Клятва разведчика - Верещагин Олег Николаевич (полная версия книги TXT) 📗

А теперь полицаи были рядом. Горел костерок, неподалёку лязгала какая-то техника. Но меня это мало интересовало. Нам с Сашкой оставалось проползти считанные метры.

— Щенок, слышь, щенок! — один из полицаев кинул в Ромку комком земли. — Ты живой?

— Живо-ой, он так долго проживёт ещё, — отозвался второй. — Гадёныш краснопузый…

Это было последнее, что он сказал. Сашка, встав у него за спиной, перерезал ему горло. Первый выпучил глаза, схватился за винтовку… но тут же перенёс ладони к шее и сказал:

— Ыак… ульк… — и упал в костёр. Я подхватил его и положил рядом.

— Вас ист лоос? [49]— окликнули неподалёку. Сашка прохрипел:

— В порядке всё, ага… — и мы застыли, но продолжения не последовало.

Из темноты уже выскочили Юлька и Женька, завозились около Ромки. Рэм залёг в стороне с пулемётом. Сашка скомандовал:

— Юль, давай за подводой. Ты знаешь, к кому… Его к Мухареву надо везти, там врач… К лесу пригонишь.

— Ага! — девчонка пропала в темноте. Снять Ромку никак не удавалось — широкие шляпки гвоздей вдавились в распухшее тело. Мы все трое шёпотом матерились сквозь зубы, и гвозди подались. Ромка тихонько застонал, в стоне прорезались слова:

— Не… ска… жу…

Женька заплакал. Сашка взял Ромку на руки. Тот опять застонал и прошептал:

— Не… ска… жу… га… ды…

— Давайте к лесу, — мотнул головой я. Присел, повозил ладонью в крови одного из полицаев. И вмах написал на том месте, где распяли Ромку:

БЕРЕГИТЕСЬ, ГАДЫ!!!

Потом, приподняв тело одного из убитых, вырвал из «лимонки», снятой с пояса, кольцо, сунул гранату ему в штаны и осторожно опустил зарезанного, прижав рычаг предохранителя. Второго я заминировал «консервой», неглубоко прикопав её под животом убитого.

— Подарочек, б…я, — сказал я и бегом, пригнувшись, помчался к лесу.

Юлька привела подводу одновременно с моим возвращением. Её сопровождал какой-то мужик — угрюмый, он, тем не менее, раструсил в телеге сено и сам осторожно уложил на него Ромку (тот был в сознании, но молчал) и укрыл принесённым немецким одеялом. Постоял молча, а потом сказал:

— Как его на допрос-то вели… жена моя с пустыми вёдрами навстречу. А он ей: «Что ж ты, тёть, с пустыми-то?!» — и смеётся… — и перекрестил нас. — Езжайте…

39

До отряда Мухарева мы добирались долго. Мы с Сашкой шли впереди, он справа, я слева, Женька и Рэм замыкали шествие. Юлька шагала рядом с подводой, на которой трясся Ромка. Он молчал, безучастно глядя в небо, и Юлька то и дело наклонялась к нему:

— Ром, ты живой?

— Да, — как правило односложно отвечал он. Но я, оглядываясь, видел, что ему очень плохо. Мне вспоминалась наша первая встреча, когда я подумал, что неплохо бы надавать по шее этому мальчишке, так ловко плюющему сквозь зубы. Сейчас я бы поменялся с ним местами. Не из-за героизма, а просто из-за того, что он младше и ему труднее терпеть. Его ровесники в моём времени хныкали бы или вообще заливались бы слезами… да и мои тоже.

Или, может, я слишком плохо думаю о своих? Что мы вообще знаем о самих себе, о том, кто и как себя поведёт, случись что в жизни? Да ничего, наверное…

…Добрались мы уже когда стало темнеть. Подводу сразу куда-то увели, Юлька пошла с ней вместе — и с ещё каким-то бородатым мужиком в кожанке — наверное, это и был Василий Григорьевич Мухарев, командир отряда. А к нам троим подошёл молодой мужик в кубанке и тельняшке, видневшейся под застиранной гимнастёркой.

— Есть хотите, небось? — спросил он. — Командир велел вас накормить. Сказал — стоят там, сразу узнаешь; тощие.

