Игра не для всех II. «Вторая Отечественная» (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— Вот что, братья-славяне. Выбор у вас невелик. Или уходите в лес, и забиваетесь в самую его чащу, насколько возможно глубоко — да молитесь, чтобы австрияки вас не нашли. Но тогда мне нужны добровольцы — все те, кто способен взять оружие в руки и готов драться до конца. Из них я сам отберу годных сражаться мужчин — и постараюсь задержать погоню, коли она будет… Или же я ухожу только с Любавой и ее семьей — а вы остаетесь в селе, в надежде на австрийскую милость… Только сразу скажу — надежда эта очень зыбкая. Убито четыре офицера, восемь зольдат с унтерами — и среди офицеров как минимум один подполковник. За их смерть отомстят даже невинным, даже тем, кто вообще ни при делах… Тем более вы русины — сами слышали, что австрияки устроили настоящие гонения на русин на подконтрольной им земле. Решать вам — но решения нужно принять очень быстро. Иначе просто не успеете уйти…

Молчат. В глазах застыл ужас, неприязнь, растерянность… страх. Но во взглядах некоторых мужчин, обращенных на убитых австрияков — в основном тех, кто помоложе — я замечаю и мстительное удовлетворение. Когда же пара молодых парней, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, поднимают на меня глаза, то в их взглядах я читаю и одобрение, и огонек бойцовского задора.

Молодые. Азартные. Из тех, кто не верят смерть и зачастую погибают в первом же бою, потому как не умеют беречься — и подставляются по-глупому. По хорошему их бы поберечь… Но сейчас ситуация складывается или-или. Или кто-то из русин первым решится мне помочь, и вслед за ними подтянутся те, кто колеблется — и тогда я смогу набрать хотя бы человек восемь-десять, чтобы раздать им шесть трофейных, исправных винтовок и имеющиеся у селян два охотничьих ружья. Может быть, ещё и пистолеты… Оставшиеся два маннлихера побиты осколками гранаты (положившей конец недавнему бою) так сильно, что без ремонта из них уже не выстрелишь. Соответственно, в случае боя, мы хоть немного времени выиграем, чтобы остальные селяне ушли…

Или же я ухожу только с семьей понемногу пришедшей в себя Любавы, а австрияки жестоко расправятся с уцелевшими селянами. В лучшем случае их деревню сожгут — а расстреляют только часть жителей. В худшем… В худшем вполне могут загнать всех жителей деревни в амбары да сожгут их заживо, не делая скидки на детский возраст или беременность молодух.

Если верить курсу истории по военным преступлениям австрийцев простив русин (или сербов) в годы Первой Мировой — вполне даже обыденная ситуация.

— Ну что, парни, готовы врезать немчуре?

Я обратился как раз к той паре молодых ребят, в чьих глазах увидел симпатию и готовность драться. Однако худощавый русый парень, выглядящий немного постарше, лишь обескуражено замер на месте, застигнутый врасплох моим предложением. Зато второй юноша — крепкий такой, словно молодой бычок — решительно шагнул вперед… Но тут же вслед за ним рванулась уже немолодая, грузная женщина в замызганном платье и сером платке, дико, пронзительно завизжав:

— Сынки, сынки!!!

После чего, схватив обоих парней за рубахи, с искаженным от ярости лицом она затараторила что-то мало понятное, брызгая слюной и прожигая меня яростным взглядом. Немного подождав, я обратился к замершему в стороне, поникшему старосте, бессознательно мнущему в руках неизвестный мне головной убор по типу картуза:

— Переводи.

Староста, однако, бросив на меня затравленный взгляд, промолчал. Вместо него негромко ответил Александр, отец Любавы:

— Спрашивает, кто вы такой, чтобы забирать ее сыновей… А заодно проклинает. Кричит, что лучше бы вас схватить, да австрияком выдать — глядишь, и пощадят.

— Вот как? Кто я такой, значит?

Последний вопрос был риторическим и обращенным к самому себе. Но, повысив голос, я веско бросил в ответ — так, чтобы услышали все собравшиеся:

— Я русский офицер.

