Женское оружие - Красницкий Евгений Сергеевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
— Ты что-то узнать хочешь?
Андрей увидел, что она силится его понять, коротко обвел вокруг себя глазами и снова на нее поглядел.
— Спрашиваешь, как мне здесь, в крепости, показалось? — догадалась Аринка. Он кивнул. — Дух захватывает! — честно призналась она. — Необычно. Интересно очень, незнакомо и… будто начало это, понимаешь? Как… — Она замялась, подбирая сравнение, и вот тогда-то и вырвалось у нее это: — Как… сотворение.
Само выговорилось. Она даже усомнилась, поймет ли он, что она пытается объяснить? И увидела — понял, кивнул ей с одобрением. Вот только поговорить подольше у них никак не получалось. Днем Аринка и сама старалась ему на глаза не лезть, и сестренкам строго наказала не приставать — при деле он тут, а вечером… вечером разве что вот так — мимоходом возле трапезной или на посиделках. Но разве же поговоришь обстоятельно на ходу да на виду у всех? Кабы Андрей ее позвал куда… просто пройтись. Но он ни разу даже единым движением глаз на это не намекнул, а сама она не решалась! И вроде ничего особенного в этом и не было — свои теперь они, а… не могла! Как же все просто казалось тогда, в Дубравном, когда она ему с опекунством-то поклонилась! А сейчас…
И еще Глеб этот частенько поблизости вертелся и смотрел так… со значением. Подходить уже больше не решался — в первый день она его хорошо окоротила, вот и не желал снова нарваться, но, видно, именно пренебрежение его и задело. Ведь красавец, нет ему у баб отказа, и уверен, что любая по его кивку побежит и счастлива будет, вот и неймется ему теперь самому себе доказать, что и она такая же, как все, просто цену себе набивает. Фома тоже таким был, честно сказать. Ну пока ее не встретил. Только Фома действительно полюбил, а у Глеба сейчас ретивое взыграло, азарт, как у заядлого охотника, привыкшего любую добычу без труда получать и даже скучать от того начал, а тут вдруг не дается красная дичь в руки, и все тут! Вот и заело его. А впрочем, оно так и лучше, ей спокойней. Кабы она в его взглядах что-то большее увидела, так жалеть бы стала и этим невольно могла ему надежду или хоть намек на надежду подать. А тут надо сразу отрубать — ответить ему все равно нечем, нет и не будет у нее в душе места для другого, не существует для нее никого на свете, кроме Андрея, и ничего с этим уже не поделаешь. Даже если с ним не сладится, с другим и не надо теперь!
Но долго раздумывать над этим Аринке было некогда — ежедневные дела и заботы девичьего десятка теперь занимали ее целиком, словно попала в бурный поток после застоявшегося озера обыденной и привычной жизни. И закружило на стремнине, понесло неведомо куда, но это не пугало — наоборот, только сил придавало. Глаза горели, усталости и не чувствовала. Не знала раньше, даже помыслить не могла, что такая стезя для бабы возможна, а тут словно прозрела — именно этого ей и не хватало! Да ведь чего-то такого она внутренне ждала с самого начала, когда только приехала сюда и, сидя на телеге, потрясенно оглядывалась вокруг, понимая даже не умом, а нутром, что не просто в иное место попала — в иную жизнь.
Пока что Анна не очень-то доверяла ей самой с девками заниматься — больше приставляла за порядком следить, в помощь старшей, которую, как и обещала вечером первого дня, назначала на каждый день новую. Назначать-то назначала, но первое время толку с этого было мало. Девки, конечно, старались, но уж больно для них необычно и непривычно своими подружками командовать, а тут еще строгости воинские — от этого они порой вообще столпами соляными застывали. Первой Проське досталось этого «счастья». И, конечно, она сразу же впросак и попала.
В то утро боярыня, как и обещала накануне, после рожка Дударика не пошла наверх будить девок, а ждала их в просторной светлице, язвительно усмехаясь — наверху было тихо, хотя на улице уже вовсю слышались утренние звуки просыпающейся крепости.
Подождав немного, Аринка вопросительно взглянула на Анну:
— Может, я?..
— Не лезь! — одернула ее та. — Спать долго они все равно не приучены, дома тоже вставали с петухами, сейчас кто-нибудь спохватится.
