Донос мертвеца - Прозоров Александр Дмитриевич (библиотека книг TXT) 📗
– Жива она, струится жизнь еще, чувствую.
– И где?
– Незнамо мне… – платье приковывало ее внимание, как севшая на ветку птица заставляем впиться в себя взглядом отдыхающая в траве куницу. – Но жива. Мячется душа ее в крепких когтях, вырваться не может, о себе весточку подать.
– Хоть далеко она? Близко? Может, работорговцы увезли?
– Страха в ней нет, боли в ней нет, страсти в ней нет. Мертва душа родичи твоей, смертный, но сама она жива. Оттого и душа возродиться может… А князь, стало быть, поверил мне? Остановил темные силы?
– Разбили мы их, – вместо Картышева ответил Росин. – На Луге. Почитай, уже больше двух месяцев назад. А то и трех… Сбился я со счета.
– Оставь сарафан мне, – мягко, с придыхом, попросила девушка. – Коли почую что, весть тебе пришлю сразу, таить не стану.
– А что вы можете почувствовать? – не очень уверено поинтересовался Картышев.
– Коли проснется душа-то, трудно не заметить. Это как ребенок родился – с крика все начинается.
– Ладно, – махнул рукой Игорь, – пусть остается. Ну, мы пошли.
– Может, хоть поедите? – удивился Хомяк.
– Нет, не хочется…
Возможно, Росин от горячего обеда и не оказался бы, но Картышев пребывал в том состоянии, когда о своих ближних не думают.
– Ладно, мы на лыжах, – словно извиняясь, сообщил Костя. – Часа за четыре до дома добежим.
Он вышел следом за товарищем, оставив супругов наедине.
– Если ты не отвернешься, я не смогу исчезнуть, – тихо сообщила Настя.
– Вот видишь, – задумчиво напомнил Хомяк, присаживаясь на скамью. – Три месяца прошло, но ничего с тобой не случилось.
– Если я прожила три месяца, – покачала головой Настя, – это не значит, что уцелею еще четыре века. Это большой срок даже для меня. Я не смогу вернуть тебя назад, Никитушка. Смогла бы – уже вернула.
– А отчего ты можешь умереть?
– Не могу я умереть Никита, – смущенно покачала она головой, – потому как и не живая я совсем. Уснуть могу, от бескормицы. Совсем уснуть, и не просыпаться более, как отец варягов. Совсем.
– Так, наверное, это и называется смертью?
– Нет, Никитушка. Не смерть это. Потому, как меня всегда поднять можно. Теплой кровью человеческой оживить, коли на могилу мою ее пролить, али на алтарь Перуновский.
– И где могила твоя?
– Не знаю, Никитушка. Право, не знаю. При отце варягов живу, а откуда пришла – неведомо. Знаю, здесь уродилась, здесь смертушку приняла. Может, мертвую меня с любовью в могилку опустили. Может, косточки мои здесь вокруг разбросаны. Давно случилось…
– А алтарь где?
– Зачем тебе это, Никита?
Хомяк хмуро промолчал.
– Знаю я, – кивнула девушка. – Надеешься ты назад, в мир свой вернуться и там меня оживить. Кровью своей алтарь окропить. Да только мало крови той, Никитушка. Жизнь чью-то на камни пролить надо, без жизни кровь – прах земной.
– Не вернусь я, похоже, назад уже никогда, – покачал головой Хомяк. – Никогда…
– Да как же так, Никитушка, – скользнула к нему нежить и опустилась на колени. – Там тебе для меня крови не жалко, а здесь – видеть не желаешь?
– Я как вспомню обличие твое… Что после молитвы опричнинской случилось…
– Каждая женщина, коли юной не умрет, таковой облик примет. Неужто ни на кого теперь не глянешь? – голос Насти заметно отвердел.
– Посмотрю! – жестко ответил Никита. – Дед мой здесь жил, прадед и прапрадед. И фамилия у всех – Хомяки. Скажи-ка мне, Настенька, кто род этот здесь основать смог? Так, получается, я один в этом поселке живым остался. А раз так – дети у меня должны остаться. И внуки. Ты можешь родить ребенка, навь?
– А-а! – перед молодым человеком словно что-то разорвалось, и он невольно зажмурился, а когда открыл глаза, Настя уже исчезла.
– Настя! – вскочил он. – Настя, ты где?
Однако нежить исчезла бесследно. Хомяк выбежал на улицу, посмотрел в сторону острова – но ожидаемого дымка над ним не увидел.
