Чего стоит Париж? - Свержин Владимир Игоревич (книга жизни .txt) 📗
– Скорее всего откажется, – согласно кивнул Дюнуар. – Как раз поэтому я и рекомендовал из Вальдара сделать Генриха. Ваша задача – спасти Генриха Бурбона, невзирая на его мнение по этому поводу. Вальдар же, слава богу, человек разумный, и его уговаривать спасаться не придется. Все! С Богом! Я вас жду!
Мы начали подъем по едва различимым в темноте ступеням, тщательно ощупывая дорогу перед собой, чтобы не сверзиться вниз и не сломать себе шею. Уж, во всяком случае, до того как это будет необходимо «по долгу службы».
– Вальдар, – тихо проговорил Лис, следующий чуть позади меня. – Вот ты умный. Объясни мне, будь добр, чем таким этот самый Генрих Наваррский мог полюбиться нашему руководству, что оно начало городить такой огород?
– Генрих, – со вздохом начал я, продолжая восхождение, – Генрих для Франции фигура особенная. Это король во спасение. Он вывел государство из такого штопора в ранний феодализм, что, не будь Бурбона, на месте Франции могло остаться крошечное княжество, вроде его родной Наварры. А кроме того, веротерпимость, развитие мануфактур, сельского хозяйства и многое, многое другое. По сути, при нем Франция, точно феникс, возродилась из огня.
– Красиво излагаешь, – услышал я за спиной вздох Лиса. – Ладно! За-ради такого дела…
Он не договорил. Мы уперлись носом в гладкую стену без всякого намека на дверь и лестничную площадку.
– Где-то тут должно быть кольцо, – пробормотал я, ощупывая дюйм за дюймом плиту перед собой. – Вот, нашел!
Я легонько попробовал повернуть торчащую из камня железяку, и она подалась на удивление легко, точь-в-точь ключ в хорошо смазанном замке. Гранитная поверхность перед нами, словно по мановению волшебной палочки, повернулась вокруг своей оси, открывая проем в стене и пропуская нас в обещанный чулан. Он и вправду был захламлен донельзя: груды старой одежды со споротыми брыжжами, галунами, пуговицами и прочими украшениями, назначенные для раздачи парижскому люду в дни великих церковных праздников и именовавшиеся среди полунищих счастливцев «одеянием с королевского плеча», валялись здесь без всякого намека на порядок, висели на составленных в кучу портняжных болванах, громоздились в высоких плетеных корзинах, служа комфортабельным жилищем для множества мышей и наполняя воздух запахом пыли и тлена.
– Ну что, величество! – Мой напарник ухватился за нос, стараясь подавить предательский чих. – Пошли двойника твоего искать. – Он толкнул дверь в коридор для слуг, проложенный в недрах стены, чтобы спешащие по дворцовым делам лакеи и прочая челядь не мельтешили перед глазами благородных дам и кавалеров в анфиладе парадных комнат.
– Лишь бы теперь не столкнуться с ним нос к носу где-нибудь в кордегардии, – проговорил я.
– Ничего. – Лис шагнул в едва освещенный коридор. – Не боись, щас все устроим. Я пойду первым, и если шо, то ты услышишь.
Наши опасения были напрасными. Караульное помещение вовсе не было так заполнено солдатами, как о том говорил пан Михал. Лишь три швейцарца, оставленные, должно быть, на страже у входа в арсенал, оживленно резались в кости, составив алебарды у стены. Они несколько удивленно смерили взглядами тощую фигуру Лиса, появившуюся из-за двери, но появление «короля Наваррского» заставило их вскочить и вытянуться во фрунт.
– Прошу вас, Ваше Величество! – Лис распахнул передо мной очередную дверь, и я прошествовал мимо замершей стражи, едва удостаивая ее милостивым кивком.
– Ну шо, пошли брать автограф у спасителя Отечества? Как там Дюнуар говорил: левое крыло, третья дверь от центральной лестницы. Стучать три раза и кому положено. В письменной форме.
– Не волнуйся, найдем, – обнадежил я своего друга.
Это была почти что ложь. Не окажись сейчас нашего подопечного на месте – и искать его в катакомбах Лувра, во всех его многочисленных покоях, залах, галереях, переходах, а уж тем паче служебных помещениях можно было целую вечность. Только по фасаду здание растянулось без малого на четверть лье. [4]
Я шел по коридору, машинально разглядывая золоченые узоры на многочисленных дверях, стараясь на ходу составить в голове что-то, хоть отдаленно напоминающее план действий, когда…
– Мой капитан!