— Не объедим? — усмехнулся Сашка. То ли моряк, то ли казак хмыкнул, смерил Сашку взглядом:

— Да уж как-нибудь… Пошли вон к костру.

Несмотря на подколки, в его взгляде и словах насмешки не было. Я это уже заметил и не в первый раз подумал, что тут отношение к людям определяется фразой Хайнлайна: «Кто выжил в первом бою — уже ветеран!» И не важно, сколько лет человеку. Раз он в партизанах и живой — значит, боец.

— Как там у вас? — спросил он на ходу. — Сильно жмут-то?

— Да сейчас ещё ничего, — ответил Сашка. — Сейчас у них на фронте дел много. А вот в мае, как мы только пришли в отряд, совсем плохо было.

— Вот и нас тогда из партизанского края выжали, — вспомнил наш сопровождающий. — Народу побили — ужас… С нами почти все жители в леса ушли. И не бросишь, и как гири на ногах висят… А про ваши дела мы наслышаны. Как там… — он заулыбался, вспоминая: — «Терпенье и труд всё перепрут!»?

— Это вот он придумал, — Сашка стукнул меня по плечу.

Около большущего костра стоял громогласный хохот. Мы присели на обрубок бревна. Хохотали все над невысоким коренастым парнишкой, обряженным поверх обычной формы в… белый парадный китель генерала вермахта со всеми регалиями. Отталкивая локтем висящий на правом бедре ППШ, парнишка что-то рассказывал возбуждённо, то и дело округляя серые глаза и взмахивая свободной рукой. Нам его и слышно толком не было за общим хохотом.

Тихая невысокая женщина раздала нам миски с жареной молодой картошкой и мясом, ложки, кружки с настоящим чаем, передала Сашке круглую буханку хлеба. Я только теперь понял, до какой степени хочу есть — просто до судорог в кишках. Сашка, прижав буханку к груди, кромсал её на ломти своей финкой — той самой, которой недавно зарезал часового. А я думал только о том, что-бы он делил поскорее…

Мальчишка — всё ещё в кителе — закончил веселить окружающих и, приняв из чьих-то рук свою порцию, подсел к нам. По-хозяйски, не обращая на нас особого внимания, только окинул всех взглядом. Ел он не очень быстро, но крупно, если можно так сказать, прикончил свой хлеб, когда картошки оставалась ещё треть, вздохнул, и Сашка протянул ему ломоть:

— Держи.

— Ага, спасибо, — он движением плеч сбросил китель. — Жаркий, зараза…

— Откуда взял-то? — спросил Женька. Мальчишка, снова принимаясь за еду, поморщился:

— Да…

— Голик у нас герой, — сказал кто-то. — Такого зверя сегодня загнал! Генерала фрицевского! Документы в штаб пошли, которые генерал вёз, а китель как трохфей победителю. Великоват только.

— Будет зубы скалить, — буркнул мальчишка. — Смеши их…

— Ты — Голик, Лёнька Голиков?! — вырвалось у меня. Вокруг засмеялись:

— О, слава-то!..

— Везде про него слыхали…

— Чисто народный артист…

— Ну, я Голик, — кивнул он, сердито посмотрев на старших товарищей. — Погоди, а вы… — он обвёл нас взглядом и мелодично присвистнул: — Дубок, Тихий, Шалыга! Из отряда «Смерч»! — в его глазах появилось детское восхищение мальчишки, увидавшего на улице живого Спайдермена. Пухлые губы патрона нашей дружины разъехались в улыбке, он пропел, сбиваясь на басок:

У нас весь отряд её пел! Здорово! А как по-немецки?

— Майне либер фройнд… — завёл Женька охотно. А я смотрел на Лёньку и думал. Думал, что через неполных пять месяцев он погибнет в стычке с егерями, прикрывая отход товарищей. И я это знаю!!!

Предупредить? Не поверит. А если и поверит, то что изменится? Тут же нет никакой случайности, тут всё закономерно — он поступит так, как должен поступить. Пока Женька пел, а я разглядывал будущего Героя Советского Союза, восторженно внимающего плохо зарифмованным словам на немецком, к нам подошла Юлька с молодой женщиной, даже скорей девушкой — курносой, с косами. Мы поднялись, понимая, что это и есть врач.