Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
— Батька!
Моргаю, но ничего не вижу. Сбоку раздается щелчок, загорается неяркий свет.
— Ван! Юрка!
Оба китайца, одетые в белые нательные рубахи и кальсоны, стоят у моей кровати и счастливо улыбаются. Их лица в синяках и ссадинах, у Юрки правая рука в лубке и висит на перевязи.
— Батька, живой!
Хриплю с натугой:
— Пиить!
Ван протягивает мне граненый стакан с водой. Выпиваю до дна и облегченно вытягиваюсь на кровати. Оба приседают на корточки, лицо Вана становится серьезным. Я слушаю его горячечную скороговорку:
— Батька, мы не знать куда попасть! Тут люди быстро-быстро катать в железный коробка, смотреть волшебный ящик, носить волшебный ящик с живой картинка, свет идет по веревка, баба бесстыжий, ходить голый нога и показать сиська. Улица зима, лед, мороз, печка дом нет, а тепло.
— Ваня, что со мной?
Мой голос слаб, с удивлением понимаю, что я еле двигаю языком. Но Ван обрадованно скалит зубы в улыбке:
— Батька, ты сломать рука, ударить шея, башка. Ноги не ломать. До-ку-тор сказал смотреть, как открой глаза его звать.
О, я могу шевелить левой рукой. А правой… не могу, она забинтована и очень тяжелая. Гипс.
— Помоги мне встать!
Ван резво выпрямляется, протягивает мне руку, хватаюсь за нее. Юрка вскакивает, становится рядом с Ваном, левой рукой пытается помогать. Сажусь на кровати. Голова кружится. Где мы? Судя по интерьеру — больничная палата, кровати, тумбочки еще советского образца, аляповатый ночной светильник на стене и голая лампочка, свисающая с потолка. Походу, сельская больница. Пытаюсь встать на ноги, но чувствую сильную слабость, мне жарко, на лбу испарина. Нет, не сегодня.
— Ван, тут есть… как же ему понятно сформулировать… э-э-э женщина, девушка — доктор? Ну, в белом халате, которая ночью смотрит за больными?
Ван снова улыбается и радостно кивает:
— Да, батька. Есть. Бесстыжая. Дает сиськи трогать. И жопу. Смеется.
Юрка жизнерадостно скалится. Вот же ухари!
— Позови ее. Только тихо. Чтобы другие не знали.
Ван быстро и бесшумно выходит из палаты. Через пару минут вместе с ним заходит полноватая нанаечка не старше двадцати пяти с миловидным личиком и задорно торчащими грудями размера эдак четвертого, обтянутыми халатиком медсестры. Н-да, такие ноги грех прятать, но рабочий халат выше колена — это чересчур. Неудивительно, что у парней взыграло ретивое.
Увидев сидящего меня, она становится строгой:
— Больной, вам нельзя вставать!
— Девушка, как вас зовут?
— Таня меня зовут, — и безапелляционным тоном добавляет, — а вам надо лежать! Ложитесь немедленно!
— Сейчас, сейчас, — я послушен как ребенок, — Танечка, милая, я хочу позвонить.
— Хорошо, я дам телефон, если вы немедленно ляжете. И вообще, сейчас два часа ночи. Кому в такое время можно звонить?
Не возражая, я неловко пытаюсь улечься, Ван кидается мне помогать, Таня, отстранив Юрку, придерживает меня с другого бока. Придирчиво оглядев, как я улегся, она достает из кармана халата айфон, разблокирует его и протягивает мне.
— Денег на телефоне мало, имейте в виду. Я буду в сестринской. Ваня, потом принесешь!
Грациозно развернувшись на невысоких каблучках, Таня выходит.
Я пялюсь на дисплей. 15.01.20. Температура в Троицком… мы в Троицком? Две тыщи двадцатый год? Офиздипеть! И здесь два года прошло… А кому звонить? Я ж не запоминал никогда телефоны. Записал и забыл, только кнопкой ткнуть… ан нет! Есть один номерок, что помню наизусть. Попискивает наборник, гудки, и знакомый рык сонного Толича:
-..лядь, кому, сука, по ночам не спиться? Если не по делу — убью!
— Это Колян, Толич. Дело есть.
Через год, в офисе…
— Михалыч, ты мне так и не рассказал, где пропадал два года!
— Да нечего, Толич, рассказывать. Последнее, что помню — украденный кабель, да как собирался в Комсомольск. А потом больницу троицкую. И все.
— Темнишь! Ох, и темнишь, Коля! Не может такого быть — тут помню, тут не помню, тут селедку заворачивал! Номерок-то мой не забыл! Нанайцы эти… Ты где их отыскал, диких таких? Они же по русски с трудом говорят. Батькой тебя кличут. Смотрят как на бога. И слушаются так же. А ты нянчишься с ними, как с родными. Небось, нанайке вдул по молодости в каком-то стойбище, а теперь грехи юности замаливаешь?