Прозвучало неплохо… Подождав немного, я продолжил — демонстративно положив ладонь на рукоять трофейного штайера:

— Я предложил вам помощь и защиту. А вы? Решили выдать меня австрийцам? Ну, попробуйте, выдайте… Я в одиночку положил двенадцать вооруженных солдат. Как считаете, а сколько теперь успею положить из ваших? Да, и кстати. Начну я, пожалуй, именно с тебя, курва — за язык твой длинный возьму плату кровью…

Галдящая баба, уже практически подбившая товарок присоединиться к своему бунту, под моим взглядом осеклась и попятилась назад — а ненависть в ее взгляде уступила сильному испугу. Страх появился и на лицах многих селян — а я, меж тем, решил уже заканчивать ненужный «митинг»:

— Значит так, я никому не навязываюсь. Не хотите драться — оставайтесь, дело ваше. Но австрияки вам не простят смерть офицеров — они бы вам даже одного убитого зольдата не простили бы. Поймите и другое — вы русины, а австрийским немцам только дай повод с вами разобраться! Повод теперь есть, весомый повод — и даже моя смерть, коли вы решились бы меня выдать, никого из вас от расправы бы не спасла… Скорее наоборот, она только сильнее распалила бы врага. Так что решайтесь. Кто со мной в лес, кто готов драться — шаг вперед!

Несмотря на то, что я пригрозил их матери, первыми шагнули из толпы именно молодые парнишки, на чьих лицах буквально написана упрямая решимость и готовность драться до конца… И на сей раз шагнули дружно, вдвоем. Вслед за ними подтянулось еще несколько мужчин — в том числе Александр, отец Любавы, не старый и еще довольно-таки крепкий на вид мужик. Наконец, десяток секунд спустя, ожидаемо подтянулись и оставшиеся селяне…

— Значит так. Кто готов и будет драться, кто умеет стрелять — остается со мной на площади. Я быстро выберу стрелков — остальным полсача на сборы самое большое! Никаких телег и подвод, берите только то, что можете унести на руках — иначе просто не уйдем. Кто не понял — тот останется дома и дождется австрияков, что немчуре было, на ком зло сорвать… Зерно лучше закопайте, с собой возьмите только те продукты, что быстро не портятся. Сало там копченое, колбасу, сухари, сыра можно на первое время… Да, со скотиной мы тоже далеко не уйдем. В лучшем случае пару кур-несушек, да по одной дойной козе на семью, у кого есть. Но можете поделитесь с теми, у кого и такой животины нет, выживать придется сообща! Остальную же скотину в сараях, загонах оставляйте. Ведь если отвяжите, животина вслед за нами пойдет — и выдаст. Никаких коров, разве что совсем еще маленьких телят — на убой на первое время… Котелки, соль, спички или огниво, мужикам топоры и лопаты. Бабы с собой берут нитки с иголками, чистые тряпки на бинты… И сливовицу крепкую да самогон тоже с собой возьмите, а заодно мед или барсучий жир — все, что может помочь раненым.

Прервавшись, я обратился к старосте:

— Слышь, индюк старый, переводи, да чтобы все меня поняли! Не дай Бог кто с собой в лес кто корову потянет или подводу с зерном!

К старосте Богуславу, угодливому и чересчур трусливому мужику, у меня сформировалась стойкая неприязнь. Богуслав не был виноват в том, что австрийцы выбрали именно его дом на постой, не вижу я ничего преступного и в том, что для немчуры он выложил лучшие продукты. Но когда офицеры с ходу потребовали самых красивых девок на «потанцевать», староста поспешно выполнил их поручение, упросив дать ему двух зольдат «для солидности». Знал, мудак старый, где самые красивые девки в деревне живут… А логика у него была простая: пусть «паны офицеры» с бабами потешатся, с тех не убудет. Зато австрияков задобрят — глядишь, те его старостой и оставят, да деревню, опять же, не тронут… Что незамужние девки на себя грех возьмут, что к ним никто из парней свататься не пойдет — да разве его это волновало?!

С другой стороны, а какой у него был выбор? В несознанку уйти, сказать, что девок на селе нет, к родне отправлены от греха подальше, что одни бабы замужние остались, старые, страшные да вонючие? Да напоить офицерье покрепче, чтобы улеглись быстрее, успокоились? Могло прокатить, а могло не прокатить, наверняка теперь уже не узнаешь…. Если бы повезло, офицеры, попьянствовав, успокоились бы, поспали да к себе уехали. Не повезло — отправили бы зольдат все верх дном перевернуть, но более-менее «удобоваримых» баб найти. Однако же так хотя бы не стал прислужником врага, да еще и в таком щекотливом вопросе, как женская честь… Боялся расправы за ложь? Возможно. Но хуже всего тот факт, что даже сейчас большая часть селян старосту особо не осуждают — зато меня крепко винят в обрушившейся на людей беде. Каково им сейчас покидать обжитые дома, бросать скот и уходить в лес, в неизвестность, с мизером еды и отсутствием понимания того, что делать дальше?!