Наблюдатель. Господин изобретатель. Часть VI (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич (книги полностью txt) 📗
— Жалко только, что Маша уедет из Петербурга, — сказала императрица, — ей бы на балах блистать, а вы ее хотите к тиграм в тайгу упрятать.
— Минни, ей сейчас дитё растить надо будет, а не по балам прыгать, а на Дальнем Востоке природа и воздух свежий. А построит наш купец вместо захудалого порта Владивосток настоящую восточную столицу Империи с мраморными дворцами, вот и балы будут с флотскими офицерами, а не с тиграми.
Придя домой, спросил Машу, согласна ли она со мной ехать на Дальний Восток.
— Саша, это в Сибирь?
— Нет, солнце моё, еще дальше…
— Тебя сослали как декабриста (вот начиталась истории российской), тогда я поеду с тобой как жена декабриста, в санях.
— Машенька, царь предложил мне чин действительного тайного советника и должность Управляющего Дальним Востоком, выше меня там никого не будет, только царь, но он за восемь тысяч верст. А еще там есть тигры, но ты их не бойся.
— Я и не боюсь никого, если ты рядом!
[1] Кабельтов — одна десятая морской мили, 185 метров
[2] В реальную русско-японскую войну бои происходили на расстояниях 40–60 кабельтовых, стрелять начинали вообще с 80. Скорость не падала ниже 14–16 узлов, у японцев — на полтора — два узла выше.
[3] Подразделение бурской «армии» — от 300 до 3000 человек под командой Команданта, которому помогают 3–4 фельдкорнета — избираемые военные чины территориальных формирований.
[4] Столовые у генерала зависели от должности, и могли быть около 3000 рублей у командира дивизии, который периодически приглашает на обед своих офицеров, а в Главном Штабе они могли быть пять-шесть сотен в год (приглашать некого).
[5] Перехват торговых судов противника, осуществление экономической блокады, каперство.
[6] «Жук» — пробка, которая вставляется в дефект литья. Имеет вид цилиндра с нарезанной резьбой.
[7] «Корнилова» многие относят вообще к бронепалубным крейсерам, так как бронирование борта у него весьма условное.
[8] Флот, дислоцирующийся у территории врага и создающий угрозу самим фактом своего существования.
[9] Домашнее прозвище Марии Федоровны.
Глава 14. Заключительная
1 ноября 1893 г, среда, Санкт-Петербург.
Сегодня получил, наконец, письмо от Лизы. Она написала, что ждет нас, Агеев уехал в Россию и весь этаж свободен. Он обещал высылать деньги на воспитание дочери, но Лиза как-то в этом сомневается. С профессором клиники акушерства Лиза встречалась и он ждет Машу на предварительный осмотр. Письмо было короткое, без каких-либо подробностей и я ответил так же, что мол, приедем в середине ноября.
Второе послание было телеграммой от Дизеля — он просил выслать ему контракт для предварительного ознакомления. Серьёзный немец, я полдня писал контракт на немецком и вроде все предусмотрел: и неразглашение, и санкции, и то, что, если через пять лет Рудольф покинет Россию, то заводу будет передана бессрочная лицензия на выпуск двигателя (если он его создаст) за дополнительную плату, но не превышающую пятилетнего оклада инженера, патент же остается у Дизеля (он и так у него уже есть). Написал, что со второй половины ноября я буду в Цюрихе (дал адрес Лизы) и останусь там до февраля, так что можно встретиться и лично решить все вопросы. Контракт отправил письмом, пусть ознакомится заранее.
Чем ближе роды, тем для Маши они страшнее — она часто плачет и мне чуть не каждый день приходится ее утешать. Маша вбила себе в хорошенькую головку мысль, что какая-то ведьма в Хараре еще в девичестве давала ей какое-то снадобье, хотя Маша была здорова, но по совету мачехи и отчима пила постоянно какой-то гнусный отвар, отчего у нее болело внизу живота. И вот от этого-то все может пойти не так и кончится плохо, потому что ни Мэконныны, ни негус Менелик не были заинтересованы в том, чтобы у нее были дети и для этого-то подсылали эту ведьму. Кончилось тем, что мы пошли в церковь и Маша рассказала про свои страхи батюшке, который прочитал над ней молитву и окропил святой водой, после чего моя жена успокоилась.
