Ангелы террора - Шхиян Сергей (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Все честные и порядочные люди, любящие Отечество, должны включиться в борьбу за свободу народа! — не ответив на мой вопрос, взвилась барышня. — Как можно говорить, что вы далеки от революционных идей! Вы что, ретроград?
— В общем-то, нет, я тоже за свободу народа, тем более, что я сам и есть этот народ, то есть, не весь, конечно, народ, а его представитель. Но, сколько я знаю, пока революцией никому еще его освободить не удалось. Сколько уже революций было… Да и так ли нам, народу, нужна свобода, может быть, мы обойдемся хлебом и зрелищами?
— У вас, Василий Тимофеевич, в голове сплошной мусор. Вы хотя бы Михайловского читали?
С литературой у меня дело обстояло немного лучше, чем с политикой, и на этот вопрос я ответил без труда:
— Читал, конечно, правда, давно, в детстве, помню только, как Тема Жучку из колодца вытаскивал.
— Какой еще Тема? — удивилась девушка.
— Который из повести Михайловского «Детство Темы».
— Я вас спрашиваю не про литератора Гарина-Михайловского, а про великого русского патриота и публициста Николая Константиновича Михайловского.
— Нет, такого я не знаю. У меня ведь амнезия! — твердо ответил я. — А вы Антона Павловича Чехова знаете?
Барышня удивилась смене темы, но ответила:
— Что, собственно, про него нужно знать? Безыдейный человек, певец сумеречных настроений, посредственный писатель, да еще из плебеев, мы, революционеры-народники, его не читаем. Такими, как он, писателями интересуются только мещане да кисейные барышни…
Не знаю отчего, скорее всего из-за напряжения последних дней, вместо того, чтобы не обратить внимания на очередную амбициозную дуру, я разозлился:
— А вы, простите, из каких барышень будете, из барышень-крестьянок? К вашему сведению, через сто лет про вашего Михайловского в энциклопедиях будет написано в лучшем случае три строчки, если его вообще кто-нибудь вспомнит, а про Чехова — большие серьезные статьи.
— Не знаю, что будет написано в энциклопедиях через сто лет, но думаю, в свободной России будут с уважением относиться к людям, которые жертвовали свои жизни за свободу, прогресс и народное счастье! — парировала пламенная революционерка.
На это мне возразить было нечего, тем более, что разговор наш прервал приход нежданных гостей: в избу после вежливого стука вломилось несколько вооруженных людей под предводительством, как я позже узнал, станового пристава.
Явление полицейских было обставлено не так торжественно, как ОМОНовский налет, с которым я недавно столкнулся в своем времени, но впечатление от внезапного появления оказалось не менее сильное. Мы с Натальей Александровной застыли на месте, как персонажи картины Репина «Не ждали».
Молча протаращившись несколько долгих секунд на возникших перед нами полицейского офицера и четырех урядников, я, наконец, нашелся, что спросить:
— В чем дело, господа?
— А в том, — довольным голосом ответил молодой, красивый становой пристав, терпеливо ждавший такого или подобного ему вопроса, — что вы, сударь и сударыня, арестованы!
— Позвольте полюбопытствовать, за что? — вежливо поинтересовался я. Полицейские были без масок, не кричали дикими голосами, не размахивали оружием, не валили нас на пол и вели себя не нагло, а скорее смущенно. К тому же ко мне начало возвращаться самообладание.
— А об этом вам лучше знать, господин хороший! — с тонкой улыбкой сказал офицер.
В этот драматический момент моя новая знакомая вдруг подняла сжатую в кулак руку и тоненьким голосом выкрикнула:
— Долой тиранию и тиранов!
Я удивленно посмотрел на нее и, несмотря на неподходящий момент, засмеялся. Ни стройный становой пристав с темными, закрученными усиками, ни урядники с обыкновенными крестьянскими лицами никак не походили на тиранов, как и карнавальная барышня-крестьянка на Софью Перовскую.