– Куда же ты пропала-то? – Он вернулся в дом увидел лежащее на столе платье исчезнувшей девушки: – Интересно, ты про нее правду сказала, или так наболтала?
– Правду, – отозвалась из-за спины навь. – Коли жив человек, то и скарб его весь жизнью сочится. Коли умер – тускнеет все сразу. Горьким становится, сухим.
– Горьким? – повернулся к ней Никита. – Может, ты просто голодная? Сколько ты можешь обходиться… Ну, без этого?
– Долго… Но слабею… Ведерко пусто поднять – и то сила нужна.
Никиту кольнуло совестью за все те долгие дни, когда он принимал само собой разумеющимися все чудеса с появляющимися на столе обедами, плещущейся в бадье рядом с печью водой, самозапаривающейся баландой для свиней, постоянно чистым полом.
– Может, тогда, ты возьмешь?
– Ты ведь знаешь, Никитушка, как можешь влить в меня жизнь. И другого способа нет.
– Поклянись, что и правда нет другого способа влить в тебя жизнь! – неожиданно потребовал Хомяк.
– Другого не хочу, – просто и ясно ответила нежить.
Никита кивнул и пошел к дверям.
– Ты куда? – испугалась Настя.
– Сена надо привезти, – пожал плечами Хомяк. – У свиней старое вычистить, свежее настелить, у дома перед дверьми кинуть. До темноты еще почти час, успею.
Он остановился, потом подошел к девушке и впервые за три месяца ее поцеловал.
Дерптский епископ, не веря своим глазам, несколько минут созерцал покорно склонившуюся перед ним девушку, потом крепко вцепился ей к волосы и поволок за собой. Низко согнувшись и иногда опираясь руками в пол, Инга пробежала следом за священником через двор, затем по темным коридорам в освещенный камином зал, повернула в дверь за очагом, спустилась по винтовой лестнице. Толкнув ее вперед, в отделанную черепами комнату, епископ запалил от жаровни один за другим два факела, поставил их в держатели. Разгоревшееся пламя осветило подземелье почти целиком.
По ступенькам загрохотали шаги, в пыточную камеру влетел обнаженный по пояс парень.
– Где ты шляешься?! – зарычал на него священник, опять с наслаждением запустил пятерню в волосы девушки и подволок ее к андреевскому кресту. – Распять ее!
Певица встала спиной к кресту, подняв руки и раздвинув ноги – помощник палача быстро притянул их к жердям сыромятными ремешками. Только после этого демон Тьмы наконец-то покинул ее сознание – и только теперь Инга стала понимать, что с ней происходит. Она резко напряглась, выгнулась на кресте всем телом и в ужасе заорала. Епископ отреагировал мгновенно, сильным ударом в живот оборвав крик, и резко наддал пинка помощнику:
– Кляп давай!
Мгновением спустя в рот певице забили большой металлический кляп с трубкой для дыхания, перекинули широкий железный обод ей через затылок и крепко затянули стальным барашком.
– Все, теперь не поколдуешь, – священник удовлетворенно отступил, полюбовался попавшейся жертвой, потом подступил снова и сильным рывком сорвал с Инги всю одежду. Девушка снова бессильно выгнулась, не в силах ничего поделать. Дерптский епископ, едва сдерживая блаженную ухмылку, медленно покачал головой: – Попалась, ведьма!
Настя резко вздрогнула, оттолкнулась от Никиты, протянула руку к столу и положила ладонь на платье:
– Она проснулась!
– Что? – остановленный едва ли не в самый важный момент Хомяк замотал головой. – Кто?
– Она боится, очень сильно… Она вся дрожит от страха… Она так боится, что ее способен услышать даже глухой! Наверное, ее собираются убивать… Люди всегда кричат так громко, когда видят свою смерть.
– Вот зараза! – выругался Никита, постепенно начиная приходить с себя. – И где она находится?
– Это там, – удерживая левую руку на платье, девушка вытянула правую вниз по течению Невы. – За большим озером… Откуда хотел пробраться сюда дух Тьмы… Большой город и еще… Она называла его епископом!
– Кого?
– Того, кому сдалась, – Настя тихонько приподняла ладонь над платьем. – Он считал ее ведьмой, а она его епископом. И она все равно жива. Уста ее замкнуты. Ее все еще не поглотил темный дух, и не истребила злоба смертных. Но ей так страшно, словно она кружится в водовороте, и уже видит яму, в которую ее засосало.
