Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗

Трион решил, что этот вопрос задан ему.

– Все поставлено на службу толпе. А идеалы толпы примитивны. Бот если бы Руфин осмелился стать тираном!..

Логос выставил перед собой ладони заборчиком и дохнул. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, пальцы его слегка подрагивали. Трион тоже перестал разглагольствовать и молча наблюдал за странными движениями своего похитителя. А тот с силой втянул в себя воздух…

– Нет! – заорал Трион и схватился за голову. – Не смей! Это моё, моё! Не отдам!

А Икел, резавший тем временем ветчину, уронил нож, потому что пальцы сами собой разжались, и на мгновение позабыл все – и что перед ним сидит бывший гладиатор Юний Вер, и что мать этого Вера служила когда-то в когорте «Нереида», а он, Корнелий Икел, командовал этой когортой. И то, что когорта эта утопилась в колодце в полном составе, – он позабыл тоже. И то, что теперь наконец он глотнул амброзии и сравнялся с теми, кто предпочёл умереть, но не убивать, – тоже забыл. Забыл даже, как держать нож и как резать ветчину. Он беспомощно оглянулся, зачем-то посмотрел в окно, но не мог вспомнить, что окно называется окном. Не мог понять, почему за окном темно. И что такое ночь, и будет ли завтра рассвет…

Тут Логос выдохнул. Икел тут же поднял нож и принялся резать ветчину, почему-то непрерывно повторяя:

– Окно, окно, окно…

Он сообразил, что через несколько часов тьма рассеется и они отправятся в путь. Но не мог вспомнить, как называлась когорта, которой он когда-то командовал и которая погибла так странно.

А Трион сидел за столом, уронив голову на руки, и плакал. Но это не был детский требовательный плач, который всe утро оглашал сады Хорезм-шаха. Это был злой плач униженного человека.

– Ты украл у меня идею. Я придумал, как сделать новую бомбу, а теперь я ничего не помню… Ничего…

А потом он закричал от боли и схватился за живот.

– Что с тобой? – спросил Логос, но не повернул головы и продолжал разглядывать свои ладони, будто видел на них, как в зеркале, что-то необыкновенно интересное.

– Бо-ольно… – прошептал Трион побелевшими губами.

Логос очнулся от своих мыслей и внимательно посмотрел на Триона.

– Ничего страшного. Боль скоро кончится. Это я тебе обещаю. – Он наконец разомкнул ладони, положил руку на плечо физику, и тот почувствовал странную лёгкость, невесомость во всем теле. И боль тоже стала лёгкой, невесомой. Нет, она осталась, но её уже можно было терпеть.

Глава V

Игры в Северной Пальмире

«Гаю Элию Перегрину Норма Галликан. Привет.

Пишу тебе уже не из Рима – с Крита. С осени меня держали на Пандатерии – местечко отвратительное, как ты знаешь. Но потом (я узнала: Валерия заступилась) перевели сюда. Приехала только вчера. Вещи раскиданы. Домишко – дрянь. Денег – сестерциев сто, не больше. Со мной только мой маленький Марк. Ни прислуги, ни друзей, ни знакомых – вообще никого. Соседи даже не пришли проведать. Но кто-то оставил у порога кувшин с молоком. Стала спрашивать, кто? Не сознаются. Боятся.

Не из-за денег пишу или из желания пожалобиться. Нет. Пишу для того, чтобы сообщить: Элий, я по-прежнему твой друг и преданный союзник. Что бы обо мне ни говорили, какие гадости ни писали – я с тобой против Бенита до конца. Впрочем, не знаю, пойдёшь ли ты до конца. Но я пойду. И уверена – Бенит не выстоит.

Выслали меня за мои статьи в «Вестнике старины» да ещё за то, что отказалась дать присягу на верность Бениту. Остальные сотрудники моей клиники согласились. Я – нет. Они заявили, что сделали это ради больных. Но я не могу. Исполнители разбили все вещи у меня в доме и разорили таблин в клинике и библиотеку. Я смотрела, как они уничтожают отчёты. Элий, ведь они – бывшие гении! Так почему же такие скоты?