— А вы бы, Наталья Александровна, постыдились, — видимо, обидевшись на «тирана», сердито сказал пристав. — Ваш батюшка беспокоится, матушка все глаза выплакала, а вы по крестьянским избам с кавалерами прячетесь.
— Вы не можете так говорить! — взвилась экстравагантная революционерка. — Вы нехороший человек, Эрнест Иванович, вы не думаете о счастье народа. Я знаю, я слышала, мне про вас мадмуазель Капустина говорила, какие вы ей авансы делали, а потом, потом… как вам, Эрнест Иванович, не стыдно!
— Это клевета, Наталья Александровна, вам самой потом за свои слова стыдно будет! — немного смутившись, ответил становой. — Извольте собираться, Александр Иванович за вами коляску прислал.
Слушая препирательства молодых людей, я догадался, что полицейская акция носит не уголовный, а скорее семейный характер, и успокоился за свои фальшивые документы.
— А где хозяин? — спросил я пристава. — Он обещал меня на станцию отвезти.
Тот глянул на меня не просто сурово, а даже с какой-то ненавистью и холодно сказал:
— Вы, сударь, тоже с нами поезжайте, их превосходительство Александр Иванович настоятельно приглашают. А на станцию вас потом отвезут.
Не имея глупой привычки зря ссориться с «властью», я пожал плечами и промолчал. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если я познакомлюсь с отцом революционерки и успокою его относительно наших с ней отношений.
Отдав распоряжение своим подчиненным следовать за ним, пристав вышел из избы. Я, оставив на столе рубль за ночлег, одевшись, вместе с барышней последовал вслед за нашими захватчиками.
На улице, около венской коляски, запряженной хороших статей гнедым жеребцом, толпились местные жители, привлеченные нежданным происшествием. Мы с Натальей Александровной безо всякого сопротивления сели в экипаж, полицейские, приехавшие верхами, взгромоздились на своих одров, и наш арестантский поезд тронулся в путь.
— Вы что, местная? — поинтересовался я у девушки, когда, миновав деревню, мы выехали за околицу.
— У нас здесь имение, — сердито ответила Наталья Александровна. — Вы бы могли за меня заступиться! На ваших глазах произошли произвол и тирания!
То, как бы я смог «заступиться» за долбанутую генеральскую дочку, один против пятерых вооруженных полицейских, я оставил на ее совести. Но от шпильки по поводу «тирании» не удержался:
— Извините, Наталья Александровна, но я, к сожалению, не знаком с мадмуазель Капустиной…
— Очень вам сочувствую! — на повышенных тонах сказала пламенная революционерка и сердито отвернулась.
Глава 2
Поздняя осень в Подмосковье была в своем полном праве: «лес обнажился, поля опустели», но с неба ласково светило низкое солнышко, воздух был чистый, рессоры у коляски мягкие, дорога не совсем добита недавней распутицей, и я, можно сказать, наслаждался прогулкой. Наш эскорт, растянувшись, уныло следовал за экипажем, лишь один красавец пристав все время картинно горячил жеребца и менял диспозицию, пытаясь ехать с той стороны, куда в этот момент глядела строгая барышня. Мы миновали село, потом проехали вдоль большого запаханного под озимь поля, впереди показался лес.
— Далеко еще ехать? — спросил я Наталью Александровну.
— Близко, — кратко ответила она и в очередной раз смерила меня осуждающим взглядом.
Действительно, вскоре показались тесовые крыши крестьянских изб с дымящимися трубами. Дорога дошла до развилки и, неожиданно для меня, мы с нашими конвоирами разъехались в разные стороны. Сами остался только один пристав. Старичок кучер прикрикнул на заводского жеребца, впряженного в венскую коляску, конь в ответ кратко заржал, и мы весело покатили по сельской улице.
Селение было небольшое, в сотни две домов и, как не показалось, не бедное. Вросших в землю избушек почти не встречалось, в основном крестьяне жили в таких же домах, что и в начале двадцать первого века, только не таких замшелых и неухоженных. Я хотел спросить у революционерки, чем занимается местное население, но барышня была холодно-неприступна, а кучер за все время езды ни разу не повернулся в нашу сторону.