А тут еще Малаша обеспокоилась тем, что Хакима так долго нет, неужели корабль плывет три недели, а вдруг корабль утонул. Пришлось ее утешать, что тогда бы об этом было в газетах, все же с Хакимом вместе все посольство плывет и такая новость была бы тут же опубликована. А раз нет ничего, значит, все хорошо, может, зашли в какой-то дружественный порт, например в греческий Пирей, тут и Маша стала рассказывать, какая добрая королева эллинов и как она любит русских, потому что сама — русская Великая княжна. В общем, утешаю двух беременных женщин на поздних сроках беременности, когда чуть что — и в слезы, хорошо еще, хоть токсикоза (тьфу-тьфу) ни у одной из них нет. Обещал, что в понедельник позвоню генералу Обручеву, узнаю, что там с посольством.
7 ноября 1893 г, вторник, Петербург.
У нас праздник, нет, не день октябрьского переворота, а просто — Хаким вернулся. С утра только встал и начал подбривать усы и бороду (опять ее отрастил, на зиму), вдруг, слышу с первого этажа какой-то заполошный крик Малаши: «Барин, барин, скорее выходите!». Барином она меня зовет, только когда волнуется, так-то я ее уже отучил от старорежимного обращения, дома — только по имени-отчеству, ну, когда приезжают гости, а они бывают крайне редко, разве что Зерновы иногда по-соседски навещают, тогда, конечно, «ваша светлость». Я выглянул в окно, увидел каких-то оборванцев и, сунув револьвер за ремень, накинул сюртук и поспешил во двор. Во дворе увидел, как Малаша с причитаниями: «Приехал мой любимый, милый Христюшка, заждалась я тебя, соколик ты мой» обнимает оборванца, того, что повыше.
Сцена и впрямь была живописная: Хаким и его спутник были в надвинутых на уши черных войлочных шляпах с опущенными широкими полями, на них были что-то вроде пончо из клетчатого пледа, подпоясанного ремнем, на ногах — опорки и какие-то онучи, подвязанные веревками, в общем, какие-то балканские нищие. Оказалось, что с целью экономии они ехали в третьем классе, но зато питались в дороге хорошо. В Москве «чистая публика» в станционном трактире вызвала полицию, чтобы сдать «нищих», но полицейские, увидев мою бумагу, письмо посла примерно такого же содержания, паспорта, и, наконец, грамоту негуса, отдали честь и спросили не нужна ли «его степенству»[1] какая помощь. Я велел дворецкому организовать баню и одежду для «ходоков», к этому времени Хаким объяснил, что его спутник — племянник Исаака, а самого ювелира, увы, уберечь не удалось. После того, как вновь прибывшие помылись, поели, и стали на людей похожи, за чаем мы услышали про анабасис[2] Хакима.
Рассказ Хакима.
Когда Хаким приехал в Джибути и дал кодовую телеграмму, он первым делом отправился к знакомым сомалям, торговавшим лошадьми и мулами, они сговорились, что завтра приведут на показ несколько арабских коней, привыкших к здешним условиям. Потом он прошел по знакомым арабам-торговцам, чтобы узнать обстановку, а она не радовала — эфиопы и немцы готовились воевать, войска эмира Салеха блокировали Харар и пробиться в город было практически невозможно — ни туда, ни оттуда никого не пропускали: с одной стороны — кочевники Салеха, с другой — ашкеры Мэконнына. Тем не менее, Хаким на следующий день выехал в Харар, пользуясь путем, который ему показали курьеры Исаака.
Ехать было сложно, так как Хаким ехал по этой дороге второй раз, да еще в обратном направлении, поэтому пару раз он сбился с пути, но быстро вернулся назад, когда понял, что едет не туда. Как и в прошлый раз, на этом пути не было «сухих» переходов и ночевок, поэтому вода в бурдюке была скорее про запас и так же, как и тогда, никто ему не встретился — ни торговцы, ни разбойники, ни кочевники, хотя следы пребывания последних у колодцев Хаким видел. Ночью он сверял по звездам свой путь и понимал, что движется в правильном направлении. Так как время было военное, бывший ассасин не спешил встречаться с людьми и как можно дольше не выходил на дорогу, ведшую в Харар против течения Аваша.
