р-а-сейского барства…
– Да не похоже что-то на нынешние власти! – Семенов задумчиво погладил густые усы. – Перед Вологодским заискивают, нашему Нарсобу, – тут атаман усмехнулся, выразив свое отношение к Народному собранию, – послания шлют. Да и генерал-инспектор наш брат казак – Арчегов им спуску не даст, и подкоп под него подвести не смогут.
– Да, за ним царь, потому и пытаться не станут. Но вот пулей убрать запросто. Забыл, как в прошлом октябре в Константина Ивановича гвардейский хлыщ всю обойму «браунинга» высадил?
– За такие шалости головы отрывать нужно! – пробурчал Григорий Михайлович с неприкрытой злобой в голосе. – Эта старая сволочь снова гнездо при царском дворе свивать будет. И после нашей победы над большевиками опять к власти прорвется, нутром чую.
– Вот-то, Гриша…
Оглоблин улыбнулся и обратился к Семенову так же, как и прежде на Кавказском фронте, где он командовал 3-м Верхнеудинским казачьим полком, в котором лихой подъесаул управлялся сотней.
– Но сейчас не те времена, Прокопий Петрович! Нас восемь атаманов, и если выступим заедино, да еще с Вологодским, правительством и командующими округами, свою автономию отстоим! Сами решать будем, как нам жить, сами!
Москва
– Будто и не было иной жизни…
Семен Федотович стоял посредине Красной площади, возле оставленных экипажами небольших танков «Русских Рено», носящих гордые названия «борцов за свободу» Троцкого и Каменева.
– Надо же, а ведь Сталин в мое время к стенке поставил бы любого, попробуй кто в тридцать седьмом году названия этих танков упомянуть. И чего их побросали, сломались, что ли?
Полковник наскоро осмотрел танки и присвистнул от удивления – это какими же трусами нужно быть, чтобы вполне исправные машины, с полным боекомплектом и с заправленными баками, бросить как ненужный хлам, абсолютно бесполезный.
– Князь, оформите все как надо – у нас всего три «борзых» на ходу осталось! – негромко приказал Фомин стоящему рядом с ним адъютанту капитану Микеладзе.
Пылкий грузин был тяжело ранен в победном, но злосчастном для него бою с румынами под Яссами, потеряв кисть руки, но остался в рядах лейб-кирасирского полка, который почти все офицеры считали и родным домом, и второй семьей.
В этот поход он отправился после долгих уговоров своего командира – для участия в войне были отобраны только быстроходные английские танки, которых хватило только на один эскадрон, да и тот потерял три четверти машин из-за поломок.
– Это же французские «Рено», Семен Федотович? Странные они какие-то, и ходовая часть иная!
Микеладзе удивленно выгнул брови, медленно обходя трофейные машины и бормоча себе под нос на родном языке, абсолютно непонятном для полковника, но с едва сдерживаемой экспрессией. Горский аристократ попинал начищенным ботинком ведущее колесо, зачем-то постучал кулаком по башне, не скрывая недоумения.
– Мистификация!
– Наша работа, русская. В Сормово «товарищи» в этом году изготовили два десятка машин! – с улыбкой пояснил Фомин, прекрасно знавший историю этих танков, являвшихся почти точной копией более ранних «Рено», но гораздо худшего качества постройки.
– Надо же, не знал… – теперь удивленно присвистнул грузин. – При большевиках, оказывается, заводы не просто работали, но и танки смогли изготовить. У нас в прошлую войну их на фронте никто не видел, патронов и винтовок – и тех не хватало, а тут… Дела!
– Ничего удивительного! – Фомин пожал плечами. – Зато мы несколько сотен броневиков изготовили, пусть и на шасси английских «Остинов». А танки не делали, это верно, так ведь о них в шестнадцатом году только узнали. Не успели просто, князь, но определенные работы велись. Тот же танк Гулькевича взять, что на шасси американского трактора забронировали, или «Остины-Кегрессы» с резиновыми гусеницами – их уже при большевиках, используя старые заделы, в Петербурге с десяток оснастили. Так что удивляться не стоит, нет тут особой сложности.
– Смешно! Русский танк, изготовленный большевиками, рядом с нами на Красной площади. Все время мечтал вступить в Москву после жестокого боя, в дыму и пожарах, но под колокольный звон. Даже песня такая есть, но не думал, что не выстрелю в нашей Белокаменной ни разу, но буду стоять перед Кремлем. Ведь там мой закадычный друг погиб – в ноябре семнадцатого, он юнкером был.
– Война, князь, дело страшное и грязное, а гражданская вдвойне, что особенно прискорбно!
Семен Федотович пожал плечами, окидывая взглядом известную каждому русскому человеку площадь. Под красными стенами Кремля, испещренными пулями с тех осенних боев, лежали кучи мусора, ветер гонял обрывки бумаги.
У Лобного места застыл грузовик, кузов которого был набит ящиками, а рядом с ним лежали несколько тел в гимнастерках с зелеными «разговорами» – такие Фомин впервые увидел, никак не думал, что в Москве могут быть пограничники.
– Везде разруха и запустение, грязь и мусор – все это верная примета власти «товарищей»!
– Авгиевы конюшни, право слово, князь! И нам их чистить придется, ибо больше некому…
Фомин еще раз огляделся, разглядывая плоды революционного лихолетья. Такой он Москву видел в свое время только в двадцатом году, когда вернулся с польского фронта. Но тогда на улицах было чуть-чуть попригляднее, сейчас все выглядело действительно ужасно. Но зато из души ушла тоска, сердце радостно стучало в груди.