И тут, как будто подтверждая ее слова, сверху послышался протяжный испуганный вопль. Что-то с грохотом обрушилось на пол — Арине показалось, что сейчас потолок рухнет — и тяжелый топот, напоминающий конский, понесся к лестнице. Позже выяснилось, что первой спохватилась та, от кого меньше всего можно было этого ожидать — засоня и лентяйка Млава. Она проснулась, мучимая голодом, — накануне так и не удалось выклянчить добавки у Плавы, а есть ей хотелось отчаянно еще с пропущенного завтрака, вот и вертелась сейчас с боку на бок, ожидая, когда пройдет по коридору сердитая боярыня и начнет будить девок. Еще и радовалась, что можно поваляться в постели лишнее… Анна все не шла, соседки сладко сопели, а с улицы уже доносились бодрые голоса отроков. К тому же в животе было по-прежнему пусто. Вспомнив свои вчерашние мучения — еле дотерпела до обеда, — Млава с тоской подумала, что боярыня лишилась ума и желает ее смерти — вон вчера вечером грозилась опять всех без завтрака оставить, коли не встанут сами. Вот тут-то до нее и дошел весь ужас происходящего — ПРОСПАЛИ! Весь десяток. Результатом размышлений толстухи и стал тот стремительный прыжок с кровати, от которого затряслась и заходила ходуном если не вся девичья изба, то настил пола точно. Почти обезумев от мысли, что опять завтрак безвозвратно потерян, Млава, чуть не вышибив дверь, с воем понеслась вниз — умываться, то ли в надежде, что удастся разжалобить боярыню своим рвением, то ли просто в ужасе от неизбежного наказания. Зато и прочих девок она сразу разбудила своей пробежкой. Проська, ошалевшая от испуга не хуже Млавы, когда осознала, как она опростоволосилась с самого утра, бестолково заметалась по опочивальням, поднимая подружек. Те, испуганные не меньше ее, и сами уже вскочили с лавок и тоже, натыкаясь друг на друга, мчались вниз по лестнице в умывальню, галдели и суетились. Словом, переполох с утренним построением получился не меньше, а кабы не больше вчерашнего. Весь десяток остался без завтрака, а Проська, к немалому торжеству своей соперницы Анны-младшей, еще и первую горошину в «копилку для наказаний» за сегодняшнее заработала. Потерявшая от расстройства всякое чувство осторожности Млава, когда до нее дошло, что ее худший кошмар таки сбылся, попыталась возмутиться и что-то вякнуть, за что тут же была лишена и обеда. Не предвидевшая такого толстуха едва чувств при этом не лишилась, разрыдалась, но Анну не смягчила:
— Сопли подбери, а то и без ужина оставлю! — безжалостно отрезала она. — Тебе воздержание полезно. А выть станешь — к деду отправлю, он тебя накормит… березовой кашей!
При упоминании ее деда Млава сразу испуганно притихла и потом только изредка всхлипывала. Так и пошла на утренние работы с несчастным лицом, хлюпая носом, но слезы при боярыне старательно сдерживала и оговариваться или даже смотреть исподлобья уже не решалась.
При слове «дед» Аринка подумала было, что речь шла про Корнея, но Анька, которая так и вертелась возле нее и при каждом удобном случае старалась затеять разговор, позже просветила:
— Эта коровища — Млава — не нашего рода. Остальные все свои, она здесь одна такая, двоюродная внучка Луки Говоруна. Он у деда правая рука и тоже боярин — дед его и пожаловал, — с гордостью сообщила Анька.
Аринке в очередной раз пришлось напомнить ей про вид и речь боярышни, да и потом постоянно одергивать, так как девчонка, явно недолюбливающая толстуху, все время сбивалась на скороговорку, хоть и рассказала все обстоятельно.
— Не знаю, как матушка Млаву согласилась взять сюда — ее же все в Ратном знают как облупленную! Отец у нее давно погиб, Лука о них заботится, а тетка Антонина сызмала с Млавы пылинки сдувала, с нами ее никуда не пускала — в лес там или на речку. Все говорила — болезненная она… Зато и имечко ей выбрала при крещении — Мастридия! — Анька закатила глаза. — Вот уж отчудила! Даже матушка ее здесь домашним именем зовет, хотя всех куньевских — только по крестильному величает. Но такое-то сразу и не выговоришь, а отроки сразу ее в Масрадию, а потом и Насрадию перекрестили, — девчонка хихикнула. — Да как привязалось-то, само на язык ложится… Вот и работать эту свою Насрадию тетка Антонина совсем не приучила. Ничего не умеет толком! С какого бока к скотине подойти — не знает, лошадей боится, от лягушек на реке шарахается… ворона и то ее в лоб клюнула! Зато и не объедешь ее… Тетка Антонина так и говорила все время — растет красавица, как лепёха сдобная! Их так и прозвали через то — Лепёхи. И эта корова себя тоже красавицей считает. Ты бы видела, как она перед отроками-то выступает! Должно, белой лебедью себе кажется, а сама, если на кого и похожа, так только на гусыню раскормленную — так же переваливается. Артемию глазки строит, не кому-нибудь. И про Алексея говорит — ах, какой… ну когда матушка не слышит, — презрительно скривилась Анька. — Губа-то не дура. Отроки все равно над ней потешаются, смеются ей вслед. Насрадией звать, конечно, остерегаются — православное имя коверкать грех, за это отец Михаил епитимиями со свету сживет — Роська-то ему все докладывает… Ну так теперь Буренкой зовут и Кауркой — за масть. Матушка услышала — запретила, но они все равно от нее тайком только так и говорят. А то, что эта Мастрадия-Насрадия блажная такая, всем в Ратном известно давно, и через то сговоренный жених от свадьбы отказался — что это за жена, если делать ничего не способна? Позорище-то какое было! Лука ей потом устроил за это, да так, что Млава на все село голосила, а потом два дня лежала поротая, и матери ее тоже досталось. В Ратном эту дурищу точно никто замуж не возьмет, вот теперь наша матушка с ней и мучается, с Кауркой этой. Как будто она кому-то в Турове нужна!
