Великий перелом - Шидловский Дмитрий (книга регистрации .TXT) 📗

Матюгнувшись про себя, Крапивин отдал честь и произнес:

— Тогда я вынужден сдать посты, ваше величество. Прошу простить. Погибать с честью, когда нет другого выхода, — достойно. Но идти на гибель, когда можно отступить и продолжить сражение, — неразумно.

Он повернулся и вышел из гостиной. «Вот и все, — промелькнуло в голове. — Хотел спасти, да не вышло. А ведь сколько времени и сил на подготовку ушло! Ну да сами себя приговорили. Никто не спасет того, кто сам не хочет спасения. Ладно, у меня другие дела. Мне еще нужно спасти страну, которую так блистательно просрали их императорские величества».

У ворот тем временем обстановка изменилась. Солдат на улице стало намного больше, а к румяному подпоручику присоединились штабс-капитан с таким же красным бантом в петлице и какой-то гражданский господин с толстым кожаным портфелем.

«Еще один идиот своих людей под мои пулеметы выставил, — раздраженно подумал Крапивин. — А я ведь даже предупредил! Ну как так можно?! Эх, жахнуть бы по ним сейчас, да что толку?»

Он подошел к подпоручику и, откозыряв, произнес:

— Принимайте посты, подпоручик. Только будет лучше, если я вам объясню системы охраны дворца. Иначе любой прохвост сможет войти во дворец и покинуть его незамеченным.

Подпоручик побагровел от злости. Однако вперед выдвинулся гражданский господин с портфелем и елейным голоском произнес:

— Если я не ошибаюсь, полковник Крапивин. Очень приятно. Я уполномоченный комиссар Государственной Думы Тетерин. Вам предписано явиться в распоряжение товарища председателя комитета Государственной Думы по вопросам юстиции гражданина Чигирева.

«Ах вот оно что, — зло подумал Крапивин. — Сергей Станиславович меня под контроль решил взять. Понимает, что я могу быть опасен для его планов. Ну уж нет, господин либерал, голыми руками вы меня не возьмете!»

Собственный садик, тот, что располагался между Эрмитажем и Адмиралтейством, всегда был закрыт для широкой публики. До революции он считался частью дворцового комплекса и охранялся лейб-гвардией. Сразу после прихода к власти Временного правительства садик стал открыт для всех желающих. Теперь среди солдат Петроградского гарнизона и городских пролетариев появилась мода сидеть на бордюрах дорожек и лущить семечки под аккомпанемент зашедшего на общие посиделки гармониста. Очевидно, простым людям было приятно вести тот же образ жизни, к которому они привыкли в своих деревнях и рабочих слободках, прямо под окнами недоступного им прежде царского дворца. В принципе, ничего плохого в этом не было. Но что чрезвычайно раздражало Чигирева, так это толстый слой шелухи, который неизменно покрывал все дорожки садика.

«Ну что за дурная привычка все корежить, ломать и уродовать? — раздраженно думал Чигирев, шагая ярким июльским днем к Зимнему дворцу. — Свобода, равенство, братство — замечательно. Теперь у них много прав. Но почему обязательно надо писать на памятниках почившим монархам всякую похабщину? Зачем задирать на улицах интеллигенцию и избивать офицеров? Зачем идти в Летний сад и демонстративно материться там, доводя до обмороков барышень? Почему исторический центр Петербурга, такой блистательный, строгий, стильный, обязательно должен быть заплеван, покрыт шелухой от семечек и обрывками прокламаций? Почему свобода воспринимается именно как право испортить и изуродовать нечто прекрасное? Ведь они понимают, что занимаются вандализмом, они делают это осознанно. Какая-то безумная попытка низвести все до своего примитивного уровня. Мы-то думали, что даем им свободу подняться, а они, оказывается, хотели опустить нас.

Конечно, это психология раба. Ему ненавистно всё, что связанно с рабовладельцами, — и хорошее, и дурное. Должны пройти годы, прежде чем они станут по-настоящему свободными. Поймут, чем отличаются права от безответственности. Поймут, что в демократическом обществе свобода одного всегда заканчивается там, где начинается свобода другого. Но почему все это время мы вынуждены терпеть всеобщее хамство? Сколько нам ждать, пока они наиграются в свободу как в право оскорблять тех, кто выше их по интеллекту и социальному положению? Конечно, можно вернуть жандармерию, ввести драконовские законы за нарушение общественного порядка. В европейской стране так и сделали бы. Но здесь вековая традиция палочной дисциплины. Ни один здешний жандарм и слышать не захочет о правах задержанных или о соблюдении законности. Рабский дух тем и отличается от свободного, что уважение к правам личности ему чуждо, невзирая на сословие. А приобретается внутренняя свобода десятилетиями, веками. То, что мы формально освободили народ, не значит ничего. Дай волю нашим держимордам — сразу польется кровь, вмиг от демократии не останется и тени. Освободи низы — и взыграют самые темные инстинкты толпы. Мигом страна погрязнет во всеобщем хамстве и бескультурье. И опять польется кровь, потому что каждый будет рвать кусок у соседа, а бывший раб примется мстить бывшему рабовладельцу.

Вот он, секрет грядущей Гражданской войны. Это не борьба старого с новым, это борьба двух обликов старого мира. Новое оказалось слишком слабым и было в зародыше уничтожено с двух сторон. История демократии в России закончится в январе восемнадцатого разгоном Учредительного собрания. В грядущей кровавой схватке сойдутся рабовладельцы и рабы. Притом рабы, вышедшие из клеток, но оставшиеся рабами в душе. Оттого-то столько крови и жестокости с обеих сторон. Оттого и поражение белых. Рабов попросту больше. Да и человеку свойственно симпатизировать угнетенному, а не угнетателю. И оттого же грядущая тирания. Даже умывшись кровью, эта страна так и останется страной рабов.

Выходит, я все сделал правильно, вся моя политика выстроена верно. Чтобы демократия могла выжить, надо ослабить и красных и белых. Это единственный шанс. И то, что я решил сделать сегодня, — полностью оправдано».

Чигирев взбежал на ступеньки крыльца Зимнего дворца и предъявил документы дежурному офицеру. Тот, быстро проверив бумаги, распахнул перед ним дверь. Через несколько минут историк предстал перед председателем Временного правительства России.