Голос этот явно не принадлежал Лису, а следовательно… Мозги мои заработали со скоростью калькулятора, просчитывая возможные варианты. Величать короля Наваррского капитаном мог лишь один-единственный человек. Единственный, готовый отдать за это право жизнь, – лейтенант эскадрона Гасконских Пистольеров Мано де Батц. Для всех остальных, даже солдат того же Эскадрона, Генрих оставался королем и государем.
– Слушаю тебя, Мано. – Я повернулся к стройному усачу в кирасе и морионе [5] с алым пером.
– Мой капитан! – повторил мужественный красавец, судя по обилию алого и золотого в наряде, никак не могущий быть гугенотом. – Насилу нашел вас! Если дозор не ошибается, гизары вот-вот пойдут на приступ!
Глава 2
Единственная действительно негативная информация о политике – это его некролог.
По случаю намечавшейся «экскурсии» толпы парижской черни в королевский дворец окрестности Лувра были прекрасно иллюминированы сотнями костров, тысячами факелов и великим множеством фонарей, принесенных рачительными горожанами, чтобы в потемках не пропустить чего-либо ценного. Из-за высокого каменного парапета, остатка древней крепостной стены, ныне увенчанного острыми золочеными шпилями, не смолкая, доносился многоголосый гомон толпы, бряцание оружия, стук сколачиваемых лестниц и ржание коней. Против нескольких сотен гасконских, шотландских и швейцарских ветеранов, готовых дорого продать свою жизнь, по ту сторону кованого рубежа, разделявшего нас, находилось, пожалуй, до двадцати тысяч лавочников, школяров, нищих, ремесленников всякого рода. Кто в кирасе, предписанной парижским парламентом ополченцам цеховой стражи, кто в кожаной куртке, простеганной железными пластинами, а кто и вовсе полуголый – все они, вдосталь хлебнувшие нынче ночью соседской крови, жаждали одного: овладеть этим вожделенным чертогом, овладеть грубо и жестоко, с садистским наслаждением и оттягом, хотя бы уж потому, что дворец был роскошен, сулил богатую добычу и не сдавался.
Тонзуры монахов, время от времени выхватываемые колеблющимся светом факелов из темноты, не столько напоминали о «религиозном подвиге» собравшихся у ограды, сколько наводили на мысль о ритуальности предстоящей жертвы. Прилегающие к Лувру улицы бурлили, изнемогая от желания выплеснуть на дворцовый плац тысячи новых крестоносцев, начисто позабывших о евангельском милосердии и о христианнейшем короле, все еще находившемся в своих покоях.
Особо бойкие мародеры пытались вскарабкаться на ограду и спрыгнуть внутрь двора, а потому мерный гул толпы время от времени прерывался лаем крепостной аркебузы, одной из множества этих легких орудий, установленных в окнах второго этажа. Лувр, точно севший на мель многопушечный корабль в окружении бесчисленной флотилии пиратских лодок, еще огрызался, безжалостно осаживая наиболее ретивых. Однако всем без исключения участвующим в предстоящей трагедии, как с той, так и с этой стороны, было совершенно ясно: часы его сочтены.
Я стоял у высокого окна с выбитым стеклом, ажурный переплет которого был до половины завален обломками столов и комодов, составлявших еще совсем недавно меблировку комнаты. Десятифутовый ствол крепостной аркебузы хищно взирал в сторону напирающей толпы, хладнокровно выискивая очередную жертву. Два человека, со значками Гасконских Пистольеров у правого плеча, споро управлялись с этим весьма увесистым агрегатом, знаменующим переход от ручного огнестрельного оружия к легкой артиллерии.
Сопровождавший меня Мано де Батц, что-то оживленно разъяснявший своему капитану, размахивал в такт речей руками с пылкостью истого южанина. Но мне было не до его слов. Я напряженно всматривался в резную ножку стола, торчавшую прямо перед моими глазами. Весьма тонкое изображение грифона, прекрасный образчик так называемого ювелирного стиля, столь любимого при дворе папеньки нынешнего короля Карла IX. Со стороны могло показаться, что я – воплощенное внимание, но видимость обманчива. Я ждал, когда же моему ловкому напарнику удастся обнаружить в хитросплетении импровизированных укреплений дворца истинного Генриха Бурбона, ради безопасности которого мы здесь и находились.
4
Лье – французская мера длины, около четырех километров.
5
Марион – шлем с широкими отогнутыми вверх полями.