Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег (книги онлайн полные версии TXT, FB2) 📗
— Ага! — отреагировал Саша. — По чину генерал-майора?
— Да.
То есть только что он ухнул на подарки два с половиной годовых генеральских жалованья. И ведь может не окупиться, если заодно алтари не распечатать.
— Вы, похоже, мною тяготитесь, Александр Александрович, — сказал Гогель.
— Понимаете, Григорий Фёдорович, разные люди взрослеют в разном возрасте. Я чувствую себя взрослым. Мне нужны ваши советы, я бы не догадался взять с собой шкатулку с подарками. Но мне не нужна опека, и воспитывать меня поздно.
— Вам четырнадцать лет.
— Я чувствую себя гораздо старше.
— Это бывает с юношами, — улыбнулся Гогель. — С возрастом проходит.
И Саша понял, что вовсе не хочет отставки Григория Фёдоровича. Гогель — зло известное и прирученное. Хорошо бы, конечно, вообще без воспитателя, но хрен позволят. А другого придется приручать с нуля.
В списке осталась всякая мелочь. Учебные пособия: 50 рублей. Расходы на картины и библиотеку — совсем смешные, меньше пяти рублей. Значит, в статью можно залезть. Правда, неизвестно, как отреагирует Гогель, если заказать что-нибудь дискуссионное. Но попытка не пытка. Если откажут — можно купить за свой счет.
Статья «прочие расходы» была предпоследней, зато могла конкурировать с зарплатами преподавателей: четыре с лишним тысячи.
— Здесь нужна полная расшифровка, — сказал Саша.
— Запросим, — кивнул гувернер.
И наконец последней строчкой шло сэкономленное и возвращенное в сбережения, так называемые экономические суммы. И они почти доходили до половины. То есть пятидесяти тысяч. Это прямо радовало.
— А сколько всего у меня денег? — спросил Саша.
— Я точно не знаю, — сказал Гогель. — Спрошу в Конторе августейших детей.
Саша счастливо выдрыхся на широкой купеческой кровати, но ровно в десять Гогель-гад всё-таки разбудил и доложил, что его приглашают к завтраку.
В ногах обнаружился вчерашний кот, безжалостно изгнанный Григорием Фёдоровичем.
У Морозовых всё было по последнему слову техники, то есть с водопроводом и сортиром. За завтраком фабриканты ждали в полном составе: то есть Савва Васильевич, Тимофей Саввич, Мария Фёдоровна и Ульяна Афанасьевна.
Подали кофе и пирог. По случаю субботы, слава Богу, с мясом.
— Ваше Императорское Высочество, а вы уже видели сегодняшние «Московские ведомости»? — поинтересовалась младшая тигрица.
— О Господи! — воскликнул Саша. — Никак там про меня?
— Да, — кротко улыбнулась Мария Фёдоровна, словно была белая и пушистая, а не огромная и полосатая.
— Можно посмотреть?
И Саше протянули газету.
«Московския ведомости» имели формат примерно А3, подзаголовок «Газета политическая и литературная, издаваемая при ИМПЕРАТОРСКОМ московском университете». Чуть ниже располагался толстый, как на монетах, двуглавый орел, а под ним гордая надпись: «Второе столетие. Год четвертый». Саша прикинул, что издаётся газета с 1756 года, то есть основана при Елизавете Петровне.
Первая полоса отличалась таким многообразием шрифтов, за которое любой верстальщик будущего сварил бы живьем в кипящих чернилах.
Прорекламированная статья была прямо здесь: на первой полосе. И называлась: «Посещение Его ИМПЕРАТОРСКИМ Высочеством Великим князем Александром Александровичем первопрестольной Москвы».
— Да-а, — протянул Саша. — Это новый этап в моей жизни. В подцензурном издании! На первой странице! А не на задворках «Морского сборника» под псевдонимом и не в богопротивном «Колоколе» у черта в заднице.
— Александр Александрович! — одернул Гогель.
— Пардон, Григорий Федорович! Эмоции.
Мария Морозова только усмехнулась.
Статья начиналась с описания встречи «верноподданными студентами Московского университета августейшего сына нашего обожаемого ГОСУДАРЯ» на Николаевском вокзале. Но осторожно умалчивала об особенностях Сашиной конституции, методах её принятия и прочей политической дискуссии.
