Стычки локального значения (СИ) - Бондарь Дмитрий Владимирович (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
Бюджет Советского Союза — всего СССР — на 1988 год составил что-то около 350 миллиардов рублей. Порядком обесценившихся, получивших презрительное прозвище «деревянных», в принципе мне непонятное. На любой купюре Госбанка образца 1961 года от червонца и выше было написано «Банковские билеты обеспечиваются золотом, драгметаллами и другими активами государственного банка»; казначейские билеты — до пяти рублей «обеспечивались всем достоянием Союза СССР». Понятно, что в большей степени это декларация и вряд ли какому-нибудь Чаушеску отсыпали бы золотого песка, предъяви он к оплате сотню миллионов таких рублей по установленному еще в 1960-м году курсу — рубль за грамм. Однако основная резервная валюта — доллар не была обеспечена ничем даже на уровне деклараций! Так кто из них — «деревянный»? В 1971 году Голль отвез в Нью-Йорк доллары по курсу что-то около 35$ за тройскую унцию — чуть ниже курса рубля в то же время. Примерно 1,3 доллара за грамм. Но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы золото стоило и больше 20 долларов за грамм (стараниями, в том числе и дорогого Юрия Юрьевича) в конце семидесятых и успело опуститься к нынешним шестнадцати долларам.
На долларе не написано ничего. Но «деревянный» все-таки рубль. Вот и пойми после этого тонкую ранимую душу советского мещанина, желающего иметь вожделенные доллары, не обеспеченные ничем, кроме нескольких международных соглашений, и презрительно называющего свою, обеспеченную золотом валюту — «деревянными».
Но я не о том. Я о том, что мы с Серым вместе контролировали капитал уже давно превзошедший размерами всю доходную часть бюджета СССР. Но аппарата управления — даже отдаленно сравнимого — у нас еще не появилось. И мне такая ситуация казалась очень похожей на обычный тупик, из которого не было выхода. Если Фролов и видел перспективу, то делиться ею со мной пока не спешил.
Денег можно скопить сколько угодно, но вот управлять ими, и управлять эффективно — без соответствующего инструмента попросту невозможно.
Серый часто в последнее время, насмотревшись на «американский образ жизни», говорил, что самая большая разница между СССР и США не в способах организации экономики — здесь различия на самом деле невелики, а в том, что в Союзе у власти чаще всего оказываются дилетанты, не приспособленные к государственной деятельности ни образованием, ни опытом, ни личностными характеристиками, в то время как в США и Англии — странах, наименее пострадавших от двух мировых войн — народом правят профессионалы, прошедшие лучшие в мире университеты по праву рождения и способностей, получившие разнообразный опыт и умения от старших… товарищей. А чем профессионал отличается от любителя? Тем, что одну и ту же работу может сделать быстрее, дешевле и с лучшим качеством. И всегда знает, какие инструменты ему понадобятся. Вот и вся разница.
Правление же «любителей» — Хрущева, Брежнева и прочей камарильи было похоже на бесконечный субботник: а давайте вот то бревно погрузим в кузов! Нет, давайте вот это! А может, лучше спляшем для настроения? Или соседа зарежем? Бесконечные шараханья из стороны в сторону не сулили стране ничего хорошего и тот итог, что живо нарисовал однажды передо мною Серый, был во многом закономерен.
Революция не закончилась Гражданской войной. Она продолжается и сейчас.
Пока у государства не появилась новая элита, четко сознающая, что она и ее государство — одно и то же, революция не закончилась.
Тем же норманнам в Британии потребовалось триста лет, чтобы избавиться от старых претендентов на власть — саксонских кровей и вырастить несколько поколений новых легитимных правителей, не отделявших себя от своего сюзерена и страны. Говорят, идею национального государства придумал Ришелье. Думается мне, что англичане сообразили эту простую мысль гораздо раньше, лет на сто пятьдесят — когда лишились заморских владений в Аквитании. Все кто по эту сторону Канала — наши, а те, кто по ту — враги. Вот и вся парадигма формирования элиты. Война Роз еще разок проредила самых непонятливых, и после нее английское дворянство первым в мире осознало, что имеющаяся у них страна — единственное, что у них есть. Французский или испанский дворянин был прежде всего дворянин, и только потом — французом или испанцем, на Острове все было наоборот — сначала англичанин, потом дворянин. Среди дворян — англичанин, среди англичан — дворянин. И именно эта простая идея позволила начать формирование национальной элиты, создавшей страну для себя. Конечно, бывали и просчеты и ошибки, но не было метаний. Прагматизм, холодный расчет и профессионализм. И было понимание, что власть не должна находиться в руках негодных к управлению людей. Если король думал иначе — горе королю.