«В последнее время рукописей развелось слишком много, – усмехаясь, сказал мне человек в чёрном, тоже гений. – Сначала Кумий оскорблял Рим своими мерзостными сочинениями, теперь – ты. Все вообразили себя литераторами. Многовато стало любителей портить бумагу».

«Гений, – сказала я ему. – Ты умрёшь, как человек. Так зачем же ты уничтожаешь наш человеческий мир?»

А он расхохотался мне в лицо.

«Я умру как гений. То есть навсегда. И вашего человеческого мира нет. Есть мир богов. А людям разрешили немного напакостить в вестибуле. И знаешь почему? Потому что этот мир богам больше не нужен. Они выбросили его на помойку. А зачем беречь выброшенное на помойку, скажи? Ты бережёшь старое платье, которое выбросила на помойку? А?»

Был ещё такой человек – Марцелл. Он выманил у меня рукопись статьи и передал…»

Эта последняя незаконченная фраза была вымарана, но не слишком тщательно – при желании её можно было прочесть. Или догадаться, куда передал рукописи Нормы «человек Марцелл».

«Знаю, письмо придёт уже после того как ты узнаешь о моей ссылке из вестников. Мы, оба изгнаны из Рима – ты и я. Но не отвергнуты Римом. Нет, не отвергнуты.

Остров Крит. 12-й день до Календ апреля» [47].

Элий отложил письмо. Взял стило, чтобы писать ответ, и не смог. «Отвергнуты Римом…» Норма будто кинжалом полоснула по сердцу. Ведь она знала, что пишет и кому. Намеренно написала, дабы причинить боль. Чтобы ему стало больно так же, как больно ей. Он прекрасно понимал и мотив, и порыв. В его возрасте многое можно научиться понимать. Даже слишком многое. По греческим понятиям он приближался к возрасту акме. То есть к своему расцвету. По римским представлениям он был ещё молод [48]. Он сам от себя чего-то ждал. Чего-то такого, чего прежде никогда не мог совершить. И заранее удивлялся своему будущему свершению.

И Норме Галликан он все-таки ответил. Хотя и не в тот же день.

Несколько минут Квинт наблюдал, как Элий тренируется в гимнасии с новичком Гесиодом. Парень был молод и силён. Но рядом с Элием казался неуклюжим. У Элия руки буквально летали. Гесиод двигался медленно, едва-едва. Но этот парень выйдет на арену только осенью. Когда Элий уже не будет драться. Никого из нынешних бойцов Элий тренировать не стал бы.

Гимнасий в доме был хорош, впрочем, как и все в этом доме. Мозаики на стенах, мраморные колонны портиков с капителями коринфского ордера. И песок на полу – яркий, речной.

– Рука свободнее! – в который раз крикнул Элий, легко отбивая удар Гесиода. – Рука расслаблена. А у тебя она закрепощена.

– Да я так и делаю… – пожал плечами Гесиод. – Это сейчас у меня не выходит, потому что я бью вполсилы.

– А ты бей в полную силу. Как на арене.

Элий снял защитный шлем, провёл ладонью по лицу. И тут Гесиод ударил. То есть не на самом деле, а вроде бы как в шутку, видя, что «учитель» расслабился. И тут же получил в грудь так, что отлетел к колоннаде гимнасия. Если бы меч был боевым, его не спасли бы даже доспехи.

– Никогда так не делай! Это глупый поступок новичка, который думает: «Как же я крут, старика сейчас умою!» Ещё раз так сделаешь – искалечу. Просто потому что в такие мгновения работает одна реакция. На меня нападают – я защищаюсь. Ты понял?

Гесиод судорожно сглотнул и кивнул. Он стиснул зубы, чтобы не застонать, – удар получился чувствительный.

– Вот и хорошо. Коли я снял шлем, то тренировка закончена. Это – правило. По-моему, я тебе уже об этом говорил.

Гесиод вновь кивнул. Вид у него был как у побитой собаки.

– Ты будешь опять биться с Сенекой? – спросил Квинт, когда Элий подошёл к скамье и взял полотенце.