«Великий князь Александр Александрович милостиво изволил остановиться в ректорском доме ИМПЕРАТОРСКОГО московского университета, — продолжали „Ведомости“, — осмотрел метеорологическую лабораторию и аудитории в сопровождении ректора действительного статского советника Альфонского».
О редакции «Телескопа», вскрытии воровства в столовой, учреждении студенческого совета и назначении в него выборов газета тоже благоразумно умалчивала.
Может, и слава Богу…
Дальше шел рассказ о купеческом приёме, который «Великий князь милостиво изволил почтить своим присутствием» и пересказ его речи о веротерпимости очень близко к тексту.
«Я узнал много нового для себя, и, к сожалению, не радостного, — цитировали „Ведомости“. — О закрытых молельнях, о сосланных беспоповцах, о запечатанных алтарях. Закон о веротерпимости в России всегда был моим сокровенным желанием и моей мечтой».
И дальше про Нантский эдикт и Екатерину Великую. Тоже близко к тексту.
И про то, что религиозное неравенство — гиря на ногах государства.
«Далеко не все от меня зависит, — продолжали цитировать „Ведомости“, — но я приложу все усилия, чтобы принцип свободы совести, наконец, у нас победил. Чтобы никто не был судим за веру, чтобы ни один молельный дом не был закрыт, чтобы все могли молиться и служить литургию так, как считают правильным и спасительным. Чтобы с рогожских алтарей были сняты печати. Думаю, это наше общее с вами желание. Так выпьем за то, чтобы желания исполнялись!»
Как только цензура пропустила!
Впрочем, если цензор какой-нибудь Гончаров, почему нет?
— Редактор «Московских ведомостей» сейчас кто-то из либералов? — спросил Саша.
— Да, — кивнула Мария Фёдоровна, — Корш Валентин Фёдорович.
Имя было незнакомо.
— Закроют ведь газету, — задумчиво проговорил Саша. — Савва Васильевич, вы читали?
— Мне Тимоша прочитал, — сказал Морозов-старший, — и мы это слышали уже.
— Савва Васильевич, вы неграмотны? — поразился Саша.
— Да, — признался фабрикант.
— Как же вы считаете?
— Ну, считать-то я умею, — усмехнулся Савва Васильевич.
Статья заканчивалась рассказом о сборе на «Дом студентов» и упоминанием о том, что «Великий князь изволил оказать милость известным миллионщикам Морозовым, остановившись в их доме в Рогожской слободе».
«Могли бы и просто „Шелапутинский переулок“ написать», — подумал Саша.
Приехал Гучков в лакированной карете и повёз на Лефортовскую фабрику. Она располагалась на берегу Яузы, дымилась многочисленными трубами и была поистине огромна. Даже не квартал, а целый город с десятками кирпичных зданий в два, три, четыре этажа, и целыми улицами деревянных.
Саша не помнил этого места вообще. Даже крутой изгиб Яузы был ему не знаком, а про приток реки под названием Хапиловка, он никогда не слышал. «В трубу, наверное, возьмут», — предположил он.
Но как могло вообще ничего не сохраниться?
Не то, чтобы в прошлой жизни он хорошо знал Лефортово. Бывал, да, но не более.
— А где Лефортовский парк? — спросил он, чтобы хоть за что-то зацепиться.
Гучков махнул рукой куда-то на юг.
— Далеко? — спросил Саша.
— Не очень. Да и у нас парк есть.
Место действительно было весьма зеленым, имелся даже пруд, в окружении деревьев.
Но сначала хозяин повел Сашу в ткацкие корпуса с многочисленными станками, точнее «станами», как предпочитал их называть Гучков. Переплетенные горизонтальные и вертикальные нити, спускающиеся откуда-то сверху, колеса гладкие и колеса зубчатые, и все это вращается, оглушительно стучит и гремит. И ткачи, мало отличающиеся от деревенских мужиков: в крестьянских рубахах и лаптях. Но довольно чисто, и никого в лохмотьях.
Хозяину и гостю кланяются в пояс.
— Бывшие крестьяне? — спросил Саша, когда они переходили из корпуса в корпус, и появилась возможность быть услышанным.
— Да, — кивнул Гучков. — Рабочих рук не хватает в Москве, так что приходится выкупать целыми семьями.