В Союзе я был знаком с парой «мальчиков-мажоров», как пел о них бородатый мужик из Башкирии. Спесь, почивание на папашиных лаврах и много любви к себе, единственному. При совершенной несостоятельности как самостоятельная мыслящая единица. Возможно, были и другие — «правильные мажоры», но мне такие не попадались. Я даже о них не слышал. Что ни «папин сын» — то мразь первостатейная.
Здесь все было иначе. Не то, чтобы не встречались подобные экземпляры — хватало и таких, но, выбрав легкий путь в жизни, они на нем и оставались. Власть и деньги родителей доставались тем, кто работал на износ — в школе, колледже, университете, тем, кто побеждал в гонке темно-синей (Оксфорд) и светло-синей (Кэмбридж) восьмерок на Темзе и слышал звон колокольчика, непрерывно звонящего в Оксфорде уже полторы сотни лет, тем, кто истоптал плац в Сандхёрсте и не задумываясь отправился к далеким Фолклендам — потому что так пожелала страна. А для «кокаиновых носов» — в лучшем случае доходное место в Совете Директоров какой-нибудь стабильной компании, где и не требуется никакого умения управлять. Сиди, просиживай штаны, храни место для достойного.
И при таком отборе часто наверху оказывались не те люди, но процент их был неизмеримо низок по отношению к детям той кухарки, которая — то ли может, то ли не может управлять государством.
Но вполне может оказаться и так, что я ошибаюсь и лишь принимаю желаемое за действительное — ведь умыли же ту же Британию во Второй Мировой? Правда, умыли ее те, кто воспринял ее систему воспитания элиты еще жестче, чем она сама.
Когда я пару лет назад схлестнулся с Сэмюэлем Баттом в споре о том, кто выиграл прошедшую большую войну, я вдруг понял, что мы с ним оба правы. Нет противоречия, но есть разница. Вторую Мировую войну выиграли, бесспорно, американцы. Они, одни единственные и больше никто. И зря я орал на него о позднем открытии Второго Фронта, ведь я ничего не знал о Дьеппе, где в попытке десантироваться еще в 1942 году Союзники потеряли больше половины состава из шести тысяч человек. Имея такой урок, к операции «Оверлорд» они готовились долго, тщательно и без спешки. Я ничего не знал о Сен-Назерском рейде марта 1942 года, где ценою потери двух третей состава был выведен из строя крупнейший сухой док во Франции и проведена разведка немецкой обороны. Любой нормальный военачальник, дважды обжегшись на подобных операциях, трижды подумал бы — стоит ли ему в таких условиях открывать полноценный Второй Фронт? И постарался подготовиться так, чтобы не осталось никаких сомнений в том, кто возьмет верх.
А Россия выиграла Великую Отечественную — большой эпизод Второй Мировой, самый кровавый и страшный, но только лишь эпизод. Заслуга огромная, великая и бесспорная, но это всего лишь эпизод. Тактическая победа, которую так и не удалось превратить в стратегическую: тот обломок Европы, что достался Советскому Союзу, не мог компенсировать понесенных потерь. Да и отстраивать его нужно было заново.
Наверное, я слишком непоследовательный, мысли постоянно скачут с темы на тему, и никогда не перерасти мне уровень доцента из провинциального института, если не научусь правильно расставлять приоритеты и буду хвататься за все подряд, рассеивая внимание между общим и частным. Но не вспоминать я не могу. И мне кажется, что в мире все так переплелось: власть, деньги, политика и традиции, что помнить о чем-то одном и забыть о другом — значит упустить из виду вообще все. Не бывает эффективной нищей армии, не бывает стойкой экономики без действующей армии, не бывает политики без самостоятельной экономики, не зарождаются традции, если всего этого нет.