— Ну, типа, да…
— А нафига было пропадать, да еще таким стремным образом? Всех взбудоражил. Такого кипеша я за всю свою жизнь ни разу не переживал.
— Толич, вообще — мне землю есть, чтобы ты мне поверил? Ну, правда, не помню я ничего. И именно так — тут помню, а тут не помню!
— Ленка в курсе за нанайчиков? Ведь когда ты сгинул, а она работу потеряла — в нитку тянулась, но денег у меня брать ни в какую не хотела. Гордая. А ты им сразу хату купил, то-се…
— Нет. Она и так чуть не поседела, когда я пропал. Сам знаешь. Зачем добавлять? Хата… на хату я свою заначку распатронил, было кое-что, на черный день. Она не знала. Парни меня спасли, я им жизнью обязан, а большего ей и знать не надо.
— Правильно мыслишь, Колян. Но рыба ты еще та! Никак тебя не ущучишь. И никогда всей правды не скажешь, если не хочешь. Да оно мне и не надо, особо-то, — Анатолич покрутил головой, достал из стола пачку счет-фактур и пододвинул мне:
— Вези заказчикам. Месяц заканчивается.
Завожу свой серенький " Пробокс", сейчас прогрею и вперед. Надо крутиться, зарабатывать, долги закрывать, одна только квартира для парней мне в неслабую копеечку обошлась. Ежусь, ох и морозно сегодня!
Фирма устояла. Анатолич шустро кредитанулся, купил новый кабель, организовал доставку и спас положение. Моя супруга от переживаний слегла в больницу на два месяца, а после выписки стала жаловаться на сердце. Работу ей пришлось оставить, но Анатолич не дал семейству впасть в ничтожество. Не содержал, но помогал регулярно — заработков сыновей катастрофически не хватало — я стал дедом.
Когда Толич умыкнул нас из больницы, мы пару месяцев отлеживались в платной клинике, где не задают вопросов, а просто лечат. Потом последовала опупея возвращения из без вести пропавших, но все более-менее быстро устаканилось. Троицкие полицаи было возбухли, даже попытались стращать, но, как выяснилось, нечем — Кольт и винчестер с ружьем десятого калибра бесследно исчезли в недрах местного райотдела, а валяться без сознания под мостом не запрещено и не наказуемо. Уперся, ничего не помню и все. С тем и отпустили, выдав справку о происшествии. Зато их коллеги из Хабаровска вволю оттоптались на мне за утрату нарезной "Сайги". Оштрафовали и месяц сношали мозги, повторяя разными словами одно и то же — а ты знаешь, что с тобой сделают, если твоя ружбайка где-нибудь выстрелит? Но все рано или поздно кончается, полиция оставила меня в покое.
В июне я посетил свою малую Родину. В одной из дальних деревень Николаевского района нашел старого нанайца, потерявшего в майском шторме на Амуре сыновей. Возраст погибших был подходящим. Я выкупил за смешные деньги два паспорта — для русских паспортисток все монголоиды на одно лицо, тем более в них были фотки четырнадцатилетних пацанов. Еще немного денег плюс связи среди бывших одноклассников в николаевской полиции помогли провернуть нехитрый трюк с одновременной заменой паспортов в двадцать лет и выпиской. Теперь Ван и Юрка — братья Самары. Они быстро адаптировались в нашем времени. Наравне со сверстниками юзают гаджеты, бегают на дискотеки… Сейчас работают в нашей фирме разнорабочими. И старательнее у меня сотрудников нет. Ван вытащил из Троицкого медсестричку Танечку, та прихватила с собой двоюродную сестру. Живут вчетвером в двухкомнатной хрущевке, подозреваю, что шведской семьей, но то их дело. Собираются съездить на историческую Родину, но пока я отсоветовал — пусть времени пройдет побольше, чтобы какая-нибудь хня не вылезла при получении загранпаспорта.
Появилось свободное время и я полез в интернет, хотя раньше не жаловал его, пробуя отыскать следы своего пребывания "там". Но увы — во всяких педиях ничего не нашел, ни словечка. Николаевск сожгли красные сто лет назад. Город выгорел дотла, со всеми архивами. Спрятанные в подвале дома, купленного мною перед поездкой на Анюй, "Сайга", паспорта Трампа и Ковальски, немного золотого песка и камешки, стыренные у Стэнли, бесследно исчезли вместе с домом. Сейчас даже места не найти, где дом стоял, все поменялось, привязаться оказалось не чему.
